— Ты что такой сердитый?

— А что, я должен танцевать? — зло спросил он, не поворачиваясь.

Она погасила свет, разделась, легла рядом, провела тихонько пальцами по его спине, прошептала:

— Осман…

Ему показалось, что она всхлипывает. Он рывком повернулся, прижал голову Сенем к своей груди; ладонь его стала мокрой. Еще ничего не понимая, но уже предчувствуя небывалое, немыслимое, он вскочил с постели, дрожащими руками зажег лампу. Сенем спрятала лицо в подушку. Осман отбросил подушку на палас, спросил шепотом;.

— Да? Сенем стыдливо и счастливо кивнула…

Всю ночь он не спал. Лежал рядом с женой, но отодвинувшись от нее так, что едва не падал с кровати: боялся ненароком не только толкнуть, но даже задеть ее.

— Сына я назову именем моего отца, — шептал он. — Ладно? Тебе нравится имя Алыш?

Ей нравилось только одно имя: Солтан! Оно и сейчас звучало для нее музыкой. Но могла ли она сказать об этом мужу? Уже несколько лет они жили тихо и мирно, она даже скучала, если он уезжал куда–нибудь ненадолго. А теперь он становился не только ее мужем, но отцом будущего ребенка, И Сенем покорно подтвердила:

— Алыш — красивое имя…

… — Па! — сказал Алыш ломким: баском. — Я пойду встречу ее. Смотри, скоро совсем стемнеет.

— Хорошо, сынок, — ласково ответил Осман. — Вместе пойдем. Ботинки мои не видел?

— Я их почистил. Сейчас принесу.

Ах, Алыш, Алыш… Люди говорят: «У мальчишки один отец — Осман и две матери: Осман и Сенем!» Действительно, вся жизнь Османа — в сыне. О нем думы с утра и до вечера. Где он! Что с ним? Сыт ли? Выучил ли уроки? Не подрался ли с кем–нибудь? Воспитание — хуже не придумаешь. В селе все сначала были уверены: вырастет Алыш избалованным, испорченным. Ничего подобного! Рос мальчишка добрым и скромным. Вот тогда: то старики и сказали: «Аллах послал Осману сына…»

Алыш пошел за ботинками во двор. Через минуту раздался его удивленный и чуть встревоженный голос:

— Отец!

Осман, как был, в носках выскочил за дверь. Сын стоял посреди двора и смотрел в дальний его угол, где из–за плетня, поодаль друг от друга, выползали три черные длинные змеи.

— Отойди, Алыш! — крикнул в испуге Осман, бросаясь к нему и на ходу оглядываясь, чтобы найти какую–нибудь палку. И тут же он вздохнул с облегчением, убедившись в ошибке: из–за плетня во двор, извиваясь, останавливаясь и вновь устремляясь вперед, ползли не змеи, а струйки воды.

— Тьфу, черт! — выругался Осман. — Откуда она? Алыш выбежал со двора.

— Па! — крикнул он. — Да ее тут полно! \ Вода сочилась из небольшой трещины в скале, под которой стоял дом Османа, сочилась вроде бы незаметно, но уже успела натечь лужей возле плетня.

«Видно, родник в горе открылся!» — подумал Осман, В любом другом случае мысль о новом роднике была бы ему приятна: родник — это радость! Но сейчас он подумал о нем с тревогой. Затопит весь двор!

Такого никогда еще не бывало. Осман стоял в растерянности, не зная, что предпринять, как остановить ручейки, слившиеся в один поток у его ног. Замазать глиной? Законопатить? Или вбить клин в щель? Завтра придется заняться всерьез, достать цемент, забетонировать, а сейчас — времянку, чтобы не затопило за ночь.

— Сынок! — окликнул он. — Неси топор и доску из сарая.

— А как же мама? — спросил Алыш. — Не пойдем встречать?

— Не до того сейчас. Ну что с. ней случится… Видишь, что делается!

Они, принялись за работу. Осман расколол доску на клинья и стал заделывать щель. Пришлось изрядно помучиться: камень скалы крошился, трещинка становилась все шире. Наконец, изловчившись, он загнал клин так, что течь почти совсем прекратилась.

За этой работой и застала их Сенем. В иное время она была бы сильно встревожена неожиданной напастью, тем более что вид у мужа и сына мог любого привести в замешательство: оба вымокшие, грязные, всклокоченные. Но Сенем все еще находилась под впечатлением встречи с Солтаном и только спросила, когда они уже сидели за ужином:

— Что там у вас случилось?

Осман, тоже порядком намаявшийся, не поинтересовался причиной, по которой жена так задержалась, а ответил:

— Ключ в горе стал бить. Боюсь, зальет нас, У Сенем удивленно шевельнулись брови.

— Ключ? — с сомнением переспросила она. — С чего бы? Столько лет жили — не было, а тут стал бить?

— Ну и что! — встал на сторону отца Алыш. — Нам учитель Гасан объяснял недавно: землетрясение — и пожалуйста, реки и то русло меняют. Учитель Гасан все знает.

— Ничего, завтра забетонирую трещину, все будет в порядке, — успокоил Осман.

Сенем хотела что–то сказать, но промолчала. Сказать она хотела вот что. По дороге домой, проходя мимо колонки соседей, она услышала легкое журчание воды, и в лунном свете увидела свежевырытую канавку, по которой вода от вечно испорченной колонки бежала в сторону, исчезая под большим камнем, отделявшим двор Солтана от двора Касума. Скорее всего вода, просочившись по трещинам в скале, и доставила столько хлопот Осману и Алышу.

Промолчала же она потому;, что, узнав про это, муж непременно пойдет к соседям с просьбой починить колонку, а встречаться ему с Солтаном, как понимала теперь Сенем, совсем не стоило бы.

Всю ночь Осман ворочался, несколько раз выходил из дома, проверяя, не выскочили ли клинья из щели в скале, не затопило ли двор. Возвращаясь, он подходил к постели сына, заботливо поправлял сбившееся одеяло и несколько секунд стоял у изголовья, пытаясь разглядеть в темноте лицо Алыша. Он вспоминал и вновь переживал тот острый приступ страха за сына, когда увидел выползающих на него из–за плетня трех черных извивающихся змей. Алыш дышал во сне ровно, спокойно, и Осман, вздохнув, вновь укладывался спать. Ничего! Завтра он забетонирует все, даже самые мелкие щели в скале, скала станет монолитом, как была всегда, миллионы лет, и простоит столько же, защищая дом Османа — дом его предков и потомков от злых ветров, гуляющих зимой по горам. И может быть, Алыш когда–нибудь покажет своим внукам: «Смотрите! Когда я был таким, как вы, из горы вдруг потекла вода, затопляя наш дом, и мы с отцом ремонтировали скалу…» — «Как можно ремонтировать скалу?» — спросит мальчуган, похожий на Османа. «Как видишь — можно! — ответит Алыш. — Забота о своем доме начинается далеко от его порога!..»

И Сенем мучилась этой ночью, не зная, как поступить. То она представляла себе, сколько сил потратит завтра муж, чтобы заделать трещину, — пожалуй, весь день уйдет, а время нынче такое, день — год кормит. Не проще ли поправить колонку? То перед ней вставало изможденное, злое лицо Солтана, и воображение ее рисовало встречу Солтана с мужем… Нет уж, пусть лучше течет вода, пусть все затопит, но нельзя им встречаться. В конце концов, — она решила: все правильно, пусть Осман заделает скалу, колонка может опять испортиться, а тут уже на веки вечные. И пусть соседи сами разбираются со своей колонкой, ни к чему вмешиваться в их дела.

Время от времени она подносила руку к груди, ощущая там непривычную пустоту. Не было бус, которые за тридцать лет стали как бы частью ее самой. Но, странно, Сенем испытывала облегчение, не чувствуя под пальцами привычных стеклянных кругляшек. Облегчение было горьким, но несомненным. С нее словно бы сняли многолетнюю тяжесть ее вины перед Солтаном, и сделал это он сам, грубо перечеркнув светлые воспоминания, которыми Сенем жила столько лет.

Что нужно женщине для счастья? Хороший муж, хороший сын, хороший дом… А пальцы Сенем все шарили и шарили по груди и тосковали, натыкаясь на пустоту.

Засыпал Касум с мыслью о сенокосе и проснулся с той же мыслью. Все ли он предусмотрел? До сих пор сенокос шел на ближних участках, с сегодняшнего дня предстояло отправиться на дальние луга 1. Все ли придут? Подадут ли вовремя машины?. Главное же, беспокоило его то, что не успел он из–за этой треклятой колонки договориться с Гасаном. А без школьников бригаде придется туго.

Забота о сенокосе вытеснила даже мысль о неисправной колонке, которая последнее время постоянно занимала Касума. Он понимал, что, сделав вчера вечером сток для воды, проблемы не решил. Вода–то все равно бежит!