— Да ничего мне теперь не нужно…

Так и остались по его просьбе неснятыми кольца на ее пальцах.

Иногда, когда посылают на перевозку тяжелобольных, в подмогу дают санитарку Полю. Сухонькая она, на один глаз подслеповата, но работу свою знает. Рукава на ее халате коротко подрублены, белая косынка повязана по-старинному — концами наперед. Карманы забиты бинтами, ватой, бумазейными тряпочками, все это нужно ей. Ведь она не только убирает за больными в машине, но и по пути в больницу лишний раз пожалеет его: вытрет пот со лба или же, наоборот, намочив тряпицу в прохладной воде, приложит ее к голове или к груди больного. Бинтиками она умело подвязывает тоненькие шланги-трубочки капельницы; и как порой ни мотает из стороны в сторону машину, они, как следует закрепленные ею, не двигаются, и игла в вене сидит надежно.

Когда едешь с Полей в больницу, она молчит. Но когда дело сделано и ты возвращаешься холостяком на подстанцию, тут уж она как начнет говорить, только слушай ее. Она любит повторять фразу, на которую почти все мы, и врачи, и медсестры, сочувствующе вздыхаем. Прежде чем ее произнести, она как-то завороженно притихает, а потом вдруг, глубоко вздохнув, говорит:

— Ну вот скажите мне, кто в этом виноват?.. Ведь я, почитай, шесть десятков все санитарю и санитарю. И всего за каких-то семьдесят пять рублей. Каждый год все жду и жду, покудова зарплату мне набавят. А если и набавят, то всего лишь пятерку. А что по нынешним временам на пятерку купишь? Да ничего.

Водитель по кличке Бык, вздыхая, молчит. В одной руке держит руль, в другой платочек, которым то и дело стирает с лица пот. Жара на улице невыносимая. Люди одеты легко. Многие из них спешат на пляж. Наша машина спускается вниз к реке. Поля, приоткрыв окно, недоверчиво посматривает на отдыхающих.

— Эх, воля вольная, — вздыхает она, и, взглянув на меня, а потом на водителя, добавляет: — И для чего все это? Ведь и я девочкой раньше была… Но чтоб так ходить. Юбки не юбки, дудочки не дудочки… Колени до бедра до самого-самого вылупили… Стыдно глядеть. А вместо бровей синяки к глазам приделали, идут улыбаются…

— Свобода… — сказал ей водитель и впервые за все время рассмеялся.

— Да пошел ты со своей свободой… — вспыхнула Поля и заворчала: — Сколько раз я тебе говорила, что от скуки все это происходит. Скука, она ведь черт знает что с человеком делает…

Водитель молчал. А Поля продолжала:

— Ребята волосы отрастили… Космачи проклятые. И уж лимонад пить не будут, подавай им водочку… Я своему сыну говорю: Володя, подстрижи волосы. А он ни в какую… Говорит, что, мол, я старая, ничего не понимаю.

Водитель улыбнулся. А потом сказал:

— А как же Гоголь, бабуль?

— Гоголь… Гоголь… — и рассердилась. — Ну то вон когда было. Да и Гоголь попроще с людьми был, не то что сейчас некоторые. Я вот своему сыну говорю, давай, мол, Володя, в деревню съездим, родных проведаем. А он ни в какую. Говорит, что в деревне пыльно… А ведь сам, постреленок, из деревни. Деревня его выходила, выкормила. Ну и дуреха я, возьми и в город электриком его устрой.

Наконец подъезжаем к «Скорой». Мигом умолкнувшая Поля всматривается в знакомое здание. Она выходит из машины, в руках узел с грязными простынями.

— Ты, бабуля, устарела, — усмехается водитель.

— Чего?.. — повышает она голос. — Это я устарела… Ты лучше на себя посмотри. К больным людям, а в чем ездишь. Джинари все в заплатах. Они небось давным-давно сопрели, а ты, как бродяга, в них днюешь и ночуешь.

Водитель шарахнулся от Полины и, не оглядываясь, торопливо побежал в шоферскую.

На порожках стоял расстроенный главврач.

Увидев его, Полина не смутилась. Наоборот, заулыбалась.

— Доктор?.. — спросила она меня. — А у нас много еще перевозок?

— Три… — ответил я.

Подойдя к главврачу, она неодобрительно посмотрела на него и сказала:

— Евсеич, ты вроде хозяином считаешься, а время зря убиваешь. Дороги в нашем поселке тряские. А ты, чтобы тяжелобольных пожалеть, вместо хороших подушек суешь нам рваные. Я даже не знаю, как их больным и под голову ложить… Видно, лень тебе получить хорошие, заелся. Ну, если нету новых, черт ты этакий, то отдал бы мне порватые на дом, я бы их подлатала…

Главврач смутился, а затем как можно миролюбивее сказал:

— Не сердись, Поля, завтра все улажу… Просто дел много, не успеваю.

Его ответ понравился ей.

— Знать, не только мне, но и тебе тяжело… — произнесла она и, поправив платочек, добавила: — Эх, ну раз так, то ладно. Я покудова своими подушками, те что из дома принесла, обойдусь.

И пошагала в здание. Фигура ее на вид слабоватая. Походка робкая, года берут свое. Но зато дух, ох же и дух у нее! Так и кажется, что она никогда не умрет. Один раз напали на нее бандиты. После работы возвращалась она через парк домой и видит, трое ребят к девушке пристают. Она закричала: «Что вы делаете? Отпустите девушку, иначе я милицию вызову!»

— И кого это ты вызовешь?.. — засмеялись ребята и, оставив девушку, подошли к Поле.

— Фень… — говорит вдруг один другому. — Подбрось бабку… Пусть полетает…

И видит Поля, что один из парней нож из-за пазухи длинный достал и к ее груди точно шпагу стал направлять. Но не растерялась Поля, свисток у ней в кармане был, она тогда еще в охране на полставке работала, «медтехнику» сторожила. И знала, как милицию на себя звать. Думает: «Нож-то он ножом, и хоть глубоко он меня пропорет, а дыхание все равно сохранится, чтобы свист как следует произвести».

Чудачка Поля. Ей ножик к груди приставляют и велят кошелек доставать, а она как ни в чем не бывало из кармана свисток достает и что есть мочи как засвистит.

Ребята не предполагали такого поворота дела. Трухнули не на шутку. Увидев бегущий народ, тут же смылись. Затем приехала к Поле и милиция. Спрашивает милиционер:

— И каких размеров ножик у них был?

— Тебе по пояс, — отвечает Поля, а сама оглядывается, ведь точно помнит, что они без ножа убежали. Видно, если их отыщут и начнут обыскивать, а они преспокойненько скажут, что, мол, не было у них никакого ножа и бабка все придумала.

— Выходит, он больше метра? — удивился милиционер.

— Да, больше метра… — ответила Поля и, став на колени, начала копаться в траве.

— Выходит, сабля у них была?

— А может, даже и пика… — И вдруг засмеявшись, Поля крикнула: — Да вот она!

Смотрят все в траву и видят, что из земли еле заметно рукоятка торчит. Стали тянуть — не вытягивается. Милиционер взял лопату, чуть подкопал вокруг и с силой выдернул из земли шашку. Откуда она взялась у ребят, трудно сказать. Только ясно одно, чтобы следы замести, хулиганы затолкали ее в землю.

— Да… бабка… — вздохнул милиционер. — Если бы не свисток, трудно сказать, что бы они с тобой сделали.

— Я и без свистка свистеть могу… — улыбнулась Поля и, по-мужски скривив набок губы, вдруг так засвистела, что милиционер глаза на лоб выкатил.

Вот такая смелая у нас санитарка Поля.

Раньше я и представить себе не мог, как это можно рвать зубы на «скорой». А вот пришлось и это сделать. Правда, был я тогда на вызове не один, а вместе с докторшей, маленькой, худенькой пенсионеркой Александрой Александровной. У больного опухла щека и с трудом открывался рот. Вместо слов он издавал какое-то несуразное мычание и захлебывался слюной. До этого ему в поликлинике сделали по внутренней стороне щеки два разреза. Но гной почему-то из них не шел. Была полночь. И мела пурга. Мы находились в двадцати километрах от города. Парень-то, можно сказать, героем был: невзирая на температуру, периодически сменяющуюся ознобом, и припухлость, то и дело вызывающую не только боль, но и затрудняющую прием пиши, он работал — развозил на тракторной тележке корма по фермам. Вызвали нас доярки, ибо парень сам почему-то все чего-то стеснялся, а может, терпеливый был, как и все сельские труженики.

— Вся загвоздка в зубе… — сделала заключение Александра Александровна. — Выдернем его, и гной вылетит…