— Есть вещи, в которых мы не вольны, и тут уж приходится молчать… Хорошо бы, чтобы никто не знал, что Сперанца едет за реку.

Старик кивнул в знак согласия, потом проговорил, не поднимая головы:

— Скажи ей, чтобы она заранее придумала, что сказать, если ее остановят и захотят заглянуть в кошелки… Понятно, не на обратном пути. Для чего нужна мука и так всем известно, а вот мужская одежда…

— Чтобы обменять ее на муку, — сказала Демориста, бесшумно выросшая у них за спиной. — Одежду можно сбыть, если нет мужчины, который ее носит.

— Верно, — сказал Надален. — Верно. С вами Сперанца не пропадет. Я вижу, вы женщина умная и за словом в карман не полезете.

Сперанца была уже готова, повязалась платком, накинула шаль.

— Ну, пошли? — сказала Демориста.

Сперанца уже шагнула к двери, но Надален загородил ей дорогу.

— Ты что, забыла о Джованнино? Как же так можно уйти и ни слова ему не сказать. Он не привык, чтобы с ним так обходились, ему будет обидно…

Сперанца выбежала поискать сына.

Он сидел на берегу и рассеянно бил по воде прутом, поглощенный какой-то мыслью.

— Джованнино, — тихо окликнула его Сперанца.

Он встрепенулся.

— Джованнино, мне нужно поговорить с тобой.

Джованнино взглянул на мать, и лицо его просветлело. Ну, конечно, он знал, что так это и будет, он в этом даже не сомневался. Мать пришла сказать ему, что это из-за тех двух женщин она попросила его уйти, но что между ним и ею не может быть никаких секретов,

— Да, мама, — проговорил Джованнино, вскочив на ноги,

— Джованнино… — начала Сперанца, и в ее голосе прозвучала нотка грусти. — Я должна покинуть тебя на несколько дней.

— Что случилось, мама? — спросил юноша, и улыбка на его лице сразу исчезла. — Какая-нибудь неприятность?

Сперанца почувствовала тревогу в голосе сына, и сердце у нее переполнилось нежностью. Она провела рукой по его волосам и сказала с улыбкой:

— Бог мой, как же ты вырос. Еле дотянулась!

Джованнино тоже улыбнулся, но не забыл о своем вопросе.

— Что случилось, мама? Куда ты должна ехать?

— Вот что… — Сперанца колебалась. Она никогда не говорила сыну неправды, да в этом никогда и не было надобности. Но теперь всюду подстерегала опасность, а Джованнино был не из осторожных. Она не должна была подвергать его риску, не должна была внушать ему тревогу.

И все же было бы нехорошо солгать ему на прощанье.

— Вот что, Джованнино, — снова начала Сперанца, — я чуть было не сказала тебе неправду. Но мне это не по нраву. Я никогда не обманывала тебя, сынок, не хочу обманывать и сейчас. И ту ложь, которую я собиралась сказать тебе, ты от меня не услышишь.

Сперанца улыбнулась и снова поворошила ему волосы.

— Но ты должен мне верить, — продолжала она. — Есть одна вещь, о которой я пока не могу тебе рассказать. Это не недоверие, сынок, это предосторожность. Не спрашивай меня ни о чем — так будет проще. Хорошо? Поменьше бывай на людях в эти дни и веди себя тише. Не обращай внимания на разные слухи, и если тебя спросят обо мне, по возможности не говори, что я уехала, а уж если придется отвечать, скажи, что я поехала к родственникам в Романью. И ни в коем случае ничего не говори о Демористе.

— Мама, что за беда приключилась?

Джованнино схватил мать за руки, и вся его до обожания страстная любовь к ней отразилась на его юном лице, неспособном скрывать чувства.

— Никакой беды нет, Джованнино, Наоборот, случилось что-то очень хорошее. Но время сейчас трудное, и надо быть осторожным. Я уеду ненадолго… Возможно, только на два дня… Но если я задержусь, не беспокойся. Поездки теперь — дело нелегкое. Всегда могут возникнуть какие-нибудь помехи… Будь умным и не отходи далеко от дома. В долине — немцы, а ты уже входишь в возраст, скоро тебе призываться. Лучше на глаза им не показывайся…

Джованнино нетерпеливо тряхнул головой:

— Скажи же, наконец, в чем дело!

— Я все сказала, сынок. Ты не ребенок, и нечего тебе капризничать. Если Сперанца говорит, что так надо, ты должен ей верить…

— Ты говоришь, что я уже не ребенок, а обращаешься со мной, как с ребенком…

— Я буду обращаться с тобой, как с мужчиной, сынок, и, может быть, очень скоро мне придется сказать тебе, чтобы ты действовал уже как мужчина…

Сперанца машинально продолжала ворошить его волосы, но взгляд ее был печальным, и она избегала смотреть на сына.

— Сперанца! — позвали ее из дома.

Женщина обняла юношу, потом резким движением отстранила его от себя и пошла к дому.

— Мама! — крикнул ей вслед Джованнино.

Сперанца остановилась; с минуту она стояла не двигаясь, потом обернулась и посмотрела на сына.

Джованнино улыбался и, сжав кулаки, потрясал ими над головой.

— Счастливый путь, Сперанца! — крикнул он.

Сперанца засмеялась, помахала ему рукой и убежала, глотая душившие ее слезы.

Глава пятидесятая

Сперанца вышла из-под темных арок полуразрушенного моста, и над ней, мерцая, в воде распахнулось небо. Этот мрачный переход среди развалин всегда внушал Сперанце безотчетное чувство тоски, которое тотчас исчезало, едва она выходила из тьмы в сияние лунной ночи.

Многие месяцы по два, по три раза в неделю Сперанца ходила за реку и возвращалась назад, но лишь на этом переходе ею овладевала тревога.

Скоро она вступила в долину, и к ней вернулось глубокое спокойствие.

Сперанца носила подпольную литературу, которую должна была оставлять в условных местах, поблизости от некоторых заброшенных домов. Она отчетливо сознавала, что случилось бы с нею, если б ее захватили с этим грузом, но ее вера была сильнее всего, даже страха. Таков был итог всей ее жизни, полной борьбы и лишений. Быть может, ею руководило и вернувшееся чувство к Таго, но прежде всего — мысль о будущем сына, который был ей дороже жизни.

В светлом и бодром настроении шла она в ночной тишине.

Канонада смолкла, и только тихое, ритмичное кваканье лягушек звучало в долине.

Сперанца шла босиком, не замечая даже колючек чертополоха, царапавших ей ноги.

Из осторожности, как ей советовали, она держалась под откосом дамбы. Мир и покой царили в ее душе. Великое испытание подходило к концу; весна приближалась.

Они снова осушат участок земли, который сами же затопили, чтобы помешать сопротивлению немцев, и вернутся в хибарку.

Таго займется Джованнино, а она, Сперанца, останется дома с Эмилией ждать ребенка, которого уже носила под сердцем.

Из камышей доносились быстрые шорохи вспугнутых ее шагами зверьков. Единственным шумом, который исходил от нее самой, был шелест юбки, раздувавшейся на ветру.

Сперанца была охвачена такой радостью, почувствовав себя дома, на раздолье светлой и тихой долины, где ей была знакома каждая тропка, так погружена в мечты о близком счастье, что голос, неожиданно послышавшийся из камышей, прозвучал для нее, как крик.

Она вздрогнула и инстинктивно выбросила руки вперед, словно протягивая их простодушным доверчивым жестом к силуэту, выросшему перед ней.

— Кто идет? — повторил голос удивительно неуверенным тоном.

Сперанца оправилась от неожиданности и с изумлением увидела, что фигура, которая вырисовывалась слева, в нескольких шагах от нее, принадлежит подростку, но подростку, вооруженному длинноствольным ружьем. Паренек бодрствовал во тьме и, верно, впервые окликал кого-то в роли часового.

Сперанца даже не ответила, до того она была поражена. Что делает здесь этот мальчик? Кто прислал его сюда? Там, в штабе, ее никто не предупредил…

Парнишка ждал, не опуская наведенного на нее ружья.

Сперанца вдруг рассмеялась.

— А ты парень с выдержкой, — сказала она. — Я бы давно уже выстрелила…

— Не могу. Немцы близко. Нельзя шуметь.

— А тогда на что тебе этот самопал?

— Припугнуть в случае чего… И потом велено стукнуть прикладом, если кто не послушается.

— Вот как! Еще и слушаться нужно?.. Но… позволь спросить, кто тебе дал такой приказ?