Подошли к кладбищу. Отелло услужливо кинулся вперед открыть калитку.

Сперанца отыскала взглядом в глубине погоста два белых мраморных креста, блестящих от дождя.

— Так-то, дедушка, — мысленно сказала она. — Мы принесли Мингу. Я и для нее заказала мраморный крест. Он дорого стоит, но… Что скажешь, ворчать будет старая?

И ответила за Цвана: «Ты хорошо сделала… Чорт возьми! Умирают- то ведь только раз…»

Кто-то тронул Сперанцу за руку, и она встряхнулась.

Гроб уже был опущен в могилу, и, казалось, все чего-то ждали от Сперанцы, вопросительно глядя на нее.

Она наклонилась, взяла горсть земли и, бросив ее на гроб, прошептала: — Прощай, Минга!

— Прощай, Минга! — повторила она громко, а про себя подумала: «Почему я назвала ее Мингой, а не бабушкой?»

Она оглянулась на окружавших ее людей, но никого, повидимому, не покоробило и не удивило это обращение. Всем оно показалось естественным.

Уже вокруг заголосили женщины, а Сперанца все размышляла. Слово «бабушка» означало лишь родственную связь между ней и покойницей, которую засыпали землей. Имя «Минга» говорило много больше. Минга была жена старика Мори, полвека с лишним работавшая рядом с мужчинами, даже больше мужчин, пядь за пядью отвоевывая землю у болота. Минга была самая упрямая женщина в долине, снова и снова рожавшая сыновей по мере того, как их уносила малярия, чтобы спасти хотя бы одного, чтобы оставить потомство, которое продолжало бы трудиться в долине.

Минга была землей, принесенной на дамбы, рекой, обузданной в своем течении, верой, одушевляющей людей.

Она была ветераном стольких битв с голодом и нищетой, столько раз встречала смерть на своем пути и спокойно, смотрела ей в глаза без вызова и без страха, что стала с нею запанибрата…

Все это была Минга.

Отныне ей суждено было стать Доменикой Мори и получить мраморный крест, обращенный к востоку, чтобы его озаряло солнце, когда оно всходит над долиной, и обдавал ветер запахом сена.

— Доменика Мори, — прочтет по складам какой-нибудь мальчишка, шатаясь по кладбищу. И Минга под своим крестом услышит это и скажет: «Так и в пенсионной книжке написано».

Но она не увидит креста и не будет поэтому сердиться, что Сперанца пошла на такой расход.

Глава тридцать восьмая

Таго приехал в Красный дом десять дней спустя, радуясь свободному вечеру и далеко не представляя себе, какие тучи сгустились над его головой.

Он, конечно, отдавал себе отчет в том, что долго был в отсутствии, но думал, что ему это легко простят, как только узнают причину его занятости.

Он быстро ехал, насвистывая какой-то мотив и придерживая большой сверток, обшитый мешковиной.

Осень уже потихоньку прокралась в долину, окрасив жухлыми красками опавших листьев откосы дамб, пустынные берега каналов, заросшие травою тропинки.

С гумен доносился терпкий запах выжимок винограда, и над крышами стлались дымки, будто придавленные низко нависшим небом.

Кукушки, в последнее время куковавшие уже редко и лениво, совсем умолкли, и теперь в небе слышался только хриплый крик перелетных птиц, тянувшихся на юг среди гонимых ветром туч.

Глядя на пасмурное небо, дождившее изморосью, Таго думал о близкой зиме. Он обещал Сперанце, что они поженятся осенью, но сознавал, что это было легкомысленное обещание и что, быть может, было бы лучше подождать. Он знал, что в ненастное время часто не сможет к вечеру возвращаться домой, и ему не хотелось, чтобы Сперанца оставалась одна в заброшенной хибарке на болоте. Она девушка рассудительная, говорил себе Таго, и подождет до весны.

Он спустился по откосу дамбы и свернул на тропинку, которая вела прямо к гумну.

Под навесом две женщины набивали тюфяки свежими листьями кукурузы и несколько мужчин мирно беседовали, стоя возле дома и укрываясь от дождя под карнизами.

— Эй, люди! — крикнул Таго, придерживая колесо ногой, чтобы затормозить.

— Смотри, кто приехал… — вскрикнула Элена и осеклась. Это был единственный голос, прозвучавший ему в ответ.

Таго не обратил внимания на тишину, внезапно воцарившуюся на гумне при его появлении, и спокойно спрыгнул с седла, сбросив на землю тючок, который он держал на руле велосипеда.

— Все здоровы? — громко спросил он с дружеской сердечностью.

— Все… или вроде того! — серьезно ответил Надален.

— Что это значит?

— Это значит, что живые здоровы, а кто умер, тот почти здоров, потому что перестал болеть…

Таго наморщил лоб, стараясь понять, что он хотел сказать, потом улыбнулся.

— Я вас понимаю. Я в самом деле не мог приехать ни в тот день, ни потом. И не думайте, что мне это не было тяжело; Но когда ты так занят, то в конце концов начинаешь рассуждать по-другому. На первый взгляд это нехорошо, но на поверку выходит — правильно. Чтобы приехать проститься с покойницей, для которой я уже ничего не мог сделать, я должен был бросить срочную работу, важную для многих живых. Вы, может быть, меня не понимаете, но Минга — она, уверяю вас, меня бы поняла.

Надален, сложив руки на груди, покачал головой, демонстративно посмотрел в небо и сплюнул.

— Хорошо, — оборвал разговор Таго. — Я вижу, у вас еще хватает слюны. Добрый знак!

Он с раздражением повернулся, чтобы направиться к двери Сперанцы, но столкнулся с Эмилией, уже стоявшей у него за спиной, приготовившись к схватке.

— Ах, Эмилия, извините, я вас не видел!

Рукава у Эмилии были засучены, а руки по локоть — в виноградной «подливе», которую она замешивала, когда приехал Таго.

Он протянул ей руку, но встретил только деревянный половник, который она впопыхах позабыла оставить на кухне.

Эмилия молча смотрела на Таго и нервно притоптывала ногой, как застоявшийся конь, которому не терпится пуститься в галоп.

Она много раз искала этой встречи, но ей все не удавалось перехватить Таго. Три вечера кряду она ждала его под дождем на развилке дамбы, думая, что он проедет там, возвращаясь домой, но Таго, видимо, выбирал кратчайшую дорогу или оставался где-нибудь ночевать, потому что он не проезжал. А она между тем простудилась, да так, что даже потеряла голос, и ей пришлось сносить веселые замечания соседей, радовавшихся вместе с Надаленом вынужденному молчанию его жены.

И за это тоже она затаила досаду на Таго.

— В чем дело? — спросил он недоумевая.

— А в том, что мы, наконец, встретились лицом к лицу, — ответила она.

— Ну что ж, — сказал Таго и пожал плечами, — будем надеяться, что мы понравимся друг другу. Если бы я раньше знал, я бы даже отпустил себе бороду.

Смешки присутствующих подсказали Эмилии, что вести разговор здесь было бы неосторожно.

— Не зайдешь ли ты ко мне? Нам бы надо кое о чем поговорить.

— Отчего же! Но сперва я забегу к Спере…

Эмилия обернулась и показала на закрытую дверь.

— Видишь? Что же ты думаешь, она не слышала, как ты приехал? Не знает, что ты здесь? Но дверь заперта, Таго, и останется запертой, пока мы не переговорим начистоту.

Надален, который до сих пор выказывал Таго презрительное равнодушие, с тревогой подошел к нему, забыв все свое негодование.

— Берегись, Таго! — крикнул он нежданной жертве своей жены. — Берегись, она кого хочешь обведет вокруг пальца. Не давай задурить себе голову. Ступай лучше к Сперанце и поговори с ней.

Таго нерешительно смотрел то на Эмилию, то на Надалена, и ему хотелось прервать поскорее этот бессмысленный разговор, чтобы побежать к двери каморки и удостовериться, действительно ли она для него закрыта. Сперанца, должно быть, всерьез сердится на него, думал он, раз она до сих пор не вышла ему навстречу,

— Ну, так как же? Войдем?

Таго пошел за Эмилией к дому и, прислонив велосипед к стене, оглянулся на Надалена, который простирал к нему руки, как бы пытаясь его удержать. Он с минуту поколебался, потом положил на эти протянутые руки сверток, который он привез, и следом за Эмилией вошел в дом, закрыв за собой двери.