Сперанца тут же аккуратно сложила его и спрятала, а вместо него постелила белое с красным тканьевое одеяло, подаренное тетей Мартой.
— Тонкая вещь… Покупная! — заговорили женщины, щупая его и с восхищением разглядывая двух изображенных посредине могучих голубей, сцепившихся клювами.
Женщины начищали до блеска, обтирали, ставили на место каждый предмет и при этом всякий раз отходили к двери, чтобы полюбоваться эффектом.
— Подвинься, а то мне не видно…
— А вам, ребятишки, что здесь надо? Долго вы будете путаться под ногами? Ну-ка, убирайтесь! — орала Эмилия.
— Куда мы их поставим? — спрашивал с порога Надален, держа два новых соломенных стула — подарок бродячего столяра, который был другом Цвана.
Разумеется, и их внесли в ту комнату, где уже стояла кровать, — не пропадать же им было на кухне.
Когда затем был втащен тяжелый сосновый сундук и поставлен к стене, напротив кровати, а на него водружен подарок Ирмы — гипсовая дама в широкой роскошной юбке и в шляпе с перьями, — все опять отошли к порогу, чтобы полюбоваться общим видом.
Но на этот раз Эмилия, выпроводив всех, решительно закрыла дверь, чтобы не натоптали на полу.
— А теперь приведем в порядок кухню.
Но как раз в эту минуту подошел один мужчина и спросил, куда деть зерно, поскольку в кухне для него не было места, а в задней комнатушке имелись явные следы мышей. Общий вопль встретил это известие, и дверь комнаты была тут же открыта.
Сундук отодвинули в сторону, чтобы освободить место, и мешки с зерном торжественно водворились в комнате новобрачных.
Быть может, от них в ней не стало уютнее, но это никого не заботило. Главное было сохранить зерно.
И вот, наконец, Эмилия объявила, что пора перекусить.
Все собрались в кухне, рассевшись на скамейках, перевернутых ящиках и на припечке очага.
— У тебя прекрасный дом, Сперанца, — убежденно сказала Джулия.
— Да, дом хороший.
— Но мне бы было страшно здесь жить, — призналась Элена. — Так далеко ото всех, посреди болота… Почему вы не остались в Красном доме?
— Потому что я хочу, чтобы у меня был действительно свой дом, — с гордостью ответила Сперанца.
— Одну минутку… — сказал Надален, чуть не подавившись куском, и протянул к ней руки. — Одну минутку. Легко сказать — твой… Бревна да камень, может, и твои, но земля-то под домом чужая. Никто даже толком не знает, кто ее хозяин. Одни говорят — правительство, другие — синдикат… А почтальон толкует, что она относится к имению…
— Мне все равно, чья она, — перебила его Сперанца. — Таго справлялся, и ему сказали, что по истечении тридцати лет земля остается за владельцем дома. А хибарка здесь лет сто стоит, все это знают…
— Да, но она была меньше! Одну комнату вы теперь пристроили… И потом, представь себе, что приходит хозяин и говорит: «Хорошо. Земля под хибаркой твоя, но за дверь — ни ногой!» Что ты будешь делать? Станешь влетать и вылетать через окно?
— Ну, что это за разговоры? Неужели вам больше ничего в голову не приходит? — вмешалась одна женщина. — Можно подумать, что вы хотите накаркать беду!
Но Сперанца уже кричала, сверкая глазами:
— Никто мне прохода не закажет! Я возьму одну из них, — она указала на висевшие на стене двустволки, — и сама себе пробью дорогу!
— Успокойся, Сперанца, не придется тебе ни с кем воевать, — сказал отец Элены, макая в соль головку лука. — А вы, женщины, пустите-ка по кругу фляжку с этим добрым винцом и увидите, что даже у Надалена пропадут черные мысли…
Возобновился мирный разговор, и Сперанца вдруг воскликнула:
— Кто сказал, что я одинокая? Кто сказал, что у меня нет семьи? Один… два… три… двенадцать! Нас только здесь двенадцать человек, а еще нет Таго и некоторые остались дома… Не много найдется таких больших семей, как моя!
Она засмеялась, запрокинув голову, но внезапно нахлынувшее чувство переполнило ей сердце, и смех обратился в плач.
— Спасибо, — проговорила она сквозь слезы. — Вы были очень добры ко мне! Я этого никогда не забуду.
Все почувствовали себя неловко и стали наперебой отвечать, что тут не за что благодарить, что между соседями это вполне естественно, а многие между тем вытирали глаза или отворачивались к окну.
Надален, чтобы рассеять и развеселить Сперанцу, принялся расхваливать полученные ею подарки и начал со своего собственного:
Пять кило шерсти ушло у Эмилии на это одеяло! Минга о таком и не мечтала. Она укрывалась попонами, которые велел выбросить управляющий, у нее этих «господских обносков» набралось всех цветов. Поглядишь на них бывало, и сразу приходят на ум все штаны, которые носил Цван, когда был молодым, и платья Минги, и рубашонки детишек: на них всегда были заплаты из конской одежи.
Всех рассмешило это описание, а Сперанца сказала:
— Я могу считать себя счастливой, что живу не в такое тяжелое время!
— А кто потрудился, чтобы настало время полегче? — сказала Эмилия. — Или оно само собой приспело, как поспевает ежевика на солнце? Это, знаешь, как с хлебом. Когда его едят за столом, забывают, что он полит потом… Но иногда неплохо об этом вспомнить!
— Будем надеяться, что для вас, девушки, и для ваших детей наступят еще лучшие времена, — как всегда, тихо и мягко сказала мать Элены.
Снова разлили вино по стаканам, и Надален встал, чтобы произнести тост.
— Выпьем за здоровье невесты из Красного дома, пока она еще среди нас, — сказал он дрогнувшим голосом, — потому что с завтрашнего дня она начинает новую жизнь…
— Хватит! — крикнула Эмилия.
— Дай ему сказать! Он хорошо говорит… — запротестовали остальные.
— Ну да, конечно… По-вашему, я его не знаю, так что ли? Раз он расчувствовался, значит, уже порядком выпил, и если ему дать говорить, он бог знает что нагородит.
Она поднялась, торопя остальных.
— За дело, люди, за дело! Если и дальше так пойдет, мы до вечера не управимся.
Все встали и снова принялись за работу.
Внесли старый стол Цвана, свежеобструганный и с новой ножкой.
На косые подпорки, прибитые к стене, легли прочные тесины, на которых между кастрюлями и сковородками нашли себе место книги Таго, обнаруженные в углу кухни.
— Если бы мне сказали: «Ты будешь на каторге до тех пор, пока не прочтешь все это», — заявил Надален, указывая на книги, — я бы сказал: «Прощай, Эмилия, поминай как звали», и на всю жизнь остался бы на каторге.
— Будем надеяться, что кто-нибудь тебе так и скажет, — сухо ответила Эмилия.
— Подарок от Союза! — закричала Элена, хлопая в ладоши, и все сбежались к вскрытому ящику.
В нем оказалась позолоченная металлическая лампа с цепью и расписным фарфоровым абажуром.
Тут же на стол поставили два ящика, и один паренек, поддерживаемый со всех сторон, взобрался на них, чтобы привесить лампу к балке.
После этого всем захотелось посмотреть, как она горит, и для вящего эффекта закрыли дверь и окна.
— Боже мой, как сверкает!
Паренек еще припустил фитиль, и вдруг стекло лопнуло. На всех лицах изобразилось замешательство и горестное изумление, но Джулия сказала с уверенностью, что такие стекла можно достать у Нербо, державшего лавочку в селении, и все успокоились.
Другим подарком, вызвавшим общее восхищение, были серебряные с чернью часы, преподнесенные служанкой покойного доктора в память дружбы, связывавшей при жизни Цвана и старого врача. Это были те самые часы, которые Сперанца девочкой столько раз видела на ладони доктора, когда он щупал пульс Цвану.
— Ходят, ничего не скажешь, — заметил один из мужчин, приложив часы к уху, и все дети один за другим захотели послушать, как они тикают.
— А где же квашня? — раздался пронзительный женский голос. — Мы забыли привезти квашню Минги!
— Ну, нет! Квашня здесь! — ответила Гита. — Уж я — то это знаю наверняка, потому что она всю дорогу давила мне в бок, должно быть, даже след остался.
Квашня оказалась за штабелем дров. Она была в плачевном состоянии и, несмотря на приделанные к ней подпорки и укрепы, упорно заваливалась на бок — до того покоробилось дерево.