Я тоже распалился. В конце концов — охренели французы! Вторые сутки держат полковника советской разведки в тюрьме. Я не могу этого им позволить. Хамство какое!

— Но вы отдаете себе отчет, — тихо и co значением спросил посол, — что вы тормозите — не хочу сказать, срываете, тормозите подготовку визита на высшем уровне?

— Визита не будет, — ответил я.

Воцарилась долгая пауза. Посол не отводил от меня пристального взгляда. Он не понимал: блефую я или просто много знаю.

Признаться, я несколько погорячился. Вернее, употребляя термин Ильи Петровича, «взял на себя». Предрешать такие вопросы меня никто не уполномочивал. Я остро сыграл. Посол мог настучать в МИД. И тогда? Но рискнет ли посол? Вдруг я впрямь достаточно осведомлен? Ведь меня командировал Секретариат ЦК.

В общем, поживем — увидим. Я поставил себя под удар. Однако чутье мне подсказывало, что визит на высшем уровне не состоится. По причине нецелесообразности. И потом — мы уже запустили свою машину. Надвигались времена, когда не политика диктует действия, а действия определяют политику.

Федорова из-под стражи не освободили. Просто на следующий день его привезли в аэропорт Орли и под охраной полицейских посадили в рейсовый самолет Аэрофлота, который через 15 минут улетел в Москву.

Молодец посол! Это надо было уметь провернуть! Ведь когда я приводил послу свои соображения, то был открытый текст, а открытым текстом говорить с заместителем министра иностранных дел Франции не рекомендовалось. Французы могли очень сильно обидеться и наплевать на наши ответные меры. В конце концов, давая ход делу Федорова, они предвидели наши встречные акции. Нет, значит посол козырнул чем-то очень серьезным, раз они резко пошли на попятный.

Я догадывался, чем козырнул посол, ибо сам вручил ему эту карту. Французы исходили из того, что обеим сторонам очень важно подготовить визит на высшем уровне. А посол знал, что визита не будет — он мне поверил и мог себе позволить идти на обострение. Такой ход для французов был неожиданным, и они отступили. То есть мы их переиграли крапленой колодой, но ведь надо было ее изящно перетасовать. Молодец посол, показал дипломатию высшего класса!

Тем не менее в прессу эта история попала. Газеты не только сообщили о высылке директора парижского агентства Аэрофлот, но и приводили красноречивые подробности. «Либерасьон» опубликовала фотографию Федорова в наручниках с подписью: — «Русский полковник Главного разведывательного управления схвачен с поличным. В кармане его плаща найдена микропленка с чертежами сверхсекретного французского истребителя „Мираж-2500“». «Фигаро» набрала на первой полосе крупным шрифтом: «Доколе советские шпионы в Париже будут чувствовать себя безнаказанно?»

Я буквально ликовал. Мой компот удался на славу! Французам будет чем полакомиться на десерт.

Объясняю. Затевая эту интригу, я меньше всего думал о том, чтобы подбросить ДСТ работенку. Конечно, надо было сконцентрировать внимание французской контрразведки на определенном объекте, чтоб они не совали нос в другие щели. Все это так. Однако согласитесь: ломать голову над их выполнением плана «по отлову шпионов» — не моя забота. Решающий момент операции был не в том, чтобы подставить Федорова, а в том, чтоб его тут же освободили. Разумеется, такой оборот дела вызвал гнев французских контрразведчиков. Действительно, люди трудились в поте лица, старались, выслеживали, схватили — и спрашивается, ради чего? Чтоб под ручки отвести советского шпиона к самолету? Есть повод для возмущения? Бесспорно. И это возмущение выразилось в том, что в газеты попали материалы, которыми располагало только ДСТ. В данном случае не в интересах правительства было информировать общественность. Значит, ДСТ объявил войну политиканам, сорвавшим удачную акцию. А война с правительством — дело затяжное. Заодно будут сводиться старые счеты между контрразведкой и Министерством иностранных дел. Словом, моего компота им хватит надолго.

У нас же под шумок развязывались руки.

6

Мать их за ногу! Я размечтался, что дадут работать спокойно. Фигу с маслом! Да нет, не о французах речь — в гробу я их видал и в белых тапочках — Москва потребовала отчет о деле Федорова! Видимо, в обход Комитета настучали в Секретариат о так называемом «нежелательном резонансе». Кто уж постарался — не знаю, у нас тоже свои интриги.

Наши сотрудники составили доклад с анализом французской прессы, проект дали на утверждение мне. Я сидел над этой папочкой и грустил.

Получалось, что французам все про нас известно, ну, если не все, то об остальном догадываются. Посылать доклад в таком виде — класть голову под нож.

Как объяснить Секретариату, что цена всему этому — три копейки? Что французы с материнским молоком впитали рассказы о кознях КГБ, что они относятся к этому, как к развлекательной телевизионной серии, как к похождениям Джеймса Бонда или американского детектива Кожака? О советской, болгарской, восточно-германской разведке на Западе написаны тысячи статей. Что это изменило? Да не хочет западный обыватель во все это верить, так ему удобнее, проще жить!

И потом — чем могут нам ответить западные спецслужбы? Закрыть границы на замок? Ввести тотальную слежку? А как же хвалебные демократические свободы? Такой номер не пройдет! К тому же технический прогресс медленно и упорно делает свое дело. Западному обывателю уже лень читать газеты, он черпает информацию в основном по цветному телевидению.

Вот когда показывают красочные кадры, заснятые французскими кинооператорами где-нибудь в военно-тренировочном лагере во Флориде, с комментариями типа: «Инструкторы из ЦРУ готовят наемников для заброса в Никарагуа» — обыватель верит. А какими картинками из советской жизни может попотчевать западное телевидение своего зрителя? Только официальной кинохроникой военного парада на Красной площади.

Однако в Секретариате этого не поймут. Все советские люди, включая членов Политбюро, воспитаны на страхе разоблачения государственных тайн.

Итак, посылать доклад нельзя, не посылать — тем более.

Не заказать ли мне заранее билет в Аэрофлоте?

Позвонил помощник посла и сказал, чтоб я шел на совещание в центральный цокольный зал. Я попытался отбояриться, но мне было объявлено, что присутствие всего руководящего состава посольства строго обязательно.

Я поплелся. В зале действительно собралось все руководство. Посол и секретарь парторганизации сидели в президиуме. Посол зачитал повестку дня:

1) Подготовка к празднованию годовщины Октябрьской революции.

2) Разное.

Я думал, что первый пункт дан для проформы, и в «разном» нам, сообщат нечто веселенькое из Москвы. Не тут-то было! Вот уже целый час секретарь парторганизации заунывно декламировал доклад о задачах нашей парторганизации в свете решений последнего Пленума ЦК КПСС.

Во мне закипало бешенство. С ума они сошли, что ли! У всех работы по горло, а нам читают основы политграмоты, как на профсоюзном собрании швейной фабрики «Красная большевичка».

— Миша, — толкнул я в бок культурного атташе, который, уютно примостившись за спинкой кресла, поглощал французский детектив, — чья это идиотская идея? В посольстве делать нечего?

— Не знаю, — пожал плечами атташе, — это ваши придумали, собрание назначил Белобородов.

Я вконец рассвирепел. С каких это пор сотрудники Комитета исполняют обязанности Агитпропа?

Тут меня тряхнуло. Качнулась люстра. С потолка посыпалась какая-то белая пакость. Звук пришел позже.

Давясь в дверях, все бросились в коридор. Навстречу нам с верхних этажей несся истерический женский крик.

Двенадцать цинковых гробов мы отправили в Москву.

Заряд пробил окно на втором этаже и разорвался в зале общей бухгалтерии, где сидели в основном женщины.

Это было ужасно. Я не хочу вспоминать подробности.

Но мы разрешили снимать французскому телевидению, и еще неделю по всем телепрограммам шли страшные кадры развороченных комнат, лежащих тел, кровавых пятен на стенах, крупные планы раненых.