А у Тетерева до сих пор красные брови, у Дятла — красная шапка, а у старого Клеста-еловика все пёрышки красные, словно жаром опалены.
Росли на огороде злые сорняки — мохнатый Чертополох, серая Лебеда и жгучая Крапива. Росли и воевали с огородными овощами. Растолкали всех, лучшие места себе захватили, — соки из земли тянут. Совсем забили овощ огородную!
Пришли колхозники, стали грядки-пропалывать. А сорняки хитрые — их сразу не выведешь!
Чертополох говорит:
— Меня с грядки сгонят, а я — под забор! Там и схоронюсь.
Лебеда говорит:
— Меня с грядки сгонят, а я — в канаву! Там и уцелею.
Крапива говорит:
— Меня с грядки сгонят, а я — в кусты! Там и продержусь.
Много раз пропалывали огород колхозники, осенью лопатами перекопали, всю землю перевернули. А сорняки-то — вон они! Выжили. Кто в придорожной канаве сидит, кто под забором схоронился, кто в кустах спрятался. А одна серая Лебеда на крышу сарая забралась. Растёт-цветёт, посмеивается — всех вокруг листика обвела!
Осенью созрели у сорняков семена — многое множество! У Чертополоха, наверно, тыщи, у Крапивы, наверно, тыщи тыщ, а у Лебеды и вовсе — тьма тьмущая!
Обрадовались сорняки, загордились. Чертополох говорит:
— Весной рассею семена, все грядки заполоню! Уж тогда-то со мною никто не справится!
Крапива говорит:
— Весной рассею семена, все огороды заполоню! Уж тогда-то со мною никто не справится!
Лебеда говорит:
— Весной рассею семена, все поля, дороги и тропки заполоню! Уж тогда-то со мною никто не справится!
Да только — не вышло.
Едва первый снег землю укрыл, появились на огородах новые работники. И ну пропалывать сорняки! Ни одного не пропускают. Повыдергали семена и у Чертополоха, который под забором сидел, и у Крапивы, что в кустах пряталась И даже Лебеду, что на крыше росла, и ту обчистили до зёрнышка!
Не расти теперь сорнякам, не засорять землю! Добрый будет в новом году урожай.
— А кто помог?
Да птички-невелички: щеглы, снегири, подорожнички.
Ведь они и зимой на полях трудятся.
Мыши обычно ни над чем не задумываются, — им бы только поесть да вовремя удрать от врага. Но в одной избе, у лесной опушки, народился летом очень любознательный мышонок. Он покоя не давал самой старой и мудрой подпольной мыши: делись с ним опытом, да и только!
— Пра-пра-пра-прабабушка, есть ли на свете звери, которых я ещё не видел? — спросил однажды мышонок.
— Ещё бы не быть! Есть.
Вот погоди, и к нам во двор прибегут зимою заграничные гости.
— Заграничные?
— Да. Это те, что живут по ту сторону забора.
— А когда у нас будет зима?
— А вот придут люди, заложат у нас в подполье отдушину кирпичами да тряпками, тут и зима придёт.
— Зима придёт, я во двор выбегу на новых зверей смотреть.
Заложили люди отдушину, и стало в подполье и темно, и тепло. В засеках — картошка, овощи.
Живи да радуйся!
А мышонок только и думает, как бы убежать из дома, поглядеть на невиданных зверей.
Да не вырвешься: подполье закупорено.
Но в середине зимы мышонку вдруг повезло: в подполье прокопалась крыса. Мышонок сейчас же заметил в земляной стене дыру.
Пробрался к ней и помчался по крысиному ходу. Сначала — под землёй, потом — под снегом.
И вот он в неведомом царстве — в огромном сарае, где сладко пахнет сеном. Слышит, в углу, за жердями, что-то похрустывает. «Мыши», — догадался мышонок и побежал знакомиться.
Подбежал, да так и ахнул: мыши-то мыши, да не наши, — видно, заграничные. Что за шубы на них надеты! Не серые, а разноцветные: спина ярко-рыжая, перёд белый. А у самой толстой тётки ещё посередине спины чёрная полоса. Вот что значит заграница!
— Как тебя, тётенька, зовут? — спросил мышонок.
— Тише! Тише! Нас могут услышать. Говори шёпотом. Как я. Меня зовут полевая мышь.
— А как ты приехала сюда из заграницы?
— В соломе, на грузовике. Больше ничего не спрашивай: нас могут услышать.
«Ну и трусиха», — подумал мышонок.
Зато вторая мышь, самая большая и самая длиннохвостая, оказалась смелее.
— А я сама сюда прибежала зимовать, — сказала она. — Я лесная мышь. Но сейчас в лесу голодно. А летом благодать: ягоды, семена, жуки, червяки. Хватай да ешь. Повезёт, и птицу на обед поймаешь!
— Ну и тётка! Живых птиц хватает! — ужаснулся мышонок.
И на всякий случай он отбежал в сторонку. Там сидела самая маленькая мышь. У неё были смешные коротенькие ушки и очень тоненький хвостик.
— Ты умеешь лазать? — спросила она мышонка.
— Умею. Я раз залез по занавеске до самого потолка.
— А я лазаю по травинкам и по кустам. Меня зовут мышь-малютка. Смотри, как я полезу.
Тут она стала взбираться по тонкой жердинке. Лапками цепляется, хвостиком вокруг жердинки обвивается и всё вверх да вверх!
— Ловко! — крикнул мышонок.
А мышь-малютка уже на самой верхушке жерди.
— У, ю, ю! Вот где я!
Мышь-малютка гордо оглянулась по сторонам. Но вдруг вздрогнула и замерла от ужаса.
Мышонок почувствовал, что она видит что-то такое страшное, чего и вообразить невозможно. И он задрожал всем телом.
— Ласка! — пискнула мышь-малютка.
Полевую и лесную мышь как ветром сдуло. А мышонок растерялся, заметался из стороны в сторону и не успел скрыться от врага.
Белый, тонкий зверь с острой мордой и злющими глазами бежал прямо на него.
Мышонок помчался во весь дух: мимо жердей, по разбросанному сену, через доски… Ласка не отставала. Мышонок пробежал между кирпичами. Ласка проскользнула за ним. Мышонок юркнул в знакомый крысиный ход. Ласка — тоже.
Вот мышонок бежит уже под снегом, но ласка всё ближе и ближе. Нет, не уйти от неё мышонку: он уже выбился из сил.
Вдруг сзади что-то рухнуло. Мышонка обдало снежной пылью. Но он и не оглянулся. Он продолжал бежать и не заметил, что погоня прекратилась.
Конечно, мышонок так никогда и не узнал, чтó случилось. Прямо над крысиным ходом по двору проехал грузовик. Тяжёлое колесо примяло снег и завалило снежный туннель.
В родном подполье мышонок сейчас же подбежал к старой мудрой мыши и крикнул:
— Пра-пра-пра-пра-бабушка! Я их видел! Я видел заграничных мышей и заграничного кота — Ласку!
Собрались под Новый год у праздничной лесной ёлки звери и птицы. Кабаны пришли, лоси, волки, лисицы, зайцы. Филин прилетел.
В другое время передрались бы все, перегрызлись, а сейчас ничего, смирно сидят. Только страшные рассказы рассказывают.
— Хорб! Харб! Хряк! Хрю-хрю-хрюк!
Я свирепый кабан-секач. Так люди прозвали нас, молодых диких кабанов, за то, что изо рта у нас торчат два страшных бивня. Мы народ отчаянный. Даже людей не боимся, если нас — стадо, а человек один и без этого… как его?.. без хрю-хрю-хрюжья.
Только вот этой осенью случилось… Просто щетина дыбом, как вспомнишь! Свинство прямо, как напугали нас.
Шли мы стадечком — я и три молодые чушки — по лесу. Глядь, забор стоит. За забором — дача, окна досками заколочены. Кругом дачи — сад; яблони, дубы огромные. У нас слюнки потекли: жёлуди там на земле валяются, может, и яблоки. А люди в заколоченных дачах никогда не живут. Это мы хорошо знаем.