Плоховато нам в ноябре. Ветер, дождь, снег, заморозки. Бррр! А, главное, день короче воробьиного носа. И червячка заморить не успеешь!

Ребята, которые живут в саду, в парке или у леса, знают: начинаем мы в ноябре клювами в окошко стучать: «Тук-тук, тук-тук-тук!» Это мы напоминаем о себе.

Слушали весной и летом наши песни? Это мы пели. Ели вишни и сливы из сада? Это мы сад от гусениц охраняли. Долг платежом красен, — теперь ваш черёд нам помочь. Скоро зима, — загодя выставляйте птичьи кормушки, открывайте для птиц столовые самообслуживания. Мы уже сейчас должны знать, кто нас любит. Познакомимся, чтоб дружба на всю зиму.

Нас, синиц, — пинь, пинь! — много. Да и вас ребят, — пинь, пинь-черрр! — вон сколько. А дружно — не грузно! Помогите нам зимой, мы летом в долгу не останемся. Тук-тук! Слышите?

Семёнов Миша из Ростова пишет: «В нашем дворе живёт стайка воробьёв. Один воробей в стайке совсем белый. Что это за воробей такой? Может, это совсем и не воробей?»

Вот письмо Саши Иванова из Ленинграда. Он пишет: «Лучше всех других птиц я знаю воробьёв. Да кто их не знает? И вдруг я прочитал, что воробьи бывают разные! Что в Союзе у нас их девять разных видов. И что даже в самом Ленинграде их две разных породы! А я всю свою жизнь думал, что уж кого-кого, а воробьёв-то я знаю. Ответьте, пожалуйста, какие живут у нас воробьи».

А вы, ребята, знаете, какие породы воробьёв живут у нас и что это за воробьи белые?

Декабрь

Кончился тёмный и скучный предзимок. Весело звенят коньки на льду, знакомо и радостно шуршат лыжи, проминая первый след.

Когда окончились сельские работы и люди ушли с полей в дома, укрылись от морозов за зимние рамы, за двойные двери, у тёплых печек, казалось, что и вокруг замерла жизнь.

Не видно и не слышно никого в голых полях, в уснувшем лесу.

Выпала первая пороша — и всё изменилось, открылись многие секреты.

Колхозный сторож узнал, почему накануне ночью Полкан рвался с цепи и лаял на огород.

Чёткий след зайца протянулся от одной капустной кочерыжки к другой.

У крайнего к лесу дома, где таинственно пропадали куры, обнаружился след хоря.

Чуть подальше в поле, вокруг соломенных скирд, весь снег измят, протоптан до чёрной земли. Здесь и смешные следки мышей — точечки, где наступали лапы, и бороздка, где волочился хвост, — и бесчисленные крестики от босых ног птиц, — овсянок, воробьёв, синиц.

А вот и покрупнее лунки — это горностай промчался. Ещё крупнее, — лисица кралась, насторожив уши, слушая попискивание мышей.

Кормное место! Птицы и мыши за зерном прибежали, за сорным семечком; горностай и лисица за мышами. Человек увидит — за лисицей придёт, капканы насторожит у соломенных скирд.

Засыпал снег последние ягоды и семена на земле, черничные почки, листву брусничную. Перешла лесная птица на древесную пищу.

Покачиваясь на тонких ветках, склёвывают рябчики ольховые серёжки, тетерева — берёзовую почку, глухари — колкие сосновые иглы.

Ну, что ж — по сезону и пища.

Правда, столовые довольно прохладные, особенно в ветреные дни, зато спальни теперь хороши.

Набил зоб и — бух! — в снежную перину; тепло, уютно и тихо.

В речной полынье, в чернильной воде, в морозном пару кувыркаются нырковые утки.

Смотреть на них и то холодно. А на самом деле теплее в воде, чем на воздухе.

22 декабря — день зимнего солнцестояния, и повернётся «солнце на лето, зима на мороз».

Очень тёмное, очень холодное время, и всё же это начало весны.

Это было давным-давно. Так давно, что никто уже не помнит, когда это было.

Пришла на землю зима. Снегá упали глубокие, морозы начались трескучие, дни становились всё меньше и меньше.

Взойдёт Солнышко на небо, не успеет и пригреть, как сразу опять заходит.

Все звери и птицы в темноте сидят, от холода дрожат. А ночи всё длинней и длинней…

Осталась до Нового года неделя. И наступила самая длинная, самая тёмная ночь. Такая, что нет ей конца.

Уже давно петухи в деревне пропели, а ночь всё тянется и тянется. Не выходит Солнышко на небо, не хочет греть землю.

Испугались тогда звери и птицы: «Вдруг Солнышко совсем больше не выйдет? Пропадём тогда, застынем, света белого не увидим…»

И собрались на лесной совет. Стали думать да гадать: как сделать, чтобы ночь кончилась?

Думали, думали и придумали: надо Солнышко на небо за ушкó вытянусь. Тогда и день наступит.

Ну, а кто тянуть будет?

— Я потяну! — сказал Тетерев-косач. — Я тут самый сильный, я тут самый храбрый! Вытяну Солнышко.

— Я потяну! — сказал пёстрый Дятел. — Я тут самый умелый, я тут самый работящий. Вытяну Солнышко.

— И я потяну! — сказал Клёст-еловик. — Я тут самый…

Хотел он тоже похвастаться чем-нибудь, да хвастаться нечем. Простая птичка-невеличка, зелены пёрышки.

— Куда тебе, кривоносому! — засмеялись звери и птицы. — Лучше дома сиди, не срамись!

— Не беда, — сказал Клёст. — Авось и я пригожусь.

И полетели Тетерев, Дятел и Клёст Солнышко за ушкó вытягивать.

За чистым полем, за тёмным лесом лежало Солнышко в тучах.

Первым Тетерев прилетел.

— Эй, ты! — закричал он. — Трус! Вставай, а то хуже будет! Одним крылом зашибу, одной лапой затопчу — и дух вон!

— Попробуй! — сказало Солнышко.

Подскочил Тетерев, ухватил за Солнышкино ушко и ну тянуть! Тянет-потянет, вытянуть не может.

А ушко горячее, жаром обдаёт.

Опалило у Тетерева брови, он и выпустил ушко.

— Ну тебя! — говорит. — Сгоришь с тобой. Не хочешь вставать, и не надо. Я и так проживу. В снег нырну, перья распущу, авось не замёрзну.

Вторым Дятел прилетел.

— Эй, ты! — закричал Дятел. — Лежебока! Вставай, а то хуже будет! На хвост обопрусь, носом размахнусь — и дух вон!

— Попробуй! — сказало Солнышко.

Подскочил Дятел, ухватился за Солнышкино ушко. Тянет — потянет, вытянуть не может.

А ушко горячее, жаром обдаёт.

Опалило у Дятла голову, он и выпустил ушко.

— Ну тебя! — говорит. — Сгоришь с тобой. Не хочешь вставать, и не надо. Я и так проживу. Дупло продолблю, заберусь в него, авось не замёрзну.

Самым последним Клёст прилетел.

— Слушай, Солнышко! — сказал Клёст. — Мне грозить нечем, я тебя сам боюсь. Но у меня в лесу дети малые, зимой родились; холодно им и темно. Я тебя вытащить должен.

— Попробуй! — сказало Солнышко.

Ухватил Клёст за Солнышкино ушко, тянет-потянет, вытянуть не может.

А ушко горячее, жаром обдаёт.

Покраснели у Клёста и грудка, и крылья. Весь опалился Клёст, а ушко не бросает.

И сжалилось над ним Солнышко.

— Ладно, — говорит, — не тужи. Встану.

Поднялось и начало на небо взбираться.

И сразу кончилась самая длинная, самая тёмная ночь в лесу. Свету прибавилось, и ночи на убыль пошли.

И опять стало хорошо зверям и птицам.

Давным-давно это было. Но и до сих пор за неделю до Нового года Солнышко не хочет вставать. Тянется самая длинная ночь.

А потом Солнышко вспоминает, как его Клёст за ушко тянул, и поскорей поднимается в небо. Ночи идут на убыль.