Нынче весной он развесил в своём саду много новых птичьих домиков, — и все дуплянки, скворечники, синичники сейчас же были заняты разными дуплогнёздиками. Потом ему пришлось надолго уехать в Ригу, — и попал он к себе в деревню только в начале лета. Подходит к своему саду и вдруг слышит, — кто-то радостно его приветствует весёлым свистящим голосом:
— Свейки, свейки, свейки! Лабрит!
«Свейки!» — по-латышски — «Привет!», а «Лабрит!» — «Доброе утро!»
Хозяин остановился, но ни в саду своём, ни на крыльце дома никого не увидел. Решил, что ему это просто послышалось, и вошёл в сад. И тут опять — теперь прямо у него над головой раздалось весёлое: «Лабрит! Свейки, свейки, свейки!»
Латыш взглянул вверх и увидел скворца! Чёрный, весь в ярких блёстках скворчик сидел рядом со своей скворечней, смешно трепетал крылышками и высвистывал: «Свейки, свейки, свейки!» — как бы приветствуя хозяина.
Потом оказалось, что каждое утро все колхозницы и колхозники, проходя мимо сада, приветствовали этого скворца, — домик его у самой дороги, — словами: «Свейки!» и «Лабрит!» Вот скворчик и вызубрил эти приветствия.
А добрый привет всегда по сердцу птицам, как и людям.
Солнышко закатилось, в лесу темно стало, звери да птицы спать легли. Кто в норе похрапывает, кто под кустом посапывает, кто на ветке неслышно спит.
А вот Бобёр, ночной работник, спать не хочет. Из своей хатки бобровой вылез, речку переплыл и на берег выбрался.
Между деревьев идёт-бредёт, широким хвостом подпирается.
Увидел на берегу толстую осину. Оглядел со всех сторон, примерился — и давай грызть-подпиливать!
У Бобра зубы как долотья, шибко режут, только стружка летит. Задрожала осина.
Под корнями осины, в земле — нора. Выглянул оттуда испуганный ёж:
— Ты чего, Бобёр, делаешь?
— Осину валю, хочу в речку столкнуть.
— Ой, Бобёр! — говорит ёж. — Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Осина мою нору прикрывает, от дождя заслоняет. Худо мне без неё придётся.
Не беда, — отвечает Бобёр. — Зверь ты не привередливый, тебе всё равно где жить — хоть в норке, хоть в ямке. Другое место найдёшь. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.
Сказал это и опять грызть принялся. Зубы скрыгчат, стружка летит, ещё сильнее задрожала осина.
В осиновом стволе — дупло. Выскочил оттуда Горностайка.
— Ты чего, Бобёр, делаешь?
— Осину валю, хочу в речку спихнуть.
— Ой, Бобёр! — говорит Горностайка. — Не вали осину, не пихай в речку! Ведь тут мой дом; и тепло в дупле, и мягко, и ветер не задувает. Худо мне тогда придётся…
— Не беда, — отвечает Бобёр. — Ты зверь бродячий, нынче тут спишь, завтра — там. И не твоё это дупло, не для тебя делано. А мне осина вот как нужна: речка мелеет, вода убывает, надо плотину строить.
Сказал так — и опять грызёт. Скрыгчат зубы, летит стружка, мелкой дрожью дрожит осина.
На макушке осины, в развилке сучков, подвешено лёгкое гнёздышко. Выпорхнула из него Иволга, золотая птица, спрашивает серебряным голосом:
— Ты чего, Бобёр, делаешь?
— Осину валю, хочу в речку столкнуть.
— Ой, Бобёр! — говорит Иволга. — Не вали осину, не толкай в речку! Ведь тут мой дом. Сколько я старалась, пока не сплела корзиночку из стебельков, травинок и тонкой бересты! Теперь у меня птенчики вывелись, в корзиночке, как в зыбке, качаются. Пожалей их!
Бобёр упёрся на хвост, голову кверху задрал. Посмотрел, подумал.
— Так и быть, — говорит. — Не буду валить осину. Если на ней твой дом да дети в нём, то надо пожалеть…
И пошёл другое дерево искать.
В гнезде у рябушки — самочки рябчика — появились рябчата. Было десять с пятнышками яиц, стало десять пятнистых цыплят. Пушистых, как одуванчики. И у каждого одуванчика клювик и лапки.
Даже кукушка, которая сроду птенцов не выводила, и та позавидовала.
— Пуховички хорошенькие! — ахнула она.
Скоро отросли у рябчат перья на крылышках, и стали они «поршками». По вечерам сами вспархивали на дерево — повыше от звериных зубов. И всю ночь сидели на сучке рядком, как бусы.
— Ни забот, ни труда с малышами! — умилялась кукушка. — Одно удовольствие!
И решила кукушка не подбрасывать больше яичек своих в чужие гнёзда. Захотела сама вырастить кукушат. А как за дело взяться — не знает.
— Распрошу-ка рябушку, — решила кукушка.
Прилетела, а рябчиков на дереве нет. А тут гром загремел, капли-картечины ударили по листьям. Кукушка — в кусты. Глядь — и рябушка с поршками там! Но ливень дробил и кусты. Стал дождь заливать рябушку. Перья слиплись, с носа вода — кап, кап, кап! А рябчатам не беда. Забились матери под крылья, да ещё и любопытные носы из-под пера высовывают. Тепло им.
— И мне так с кукушатами мокнуть? — отвернулась кукушка. — Нечему учиться у этой мокрой курицы! — И полетела дальше.
Прилетела кукушка на озеро. На озере семья: папа-чомга и мама-чомга, как два пароходика. Шейки прямые, тонкие, точно трубы. Вокруг пароходиков чомгята. Крутятся, как жуки-вертячки. В кошки-мышки играют. Даже нырять пробуют. Но уж больно лёгкие и потому выскакивают из воды, как пробки.
Обрадовалась кукушка: вот где весело, вот где хорошо! Но прорвался сквозь тростники ветер. Погнал по озеру сердитые волны с белыми гривами. Стали крошечные чомгята на волне переворачиваться. Перевернутся вниз спиной и сучат в воздухе своими лягушачьими лапками. Плохая игра получается!
Тут мама-чомга насторожила тонкую шейку и что-то сказала малышам, а что — за ветром было не слышно. Чомгята — к ней. Окружили со всех сторон да вдруг и полезли к ней на спину! Лапками чик-чик, крыльями-культяпочками мах-мах, — ловкачи какие! — забрались. Да ещё и в перья на спине забились, — одни головки чёрные торчат. Сидит на воде многоголовая птица!
Заспешили чомги в тростник. Мама за папой, как два одинаковых пароходика. Только у заднего пароходика на спине горбок. Потому что не простой это пароходик, а пассажирский.
— На горбу детей возить! — ужаснулась кукушка. — Ну уж дудки! Пусть моих кукушат другие птицы выкармливают. А мне ни труда, ни заботы!
Одуванчик облысел: на голове у него остался один-единственный сынишка-парашютист. Скучно стало одуванчику, и, чтобы развлечься, он познакомился с соседкой — смолкой. У смолки была метёлка розовых цветков, а под нею, на стебле, широкий клейкий пояс.
— Зачем он тебе? — спросил одуванчик.
— Увидишь, — ответила смолка.
Поползла по стеблю смолки мошка, добралась до клейкого пояса и… прилипла!
— Так тебе и надо, — сказала смолка, — не подбирайся к цветкам, не воруй мёда!
— Молодец, смолка! — сказал одуванчик. — Какую хитрую ловушку для бездельников придумала! Умница!
Дунул ветер, сдул с головы одуванчика последнего молодца парашютиста и кинул его прямо на клейкий пояс смолки.
— Так тебе и надо, — сказала смолка. — Не лети, куда не следует.
— Да ты с ума сошла! — закричал одуванчик. — Ведь это же мой сын! Он не мёд воровать летел, а места искать, где бы прорасти. Отпусти его сейчас же!
— Нет. Не пущу. Прилип так прилип!
— Ну, и дрянь же ты, смолка! Над своим добром трясёшься, ни за что глупых малышей губишь!
Нет над лесом ни туч, ни дождевых облаков, а в лесу дождь идёт.
Дождь шуршит по листьям, листья становятся мокрыми и блестящими.