Она не стала какой-то особенной. Не слишком волнительной, я хочу сказать, потому что в первой же половине мы взяли отрыв в три тачдауна и сохраняли его всю игру. В последние пятнадцать минут он увеличился до пяти тачдаунов. Эмир практически сиял, предвкушая свой выигрыш.

Большую часть игры я думала о своем. Я перечитывала «Чувство и чувствительность» и называла ее своей любимой книгой, но каждая книга Джейн Остин была моей любимой, когда я ее перечитывала. Единственной книгой, которую я не могла полностью принять, была «Мэнсфилд-Парк», потому что — внимание, спойлер — главный герой сильно влюблен в свою кузину. Я знаю, что в то время все было по-другому и, возможно, в их глазах это было полностью приемлемо, но от идеи о влюбленных друг в друга двоюродных брате и сестре меня немного подташнивало, особенно после того, как в нашей жизни появился Фостер.

И еще одна жалоба имелась у меня на книги Джейн, кроме любви между кузенами. Это часть о воссоединении влюбленных. Ведь это истории о такой непреодолимой любви, о таких сильных чувствах. Вы следуете за героями в их взлетах и падениях на американских горках эмоций, когда дух захватывает от этих «будут они вместе или не будут». Так разве будет слишком попросить, чтобы части про «Я люблю тебя и хочу быть с тобой» уделялось чуть больше времени? Это же самая лучшая часть, и мне хочется ее растянуть. Я хочу поцелуев — хороших, долгих, страстных. Джейн никогда о них не пишет.

Она также не писала и о школьном футболе, так что я задумалась о том, как бы это сделала я: как описала бы гордость, которую испытала мисс Теннисон, когда мистер Кинкейд пробежал десять ярдов. Темно-красные шлемы Темпл-Стерлинга, блестящие в свете прожекторов. Легкий запах марихуаны, окутывающий Эмира. Посмел бы кто-нибудь в те времена писать о травке? Джейн, наверное, была бы шокирована.

Фостер молчал всю игру. Я время от времени поглядывала на него, чтобы удостовериться, что он еще дышит, и каждый раз его взгляд был прикован к полю.

— Тебе было весело? — спросила я, когда мы присоединились к толпе, после игры повалившей на стоянку.

Он ответил в своей обычной манере, то есть вопросом на вопрос.

— Как ты думаешь, как они учатся калечить совершенно незнакомых людей?

— Не знаю... Это ведь не настоящая драка? Просто блокирование.

— Но как можно наброситься на кого-то, если не ненавидишь его?

— Тебе не нужно их ненавидеть. Нужно просто хотеть, чтобы они не выиграли.

Он некоторое время обдумывал мои слова и заговорил, только когда мы уже ехали домой в машине.

— Этот Эзра хорош, — сказал он, совсем как Эмир. — Он был словно... магнит для мяча.

Я не удержалась и фыркнула:

— Что?

— Магнит для мяча. Как будто он магнит, а мяч — металл. Он просто летел к нему и прилипал каждый раз.

Лучший игрок Америки. Четыре года играющий за школьную команду. Магнит для мяча. Интересно, что почувствовал бы великий и могучий Эзра Линли, узнав, что удостоился подобного титула.

— Кэс упустил мяч, — сказал Фостер через минуту. Это правда: в третьей четверти Кэс выронил мяч. — Он безрукий.

Я даже не смогла возмутиться, просто еще раз фыркнула.

4

Этим вечером Фостер, должно быть, погрузился глубоко в свои мысли; он даже не подумал попроситься на послематчевую вечеринку и вспомнил о ней, когда я уже подъехала к дому и он наполовину вылез из машины.

— Ты уверена, что я не могу пойти? Я буду вести себя тихо, не буду лезть в твои дела, и, если ты захочешь напиться, я даже не расскажу тете Кэти.

Я бросила взгляд на дом, чтобы убедиться, что окна закрыты.

— Я не напиваюсь, — ответила я. — Никто не напивается. И твой комендантский час уже начался, иди в дом.

Комендантский час Фостера был точно таким же, как у меня в его возрасте, — десять часов. В семнадцать лет мне разрешили гулять до половины двенадцатого. Для разницы в три года полтора часа казались едва ли справедливыми, но я не собиралась требовать слишком много.

— Я даже не устал, — утверждал Фостер, все еще стоя с наполовину открытой дверью.

— Комендантский час не означает, что ты устал, он означает, что в это время ты должен быть дома.

— Но тебе необходим мой присмотр.

Я засмеялась вслух. Ничего не могла с собой поделать.

— Иди в дом, — сказала я. Он послушно закрыл дверь и смотрел, как я выехала с подъездной дорожки.

Я не люблю домашние вечеринки, но так как эта была первой в году, я чувствовала себя обязанной пойти. По дороге к дому Мартина Лаи я думала, как хорошо было бы, если бы все происходило как во времена Джейн: приказываешь подать карету, надеваешь великолепное платье, а когда ты заходишь в комнату, твое имя громко объявляют. Настоящие танцы под настоящую музыку. Хорошие манеры. Короче говоря, никто не блюет в кустах. Никто не дурачится. В фильмах и сериалах любят приукрасить: поп-рок саундтрек, слишком мало людей и слишком много освещения, но самое основное соответствует реальной жизни. Вечеринки старшеклассников — место размножения идиотов со множеством проблем и недостатком здравого смысла. Входя в дом Мартина (разумеется, мое имя никто не объявлял), я вспомнила одну вещь, которая никогда не упоминается в фильмах и сериалах и которую я уже успела позабыть за лето: если ты не один из этих людей, эти вечеринки чертовски скучные.

Я нашла Кэса на кухне с несколькими ребятами из команды, большинство из них пили что-то из классических красных пластиковых стаканчиков. Руки Кэса были пусты, и он обнял меня за плечи, как только я подошла к нему. Он сказал что-то, чего я не расслышала из-за музыки, и я получила несколько «привет», на которые ответила слабым взмахом руки. Эти вечеринки всегда были такими громкими?

Главным в разговоре, кажется, был Стэнтон Перкинс, огромный парень с квадратной головой, игравший в оборонительной линии. Его стаканчик был почти пуст, и он единственный, кого я отчетливо слышала за грохотом включенной на полную громкость стереоситемы Лаи.

— Как я уже сказал, это была хорошая игра, — начал он снова. — Не лучшая наша работа, но можно подумать, теперь это имеет хоть какое-то значение.

Он бросил многозначительный взгляд на Кэса.

— Я бы хотел играть поактивнее, — ответил Кэс.

— Сочувствую вам, парни, — сказал Стэнтон. Мне показалось, что музыку прибавили, и его голос тоже стал громче. — Пока Линли на поле, все нападение сидит без дела.

Один из парней сказал что-то о перехвате, который осуществил Джексон, и о пятнадцати ярдах, которые пробежал Смит перед четвертым тачдауном. Но Стэнтон отмахнулся своей огромной ручищей:

— Единственные парни, которые прикасаются к мячу, это Уилкокс и Линли, и то Уилкокс только потому, что он гребанный квотербек! Все остальное простая случайность!

Он допил свой стаканчик и продолжил:

— Без Линли мы все играли бы лучше. Получили бы слаженную команду, как и должно быть. Чтобы впереди был Кэс, а не какой-то отщепенец из Шонесси, который всеми распоряжается.

Стэнтон Перкинс был от природы неприятным. Можно с уверенностью сказать, что он из тех людей, которые в детстве дергали котов за хвост и бросали камни в машины.

Я посмотрела на Кэса, ожидая его ответа. Но он только улыбнулся и сжал мое плечо, уводя меня от компании и говоря что-то о напитках. Только когда мы вышли из кухни, он сказал мне на ухо:

— Этот парень пугает меня до чертиков.

Я кивнула.

— Будущий взрыватель почтовых ящиков.

Кэс засмеялся, но не успел ответить, потому что, как только мы добрались до гостиной, нам помахал Джордан Хантер.

Джордан не только состоял в школьной команде и учился на одни пятерки, но и, в соответствии с клише, считался самым крутым парнем в школе. И сейчас он сидел в окружении своих почитателей на забитом секционном диване Лаи, натянув капюшон своей кофты поверх бейсболки. Огромные зеркальные солнечные очки отражали окруживших его поклонников. Под капюшоном скрывались фирменные дреды Джордана, а из-за очков фирменно блестели глаза. Это признак истинной крутизны — роскошь скрывать свои лучшие черты.