Никто никогда не спрашивал меня об этом. Колледж был в порядке вещей. Согласно моим родителям, между рождением и смертью обязательно должен стоять колледж.

— Я не знаю, что еще делать, — сказала я.

— Пойди в армию, — просто ответила она.

Я скорчила рожу.

— Ненавижу, когда на меня орут.

— Тогда в «Корпус мира».

Из моего горла вырвался придушенный звук, словно кто-то придавил кошку.

— Ненавижу быть бескорыстной.

— Хорошо. — Губы миссис Уэнтворт снова дернулись. — Иди работать.

— Работать? Вот так просто?

— Многие это делают. Некоторые очень успешные люди никогда не учились в колледже.

— Ага, посмотрите на Голливуд.

— Еще один вариант. Отправляйся в Голливуд. Стань звездой.

— Но я не умею играть. Я даже никогда не разговаривала в пьесе.

— Так вступи в театральный кружок.

— О да, хористка номер двенадцать станет моим билетом к славе.

— Почему нет?

— Во-первых, это должно нравиться, а мне не нравится, и во-вторых, нужно хорошо уметь это делать, а я не умею.

— А что ты умеешь?

— Не знаю. На самом деле ничего.

— Как ты можешь так говорить?

Я не могла правильно сформулировать ответ, не прибегая к помощи Джейн. Без тех ее оборотов, которые придавали элегантность даже неприятным вещам. Она бы сказала, что мне не достает своеобразия. Я твердая посредственность. В подобных ситуациях исключительно... неспособная. Перед лицом напечатанного заглавными буквами успеха. Что, если в тебе этого нет? Что, если глубоко в душе ты просто один из тех львов на заднем плане?

— Каждый человек что-то умеет, — сказала миссис Уэнтворт, понаблюдав за мной. — Ты найдешь свою нишу. А знаешь подходящее для этого место?

— Колледж?

— Видишь, ты умеешь угадывать. Это уже кое-что.

Я слабо улыбнулась.

— Я считаю, что ты прекрасный кандидат для колледжа. Не думай, что я пытаюсь тебя отговорить. Я просто хочу знать, почему ты хочешь продолжать образование.

— Из-за родителей, — сказала я. Она могла бы сразу просто спросить.

— Чтобы уйти от них?

— Чтобы они меня не убили.

Ее губы дернулись непривычно сильно.

— Я хочу, чтобы ты сама принимала в этом участие, — сказала она, убирая эссе в мое дело. Кроме него в папке была только помятая открытка из Университета Ридинг, которую я показала ей на нашей первой встрече. — И попытайся написать эссе еще раз. Черт, напиши историю всей жизни.

Я опять скривилась.

— Хорошо, хорошо, я не буду забегать вперед. Хорошего дня, Девон.

— И вам, — сказала я и вышла из кабинета.

* * *

Я шла к футбольному полю и думала о том, что сказала миссис Уэнтворт. В основном я думала про эссе — страницу моей жизни. Я представляла, как написала бы о том, что состою в «Корпусе мира»: благотворительница Девон, разъезжающая по джунглям и пустыням, полная желания пожертвовать собой ради блага других. Именно этого и хотят те люди из колледжа: некую эффектную, решительно оригинальную историю между листами с оценками. Сколько часов вы работали волонтером; расскажите нам, когда именно случилась ваша ошеломляющая победа над невзгодами.

Мне казалось, что я никогда ничего не делала. Я никогда не страдала. Я никогда не побеждала. Я обычный ребенок из семьи среднего класса, живущей в пригороде, который все семнадцать лет сумел оставаться весьма невпечатляющим. Победа над заурядностью — вот что мне нужно.

— Кружок по колледжу закончился раньше?

Где бы я ни была, Фостер умел меня найти.

До этого лета он был двоюродным братом из тех, с которым встречаешься примерно раз в четыре года на Рождество. Его семья жила в Калифорнии, а мы во Флориде, и это было как нельзя лучше, идеальная допустимая доза Фостера. Но все изменилось, и новая доза Фостера в моей жизни иногда становилась весьма труднопереносимой.

Он бросил свою сумку на траву и плюхнулся рядом со мной на трибуну.

— Кружок придурков закончился раньше? — спросила я.

Секунду он смотрел на меня, а потом сказал:

— Я понял, что ты сделала. Я сказал «колледж» про твой кружок, а ты сказала «придурки» про мой. Умно.

Я смотрела на поле, отчасти, чтобы избежать необходимости отвечать, отчасти потому, что начиналась тренировка, а это моя любимая часть. Все игроки встают в круг для разминки. Больше всего мне нравятся прыжки, то, как парни считают хором. Трудно разглядеть лица, когда все в форме, но Кэса Кинкейда я найду где угодно. Он всегда прыгает лениво.

Фостеру Кэс не нравился, но мне не нравился Фостер. Мне, наверное, следовало бы ему посочувствовать, но Фостер обладал такой особенностью, как неспособность сказать или сделать хоть что-то по-человечески. Иногда я думала, что, если земля разверзнется и поглотит наш дом, он просто будет стоять на тротуаре, выбирая песню на айподе.

— Чему ты научилась на кружке по колледжу?

— Перестань называть его кружком по колледжу.

Как будто «Кружок «Дорога к колледжу» звучит намного лучше.

— Перестань называть мой кружком придурков, — парировал Фостер.

Ирония в том, что если какой кружок и заслуживал названия «кружок по колледжу», то это его. На профориентации в девятом классе Фостер записался в кружок «Будущие революционеры американской науки». Каждые две недели там собирались эти гениальные детишки, которые любят строить роботов и запоминать бесконечные цифры числа пи. Большинство из них, наверное, могли бы поступить в большее количество колледжей, учась в девятом классе, чем я, учась в выпускном.

Скандирование прекратилось, и парни приступили к новому упражнению. Фостер проследил за моим взглядом, направленным на поле, а точнее, на Кэса.

— Тебе не кажется, что это тупо — все время таскаться за ним следом?

Я не ответила, но на самом деле я и не прислушивалась.

— Ты не чувствуешь себя тупой, зависая поблизости в ожидании него? — повторил Фостер, слегка подпрыгивая на скамейке, как резника, которую то и дело растягивают.

— С чего мне чувствовать себя тупой?

— Потому что он не зависает поблизости и не ждет тебя. Неужели ты не хочешь такого парня, который будет тебя ждать?

— Он мне не парень. Мы просто друзья.

— Так зачем ты закрываешь дверь в комнату всякий раз, когда он приходит?

— Чтобы ты не вошел.

— Сексом вы там не занимаетесь?

— Нет! — Я оглянулась на Фостера, почти наверняка, самого костлявого, самого незрелого четырнадцатилетнего мальчишку во Флориде, а может, даже и во всем мире. — Нет. Никто не занимается сексом где попало.

— Уверен, что есть люди, которые занимаются сексом прямо сейчас. По всему миру. Уверен, что сейчас миллионы людей занимаются сексом. В Европе сейчас ночь. Разве люди в большинстве своем не занимаются сексом ночью?

— Прекрати говорить о сексе, Фостер.

— Почему? Тебе неприятно? Кэс заставляет тебя нервничать? Знаешь, я могу его стукнуть. Я знаю, как бить.

— Никакого битья. Никаких разговоров. Давай просто помолчим, ладно? Давай поиграем в «рот на замок».

— Хорошо.

Фостеру нравилось думать, что он лучший в этой игре. Я была достаточно взрослой, чтобы понимать, что моя мама затевала ее, только чтобы я помолчала, когда была маленькая. Он тоже достаточно взрослый, чтобы это понять.

— Подожди-ка. Нас забирает твой папа? Потому что я не поеду с Кэсом. Он воняет.

— Сам ты воняешь.

Пауза.

— Я понимаю, что ты сделала.

Я вздохнула.

— Рот на замок, Фостер.

— Ты первая.

Я провела сомкнутыми пальцами по губам. Фостер сделал то же самое, и наступило временное затишье.

Затишье длилось всю дорогу домой, даже после того как я, по сути, проиграла, поприветствовав папу.

— Как в школе? — спросила мама вечером, положив одну руку на бедро, а в другой держа деревянную ложку и помешивая соус для пасты. Фостер торчал перед телевизором, а папа был в своем кабинете. В доме было тихо, не считая чуть слышного бульканья соуса и приглушенного гула телевизора Фостера.