— Нет, из Пензанса.

— Из Пензанса! И неужели рассчитываете сегодня поспеть назад?

— Да нет. Нет…

Незнакомец не сводил с нее широко открытых, ясных глаз, похожих на отшлифованные до блеска агаты. В женщине пробуждался гнев. Это было заметно по ее лицу. Но голос ее звучал по-прежнему вкрадчиво, подобострастно:

— Я так и думала — но вы не в наших краях живете?

— Нет… нет, я живу не здесь. — Всякий раз он отвечал не сразу, словно что-то стояло между ним и любым вопросом, обращенным к нему извне.

— А, понятно, — сказала она. — Значит, у вас тут родня.

Опять он посмотрел ей прямо в глаза, точно принуждая ее взглядом к молчанию:

— Да.

Больше он ничего не прибавил. Хозяйка порывисто встала. Гнев резче проступил на ее лице. В этот вечер не было больше ни смеха, ни игры в карты, хотя в обхождении с мужчинами она оставалась по-матерински благодушной и услужливой. Но все равно мужчины присмирели, они слишком хорошо знали и побаивались ее.

Ужин был съеден, посуда убрана со стола, а незнакомец все не уходил. Оба молоденьких солдата пошли спать, приветливо кинув на прощание:

— Спокойной ночи, мамаша. Спокойной ночи, Марианна.

Незнакомец и сержант скупо переговаривались о войне — шел первый год ее, о новой армии, часть которой была расквартирована в этом районе, об Америке.

Небольшие хозяйкины глаза то и дело метали в гостя молнии, буря в ее груди с минуты на минуту нарастала, а он по-прежнему не трогался с места. В ней все ходило ходуном, она едва сдерживалась, и в этом было что-то страшноватое, противоестественное. Она секунды не могла усидеть спокойно. Ее грузное тело как бы помимо воли совершало внезапные, резкие движения, но минуты тянулись, а гость все сидел, и ее сердце грозило разорваться от томления. Она следила, как движутся стрелки на часах. Уже и капрал отправился спать, остался только коротко стриженный пожилой сержант, маленький и жилистый, как терьер.

Хозяйка сидела за стойкой, негодующе шурша газетой. В который раз она демонстративно посмотрела на часы. Без пяти десять, наконец-то!

— Господа, время! — объявила она сдавленным от бешенства голосом. — По домам, голубчики. Прошу — время. Желаю всем спокойной ночи!

Мужчины потянулись к выходу, коротко прощаясь с нею. До десяти часов оставалась одна минута. Хозяйка встала.

— Всех прошу, — сказала она. — Я запираю.

Последний из шахтеров скрылся за порогом. Женщина, большая, грозная, стояла, придерживая дверь. А незнакомец, расстегнув черное пальто, сидел себе возле огня и курил.

— У нас закрыто, сударь, — раздался задушенный, зловещий голос хозяйки.

Сметливый, маленький, схожий с терьером сержант тронул незнакомца за руку.

— Закрывается заведение, — сказал он.

Незнакомец, не вставая с места, обернулся и перевел с сержанта на хозяйку живые, темные, блестящие, как полированные камни глаза.

— Я сегодня остаюсь здесь, — коротко сказал он на своем корнуоллско-американском наречии.

Хозяйка стала как будто выше ростом. И странно, жутковато завела глаза.

— Вот как? — воскликнула она. — Да ну? Это кто ж так распорядился, позвольте спросить?

Он снова поднял на нее глаза:

— Я распорядился.

Машинальным движением она закрыла дверь и, как большая грозная птица, надвинулась на него. Ее голос окреп, он звучал хрипловато:

— Что значит «я», скажите на милость? Кто вы такой, чтобы распоряжаться в моем доме?

Он следил за нею, не шевелясь.

— Ты знаешь, кто я такой, — проговорил он. — Во всяком случае, я знаю, кто ты такая.

— Ах, да? Серьезно? И кто же я такая, объясните, если не затруднит?

— Хозяйка моя, вот кто. Законная жена. И ты это знаешь не хуже меня.

Женщина содрогнулась, будто в ней что-то взорвалось. Глаза ее бешено вспыхнули, она завела их снова.

— Знаю? — крикнула она. — Еще чего! Ничего я такого не знаю. Ничего! Вообразил, будто можно зайти в трактир и так это, между прочим, заявить, будто я ему жена, — а я и поверила! Нет, уважаемый — уж не ведаю, как вас величать, — вы обознались. Никакая я вам не хозяйка, так что будьте любезны, ступайте отсюда сию минуту подобру-поздорову, покуда я не кликнула людей, чтобы вас выставили.

Незнакомец поднялся, слегка вытянув шею в ее сторону. Он был хорошо сложен, этот корнуоллец в расцвете сил.

— Ты что это, а? Или не узнала меня? — проговорил он певучим голосом, невыразительным и глуховатым, но настойчивым: — всякий уловил бы в нем сходство с голосом хозяйкиной дочери. — Я бы тебя, например, узнал где хочешь. Верь слову! С единого взгляда узнал бы. Уж ты мне поверь.

Женщина смешалась.

— Мало ли что, — ответила она отрывисто. — Мало ли кто что скажет. Это проще простого. Мое имя на десять миль кругом почитай что всякий знает и уважает. А вот кто такой вы — неизвестно.

Она подбавила в голос яду:

— Прямо говорю — знать вас не знаю. Чужой и чужой — я вас, думается, и в глаза-то никогда раньше не видала.

Ее богатый оттенками голос звучал ядовитой насмешкой.

— Нет, видала, — все с той же основательностью возразил мужчина. — Очень даже видала. Имя ты носишь мое, и Марианна у тебя — от меня, она моя дочка. А сама ты — моя хозяйка, и это сущая правда. Не будь я Уилли Нанкервис.

Он произнес это как очевидную истину. На его красивом лице сквозь неусыпную настороженность проступало железное упорство, и это упорство бесило хозяйку больше всего.

— Ах ты, злодей! — крикнула она. — Как у тебя совести хватило, злыдень, явиться в этот дом и разговоры со мной разговаривать? Подлец ты после этого, вот ты кто!

Он окинул ее взглядом.

— Согласен, — хладнокровно сказал гость. — Все справедливо. — Он чувствовал себя неловко перед этой женщиной. Но он не боялся ее. Было в нем что-то непроницаемое, подобное его глазам, блестящим, как отшлифованные агаты.

Трактирщица выпрямилась во весь рост и угрожающе подступила к нему.

— Вот и убирайся из этого дома, понятно? — Она топнула ногой в порыве ярости. — Сию же минуту!

Он следил за каждым ее движением. И видел, что ее подмывает ударить его.

— Нет, — проговорил он с мягким нажимом. — Я же сказал, что останусь здесь.

Он робел, зная, на что она способна, но это ничего в нем не меняло. Женщина на мгновение замялась. Ее янтарно-карие небольшие глаза сузились, как у тигрицы, превратясь в две щелки слепой, лютой ярости. Мужчина поежился, но не дрогнул. И тут она спохватилась. Она кликнет войско себе на подмогу.

— Это мы еще посмотрим, останетесь вы или нет. — Жутковато, странно заведя глаза, она повернулась и бурно удалилась из комнаты. Мужчина прислушался: вот она поднялась по лестнице, вот постучала в дверь одной из спален.

— Солдатики, вы не сошли бы на минутку вниз? — раздался ее голос. — Вы мне нужны. У меня тут затруднение.

Гость снял кепку, снял черное пальто и бросил и то и другое на скамейку, стоящую позади него. Черные волосы его были коротко острижены и тронуты на висках сединой. Темно-серый, отлично сшитый костюм американского покроя и рубашка с отложным воротником сидели на нем превосходно. Сразу скажешь: преуспевающий, статный, видный мужчина. Некоторая окостенелость в развороте его плеч происходила оттого, что, работая на рудниках, он дважды ломал себе ключицу.

Маленький, похожий на терьера сержант исподтишка разглядывал его.

— Это, стало быть, супруга ваша? — спросил он, указывая кивком в сторону ушедшей женщины.

— Она самая, — коротко отчеканил мужчина. — Законная жена.

— Давно не виделись с нею, похоже?

— Шестнадцать годов будет, в марте месяце.

— Хм-м!

С этим лаконичным заключением сержант снова задымил трубкой.

Хозяйка между тем возвратилась, ведя за собой трех молодых солдат — они вышли, слегка сконфуженные, в одних носках, брюках и нижних рубашках. Женщина в театральной позе остановилась у конца стойки и воскликнула:

— Этот человек нипочем не желает уходить из моего дома, он заявляет, что остается здесь ночевать! Вы сами знаете, мне негде его положить, — верно? И потом, у меня нет в заводе пускать на ночлег всех проезжающих. А он все равно собирается остаться! Только, покуда я жива, этому не бывать, и слово мое твердо до последнего вздоха! Не бывать этому, если вы, ребята, и впрямь мужчины и не откажетесь помочь женщине, за которую некому заступиться.