Почтенный Фабула был, в сущности, прав. На этот раз и сам Тимар был почти одного мнения с ним. Отправляя эту партию муки, он рисковал, по крайней мере, сотней тысяч форинтов. И все-таки он уже давно жаждал расширить круг своих торговых операций. Почему бы венгерскому купцу не взяться за более солидное дело? Ему надоело крохоборствовать, тянуть на буксире баржи, торговаться о ценах на пшеницу, подстерегать удобный случай, чтобы получить подряды от министерств, покрывая при этом все издержки за свой счет, брать в аренду за бесценок казенное имущество, а между делом, из самых благородных побуждений, предоставлять ссуды под пятьдесят процентов попавшим в затруднение вельможам и знатным магнатам! И все это для того, чтобы наскрести каких-нибудь несчастных два миллиона!

А почему бы венгерскому коммерсанту не поискать более достойное, широкое и свободное поприще, чем мелкотравчатая торговля? А вдруг он найдет на мировом рынке сбыт какому-нибудь замечательному продукту венгерской промышленности, который выдержит конкуренцию?

Тимар давно собирался развернуть экспортную торговлю хлебом. Он даже заранее переоборудовал свои паровые мельницы, и по его заказу в Триесте начали строить для него торговый корабль. Однако главной причиной его лихорадочной деятельности была Ноэми. А встреча с Тодором Кристианом только побудила его немедленно приступить к осуществлению своих замыслов.

Сейчас даже экспортная торговля мукой отошла для Михая на второй план. Самое главное отдалить от себя на целое полушарие этого человека!

Глядя, как неутомимо разъезжает Тимар от одной мельницы к другой, как потом снова возвращается к своим кораблям и, когда заканчивается погрузка, спешит отправить их в путь, лично присмотрев за каждой партией груза, — люди с восхищением говорили:

— Вот это купец! Образцовый хозяин! Всюду у него директоры, маклеры, комиссионеры, управляющие, а он, словно заурядный торговец, везде поспевает сам! Да, этот умеет вести дела!

Если бы они знали истинную причину его рвения!..

Прошло три недели, и до отказа набитый венгерской мукой корабль был готов поднять якорь и отплыть из триестской гавани. Корабль назывался «Паннония».

Это был прекрасный трехмачтовый галиот.[15] Даже Фабула, присутствовавший при погрузке парусника, расхваливал его на все лады.

Но сам Тимар не видел судна, даже не приехал в Триест взглянуть на него при спуске на воду. Все последние недели он находился то в Панчове, то в Леветинце. Предприятие велось под маркой торгового дома Скарамелли — у Тимара были веские причины не связывать с ним своего имени. Он лишь письменно сносился с уполномоченной им фирмой.

Однажды он получил письмо от Тодора Кристиана. И чрезвычайно удивился, когда, распечатав конверт, обнаружил там кредитный билет в сто форинтов. Письмо гласило:

«Отец! Когда вы получите это письмо, я уже буду в открытом море, на палубе чудесной „Паннонии“, в качестве бразильского агента торгового дома Скарамелли. Примите мою искреннюю признательность за вашу рекомендацию. Банкирский дом выдал мне жалованье за два месяца вперед. Из этой суммы посылаю вам сто форинтов с покорнейшей просьбой: не соблаговолите ли вы передать их хозяину трактира „Белый корабль“ в Панчове? Я задолжал их этому честному бедняку и теперь с благодарностью возвращаю. Да благословит вас небо за доброту ко мне».

Тимар с облегчением вздохнул.

«Итак, этот человек начал исправляться. Вспоминает старые долги и погашает их из собственных сбережений. Ведь это высшая радость — возвратить заблудшего на путь истины! Спасти покушавшегося на тебя врага! Вернуть его к жизни, к свету, восстановить его честь! Сделать из авантюриста честного человека! Очистить втоптанную в грязь жемчужину! Поистине это добродетель, достойная древних христиан. Ты — благородная душа…»

Но где-то в глубине души звучал голос, говоривший совсем иное:

«Нет, ты не благодетель, а душегуб! Тебя радует не то, что человек спасен, а то, что ты сумел отделаться от него. Вероятно, ты возликовал бы еще больше, узнав, что твой корабль, бороздящий в эту позднюю осеннюю пору океан, настигнут свирепым ураганом, разбит в щепки и, вместе с мукой и всем экипажем, пошел ко дну. Тебя занимает сейчас не мукомольное дело, не прибыли и убытки, а мысль о том, что из прибрежных болот Амазонки и Ла-Платы каждое лето выползает страшное, губительное чудовище желтой лихорадки, которое, как тигр, подстерегает приезжих чужеземцев. Тебе известно, что из сотни их не меньше шестидесяти становятся ее добычей, и ты хотел бы, чтобы среди жертв этой лихорадки оказался и он. Вот какие надежды заставляют тебя заранее ликовать! Ты — убийца!»

Тимар и вправду испытывал злорадное чувство человека, которому удалось разделаться со своим врагом. Но его ликование отравляли укоры совести и смутное предчувствие надвигающейся беды.

Тимара словно подменили. Он стал прямо неузнаваем. Привычное спокойствие и хладнокровие уступили место какому-то странному волнению, оно сказывалось в каждом его поступке. То он отдавал противоречивые приказания и тотчас же о них забывал. То отправлялся куда-нибудь и вдруг с полпути поворачивал назад. Постепенно он даже стал терять интерес к делам и вел себя так, будто у него не было никаких забот. Или вдруг раздражался и выходил из себя из-за ничтожного пустяка.

Многие видели, как он целыми часами бродил взад и вперед по берегу Дуная. Он шагал, понурив голову, как человек, близкий к помешательству, охваченный желанием бежать подальше от дома. А в иные дни, наоборот, надолго запирался у себя в кабинете и никого к себе не пускал.

Между тем со всех концов страны к нему приходило множество писем. Они валялись нераспечатанной грудой на письменном столе.

Незаурядный ум этого человека бездействовал. Тимар потерял способность думать о чем-либо ином, кроме златокудрой девушки, которой любовался в последний раз на берегу острова, когда она стояла там, прислонившись к дереву, грустно поникнув головой.

Бывали дни, когда он принимал твердое решение вернуться к ней, но назавтра он столь же твердо решал забыть ее навсегда.

Он сделался суеверным и все ждал какого-нибудь знамения с неба или пророческого сновидения, — может быть, они подскажут ему, как поступить. Но сон неизменно приносил только образ девушки — счастливой и страдающей, близкой и утраченной им. Это окончательно сводило его с ума. Небо тоже не посылало никаких знамений.

Наконец в один прекрасный день Тимар решил образумиться и заняться делами. Может быть, хлопоты успокоят его душевные муки. Начал он с груды писем.

Он распечатывал их одно за другим, но от этого занятия было мало толку: дочитав письмо до конца, Тимар забывал, что было в начале. Не в письма ему сейчас хотелось проникнуть взглядом, а в глубину далеких синих глаз и допытаться, что в них кроется.

Но вот в его руке очутилось письмо, от которого сердце забилось сильнее. Письмо было тяжелое, а по почерку на конверте он сразу узнал, — Тимея…

Отрезвляющий холодок пробежал по его жилам, — вот и ожидаемое знамение! Сейчас наступит конец его душевной борьбе.

Ему пишет Тимея! Существо ангельской доброты, непорочная, преданная жена! Одно ее ласковое слово способно подействовать на него, как оклик на человека, погруженного в хмельное забытье, а представшие перед его внутренним взором знакомые, родные черты, весь ее облик, окруженный ореолом мученицы, должны образумить его, наставить на путь истины.

В конверте лежал какой-то тяжелый предмет. Что это? Маленький сюрприз, приятный памятный подарок?.. Ну конечно, ведь завтра день его рождения! Ах, это милое сердцу письмо, дорогой знак внимания с ее стороны…

Тимар осторожно распечатал конверт. Из него выпал ключ от его письменного стола…

Письмо было кратким: