Жена не любит тебя. Но она беззаветно тебе верна. Когда страдаешь ты, страдает и она. И в этих ваших страданиях повинен ты, а не она. Сначала ты похитил у нее ее сокровища, потом лишил ее свободы. Неужели же теперь ты еще посмеешь нарушить супружескую верность?

Правда, она никогда не узнает о твоей измене, и это не причинит ей горя… Ведь ты всегда не меньше полугода проводишь вдали от дома. Занятый торговыми делами купец обречен скитаться по белу свету, по чужим краям. И ты вполне можешь с весны до осени оставаться здесь, на острове. Это никому не бросится в глаза. На вопрос: „Где ты пропадал? — всегда готов ответ: „Разъезжал по торговым делам!“

Все это так, но в какое положение ты поставишь девушку?

Нет, она не из тех легкомысленных вертушек, которых сегодня можно сделать жертвой своих вожделений, а завтра, если тебе это наскучит, великодушно одарить и отпустить, в полной уверенности, что она найдет себе утешение на стороне. У девушки погиб, покончил с собой отец. Разве можно беспечно играть ее сердцем!

А что, если бог неожиданно ниспошлет тебе дитя? Что станет с молодой матерью, с твоей новой семьей, которая, по людским законам, не имеет на тебя никаких прав, так же как и ты на нее?.. Девушка эта — существо незаурядное, и было бы преступно делать ее жертвой своей прихоти. Она жаждет безраздельно владеть тобою, но взамен отдает себя всю, без остатка. Ты за это в ответе и никто другой! Как избежать девушке печальной судьбы, которую ты ей готовишь? Да ведь тебя по ночам будет преследовать призрак детоубийцы или самоубийцы! Или тебе не страшны ночные кошмары?

К тому же… как тебе удастся устранить со своего пути еще одно препятствие… презренного жениха? Ведь он прирожденный авантюрист и способен на любую подлость. Он будет тебя преследовать, отыщет тебя и на краю света, встанет тебе поперек дороги, нащупает и выведает все твои тайны и будет вечно угрожать тебе, травить и терзать даже в самую счастливую пору твоей жизни. И тебе от него не избавиться никакой ценой, никакими жертвами! Он привяжется к тебе крепче, чем любящая, преданная невеста. Выход один: или он тебя уморит, или ты сживешь его со света. Нечего сказать, хорошенькое „семейное счастье“ предстоит тебе в таком случае! Оно может привести тебя на эшафот, и ты, „золотой человек“, добившийся всеобщего уважения и всевозможных почестей, почитаемый за свои добродетели и благодеяния, угодишь на скамью подсудимых и предстанешь перед судом как уголовный преступник“.»

Тимар в волнении снял шляпу и вытер покрытый испариной лоб. Ласковый, теплый весенний ветерок приятно овевал его влажные виски.

«Неужели мне так и не суждено испытать радость бытия? — пытался оправдать себя Тимар перед судом своей совести. — Без малого сорок лет я только и делаю, что встаю спозаранку, поздно ложусь, день-деньской провожу в трудах… А для чего? Чтобы другие могли отдыхать в покое, который недоступен только мне одному?

Почему нет мне счастья в собственном доме? Неужели я не достоин любви женщины? Разве не подарил я горячую любовь той, которую сделал своей женой? Я ли не боготворил ее? И не ее ли холодность довела меня до полного отчаяния? Она не любит меня…

Но я присвоил ее сокровища?..

Неправда! Только спас их для нее. Да отдай я их сразу опекуну Тимеи, — все пошло бы прахом. Она была бы обречена на нищету. А сейчас она владеет всем, что ей принадлежало. Ведь я ничего себе не оставил, кроме того платья, что на мне. С какой же стати я должен носить клеймо вора?

А Ноэми любит меня. И этого уже не изменишь. Она полюбила меня с первого взгляда. И разве может она быть счастлива, если я не вернусь к ней? Если я исчезну, уйду от нее навсегда, это, возможно, убьет ее, доведет до самоубийства…

На этом уединенном, обособленном от внешнего мира острове над человеком не властны ни общественные законы, ни заповеди религии. Здесь подлинное царство природы и первозданных чувств. И, может быть, именно тут можно обрести то истинное счастье, которое отверг глупый, тщеславный свет?

А так ли уж страшен этот дурень, ставший между нами? Ведь ему ничего не нужно, кроме денег, а они у меня есть. Откуплюсь, и он сгинет с наших глаз».

Весенний ветерок шелестел в ветвях стройных тополей. Путник заметил, что извилистая тропка вела к шалашу, сложенному из хвороста. Вход в него прикрывали плети ежевичника.

Тимар снова отер пот со лба и надел шляпу.

«Конечно, ты не знаешь земных радостей, — продолжал нашептывать ему внутренний голос. — Твоя жизнь одинока, сурова, безотрадна. Но она, по крайней мере, спокойна. Вечером, опустив голову на подушку, ты думаешь: „Вот прошел еще один безрадостный день. Зато можно спать без тревог, я никому не причинил зла…“ Готов ли ты пожертвовать своим душевным спокойствием ради восторгов, которые лишают тебя безмятежного сна?»

Но дух противоречия тут же возражал:

«Откуда известно, что любовь — грех, а страдание — добродетель? Кому удалось лицезреть того ангела, который, сидя одесную господа, записывает всех зачахших от страданий, и другого, что, сидя ошую, вносит в черную книгу имена любивших и не дерзнувших отказаться от счастья?..»

Размышляя таким образом, Тимар вдруг услышал два близких выстрела. Пули со свистом, похожим на слабое жужжанье шмеля или на отдаленный звон похоронного колокола, пронеслись над его головой, пронзив шляпу, которая свалилась с него и полетела в кусты.

Выстрелы раздались из ветхой хижины.

Потрясенный Михай невольно вздрогнул и на мгновенье замер на месте, — выстрелы как бы явились ответом на его тайные мысли. Но тут же неудержимый гнев овладел им. Он рывком сдернул с плеча ружье, взвел оба курка и в ярости бросился к хижине.

Перед ним стоял перепуганный, дрожащий Тодор Кристиан. Двухствольный пистолет еще дымился в его руке, — парень прикрывал им голову.

— Так это ты! — гаркнул на него Михай.

— Пощадите!.. — пролепетал Тодор, роняя оружие и протягивая к нему сложенные в мольбе руки. Он едва держался на ногах, побледнел как полотно, глаза его потускнели. Он был ни жив ни мертв.

Тимар уже пришел в себя. Испуг и гнев как рукой сняло, нервы успокоились. Он опустил ружье.

— Подойди ближе, — спокойно сказал он злодею.

— Боюсь, — с трудом выдавил из себя Тодор, прижимаясь к стене шалаша. — Вы убьете меня…

— Не бойся, не убью. — Михай разрядил ружье в воздух. — Видишь, я теперь безоружен. Можешь не опасаться за свою шкуру.

Напуганный Тодор переступил порог хижины.

— Эх ты, меня хотел убить! — бросил ему Михай. — Несчастный, мне тебя жаль!

Преступник не смел поднять глаза.

— Слушай, Тодор Кристиан! Ты еще молод, а уже решился стать убийцей! Пока это тебе не удалось. Так вернись на правильный путь. Не родился же ты преступником. Ты просто озлобился на все и на всех. Мне известна история твоей жизни, и я не виню тебя. У тебя такие замечательные способности, а ты обращаешь их во зло. Неужели тебе нравится быть бродягой, обманщиком, жить ложью и надувательством? Так ли уж приятен подобный образ жизни? Не может этого быть. Послушай меня, начни жить по-иному. Хочешь, я помогу тебе найти какое-нибудь пристанище, где ты сможешь использовать свои природные способности и стать честным человеком? У меня много связей, и я вполне могу это устроить. Ну так что же? По рукам?

Убийца упал на колени перед человеком, на которого только что покушался, схватил обеими руками протянутую ему руку и, рыдая, стал покрывать ее горячими поцелуями.

— О сударь! Вы первый из всех, кого я знаю, заговорили со мной по-человечески. Я буду стоять перед вами на коленях. С малых лет, как бездомную собаку, люди гнали меня от порога к порогу. Каждый кусок хлеба мне приходилось либо красть, либо вымаливать, либо раздобывать хитростью. Никто никогда не протягивал мне руки, кроме того отщепенца, который, будучи еще большим подонком, чем я, толкнул меня на дурной путь. Я вел позорную, гнусную жизнь, полную лжи и коварства, вечно дрожал от страха перед каждым, кто мог узнать меня в лицо. И вдруг мне протягивают руку! И кто же! Вы, которого я вот уж несколько дней подстерегаю из-за угла, чтобы предательски убить! Вы хотите меня спасти от меня самого… Я готов стоять перед вами на коленях и выслушать любое ваше приказание.