Не успел он закончить фразу, как сразу пожалел, что завел этот глупый разговор, но свои слова нельзя уже было взять обратно. А пауза, хотя и короткая, между тем все затягивалась, и в трубке нарастало пугающее молчание.

— Странно… наверно, я плохо повесила трубку, — пролепетала Рената. В ее горестном смущении было даже что-то трогательное.

— Неважно. Ну, хорошо, до скорой встречи, — пробормотал Балестрини; положив трубку, он снял очки и принялся обеими руками массировать веки. Ему было горько, что Рената унижается до этой лжи, такой неумелой — просто больно слушать. Он по-прежнему не понимал, почему она никак не решится откровенно с ним поговорить, чего боится, почему соглашается вести эти бессмысленные телефонные беседы с Джино.

— Вы себя плохо чувствуете? — заботливо спросила девушка.

— Нет… немного устал, — сухо ответил Балестрини, вновь надевая очки и вставая.

— Вы уходите, доктор? — поинтересовался Винченти, проходивший мимо его кабинета и, поскольку уж с ними столкнулся, осмелившийся украдкой взглянуть на англичаночку.

— Да.

Балестрини начал спускаться по лестнице, приноравливаясь к коротким шажкам своей спутницы… «Ну вот, я и пошел по следам Де Дженнаро», — подумал он, сам не зная почему; при этом, однако, у него мелькнуло смутное подозрение: а что если он вот так суетится лишь из-за того, что боится думать о Ренате, которая почему-то не хочет поступить самым простым и естественным образом — раз и навсегда послать ко всем чертям этого навязчивого проходимца?..

Он давно уже решил, как и что скажет Ренате, если это будет необходимо. Он посмотрит ей прямо в глаза, и, надо надеяться, она не отведет взгляда. «Поверь мне, я глубоко огорчен… и сожалею, что вынужден поговорить с тобой, ты сама знаешь о чем». Это была бы блестящая обвинительная речь: настоящий прокурор остается прокурором даже дома.

— Машина вон там, — объявила Грэйс, указывая куда-то сумочкой, и вновь с тревогой взглянула на Балестрини. — Вы хорошо себя чувствуете? Вам правда не плохо?

— Да нет. С чего вы взяли?

— У вас очень блеклое лицо.

— Бледное, — поправил ее Балестрини и улыбнулся.

Первым прозвучал голос Де Дженнаро:

«Почему бы тебе пока не откупорить бутылочку пива? А, толстушка?»

Балестрини услышал приглушенный смешок и другие шумы. Грэйс ему улыбнулась, глаза у нее были полны слез. Они сидели друг против друга на креслицах, до смешного низеньких. Магнитофон стоял между ними на полу.

«…и пора понять, что кончилось времечко, когда было достаточно какого-нибудь взрыва и полдюжины убитых, чтобы свалить министра внутренних дел или начальника полиции», — произнес бездушный голос. Он звучал отрывисто: так и представлялось, что каждое слово говорящий сопровождает решительным взмахом руки.

Затем вновь неясные звуки и голос капитана, почти заглушенный какими-то шумами. Может быть, они с Грэйс целовались. Между тем, когда голос, уже слышанный раньше, зазвучал вновь (это, несомненно, было окончание телефонного разговора), девушка поднялась и скрылась на кухне. Балестрини проводил ее взглядом, потом осмотрелся вокруг. Квартира явно состояла из этой одной-единственной комнаты, залитой солнцем и беспорядочно заставленной дешевой мебелью и грошовыми безделушками. На первый взгляд комната выглядела скучной и безликой, но в действительности была милой и уютной. Как и сама Грэйс Демпстер.

Словно завороженный, не отрывая глаз от черного блестящего аппаратика, Балестрини слушал одну за другой фразы, которые переписал Де Дженнаро, отобрав из всех имевшихся у него записей. Балестрини определил три-четыре голоса, потом сбился со счета — так поразил его смысл услышанного. Иногда фрагмент разговора вдруг резко обрывался как раз в тот момент, когда Балестрини только начинал улавливать смысл, казалось, бессвязных слов, и это было обидно чуть не до слез. Порой же отрывки почти не представляли интереса и годились лишь на то, чтобы сравнить записанные голоса.

Хозяйка дома вернулась с двумя пластмассовыми тарелочками и двумя стаканами пива. На каждой тарелочке аппетитно дымились тосты, но Балестрини вовремя не нашелся — не похвалил их и даже не поблагодарил девушку в ответ на тот донельзя естественный жест, с которым она протянула угощение. Он отхлебнул пива. Кто бы мог подумать, что этот глоток доставит ему такое удовольствие? Облизывая кончиком языка оставшуюся на губах пену, он увидел, что Грэйс улыбается.

Улыбка ее была чуть грустной, глаза не выдавали недавних слез, лишь веки слегка покраснели. Балестрини попытался себе представить, с каким чувством Де Дженнаро пустился в эту авантюру. Последнее развлечение перед отпуском на берегу моря?

— Хотите еще тост?

— Нет, спасибо, мне вполне достаточно, — ответил Балестрини с набитым ртом и спохватился, что съел уже два. Они были просто замечательные.

— В самом деле? — отозвалась Грэйс, пожав плечами. Потом взглянула на магнитофон: — Что-нибудь пригодилось?

— Пока трудно сказать. Увидим. Вы не помните, про какой голос Де Дженнаро сказал, что он принадлежит человеку, которого я знаю?

Девушка сосредоточилась, пытаясь вспомнить. Она наморщила лобик, держа в руке надкусанный тост.

— Это, мне кажется, когда кто-то говорит, что надо назначить подходящую… подходящую дату.

— Окончательную дату?

— Да-да, вот именно.

Пришлось запустить магнитофонную ленту сначала и послушать ее вновь почти целиком, пропуская только песенки и интермеццо, которыми дуэт Де Деннаро — Демпстер то и дело прерывал записи. Наконец голос проговорил:

«Пора назначить окончательную дату: споры ни к чему, необходимо установить сроки и выбрать для каждого…»

Вот и все. Балестрини заметил устремленный на него полный любопытства взгляд шотландки. Он с досадой пожал плечами. Казалось, раньше он никогда не слышал этого голоса. Он и лица-то запоминал плохо, где уж ему узнать, кому принадлежит эта правильная речь, этот голос, не отличающийся особенным тембром.

Размышляя, Балестрини вытянул ноги: странно, он чувствовал себя так непринужденно в этой квартире, с этой девушкой. Он ей беспричинно улыбнулся. Еще трудно было сказать, насколько могут пригодиться эти данные. Но уже имелось имя, причем довольно редкое: попав в следственный отдел, оно в два счета обрастет всеми необходимыми точными данными. Пастрини — странная фамилия, не римская, и человека с такой фамилией будет найти нетрудно.

— Принести еще пива? — предложила девушка, убирая пустые стаканы.

— Нет, спасибо.

— Может, хотите еще чего-нибудь?

Балестрини, улыбаясь, покачал головой и вновь проводил ее взглядом, пока она не исчезла в кухне. Послышался шум сильно пущенной струи воды и стук открывшейся, а потом захлопнутой дверцы шкафа.

Почему Де Дженнаро действовал абсолютно один? То, что его шеф Винья был совершенно не в курсе дела, Андреа Балестрини вовсе не удивило, вопреки ожиданиям полковника. Де Дженнаро и Винья не слишком-то жаловали друг друга, их отношения ограничивались лишь самыми необходимыми контактами. Но почему капитан не поговорил с ним, Балестрини? Хотя бы намек, одна фамилия, какая-нибудь ниточка — и расследование убийства Де Дженнаро было бы закончено в двадцать четыре часа.

— Синьорина, — позвал Балестрини, поднимаясь с кресла и собирая пленки.

Грэйс Демпстер тотчас появилась, вытирая руки о цветастый передничек.

— Я пойду. Если разрешите, я захвачу записи и магнитофон.

— Да, пожалуйста.

— Магнитофон я беру у вас взаймы… Постараюсь его поскорее возвратить — сразу же, как только перепишем пленки.

— Да, хорошо.

— Спасибо за пиво и тосты, — сказал Балестрини, протягивая ей руку, и шотландка неловко ответила на его рукопожатие.

— Почти наверняка мне придется с вами еще разок встретиться. Куда к вам прийти — к Мартеллини или вы предпочи…

— Нет, прошу вас. Лучше сюда, ко мне.

— Договорились.

Он решил пройтись пешком. Квартирка Демпстер была на набережной Арнальдо-да-Брешия, и до прокуратуры было не более двадцати минут ходьбы. Но мимо проезжало пустое такси, и Балестрини не удержался от соблазна.