— Скажите-ка мне, маршал Тито… правду говорят, что он коммунист?

Это его смущает. Я не решаюсь ему сказать, что сам я, когда бежал из тюрьмы, не спрашивал, кто помог мне удрать.

Через несколько дней после 11 ноября они окружили наше местечко. Боши. Рано утром перед рассветом. Рассказывают, что они побывали в мэрии, а еще до того люди видели, как они постучали в дверь желтого дома и в мэрию их отвел полицейский. Мне повезло, они не зашли в дом, где я снимаю комнату у барышни с почты. Впрочем, чем я рисковал? Бумаги у меня в порядке… Они увели двадцать молодых людей, один из них, девятнадцатилетний, попытался сбежать, и они убили его за церковью. Самое ужасное, как они арестовывали кюре, бедного старенького кюре. Рассказывали, что они выбросили его за дверь, били прикладами, он несколько раз падал и повторял: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да приидет царствие твое…» Говорят, что полицай был там, когда кюре швырнули в фургон, и крикнул: «Прощай, грязный коммунист…» Теперь так называют даже кюре… Весь городок кипит от гнева на того типа из желтого дома. Уж я-то не буду огорчен, если с ним стрясется несчастье. Говорят, вернее, мне сказал мясник, что все это из-за того, что недалеко от нас находился лагерь маки́. Пришлось срочно перебросить его подальше. Предупредил их старик-кюре. Доктор должен знать, куда они скрылись. А пока у нас здесь полным-полно шпиков. Ночью по улицам кружат мотоциклы. В гостинице для путешественников и в ресторане «Бурийон» появилось много чужаков. Некоторых ловили на том, что они подслушивают у дверей. Раньше отовсюду гремело английское радио, теперь его слушают только втихаря. Кто-то написал донос на доктора и его жену. К ним явилось гестапо, но пока что их не забрали — надо думать, для того, чтобы проследить, с кем они встречаются. В городе время от времени что-нибудь взрывается: кафе, витрина, немецкая канцелярия, бомба в «Синема-Паласе»… За неделю три раза была перерезана линия железной дороги. Глупо, конечно, но мне всякий раз кажется, что это дело рук Эмиля. Увижу ли я снова Эмиля? А что с его сестрой? Теперь, когда я немного постарел, я упрекаю себя, что был дураком, мне надо было жениться на Ивонне, она такая стойкая маленькая француженка с такими красивыми глазами. Мы, может, были бы счастливы с ней… Я, может, вообще ошибался, не понимал смысла жизни. Теперь уж не вернешь все назад… Каким же я был эгоистом…

В наших краях начался террор. Боши патрулируют город. Все ждут налета на лимонадную фабрику. Мужа нашей служанки собираются послать на работу в Германию, боши имеют наглость называть это «сменой». Он хочет наложить на ногу гипс и достать медицинскую справку… По-моему, он не прав. Уж лучше уйти в маки́. Лучше быть солдатом, чем дезертиром.

Я снова увидел Эмиля. Но только во сне. В каком-то городе, но не в Гренобле и не в Париже. Большая пустынная улица, зимняя, печальная. Немцев не видно, однако они тут, за голыми деревьями, в черных проемах дверей… Я несу маленький чемоданчик и тороплюсь… Я не знаю, то ли я, то ли поезд опаздывает на четыре часа. И вдруг раздаются выстрелы, и люди, просто находившиеся тут, но ничего не делавшие, падают. Вот это, и еще рассказанная мне неясная история об арестанте, на которого спустили собак, подвесив его за запястья… Все это смешалось. И тут передо мной появился Эмиль. Он был на великолепном никелированном велосипеде. Таком, какие бывают в мюзик-холле, у акробатов. Я знаю, что это тот, который он взял в лагере «Сочувствующих». Он проехал мимо меня и сказал: «Здравствуйте, мсье Жюлеп…» Вдруг я почувствовал, что позади меня что-то происходит. Там стоял человек из желтого дома — полицейский. Он целился в Эмиля. Я хотел закричать. Крик застрял у меня в глотке. Но первым выстрелил Эмиль, и полицейский упал на мостовую, а кровь его текла, текла…

Я внезапно пробудился от сна, я сам себя испугался. Неужели я в самом деле желал смерти человеку? Говорят, это он донес на кюре, направил немцев в лагерь франтиреров… Быть может, я и правда заблуждаюсь, не понимаю жизни. Я представил себе Розетту, ее нежное лицо с веснушками на каторге в Силезии. Какими стали ее руки, ее волосы? Скоро зима. Ей, должно быть, холодно, ужасно холодно. А тяжкая усталость изо дня в день… Об этом невыносимо думать. С каждым днем все невыносимее.

Я ехал по улицам города. В автобусе стоял человек из желтого дома. Хорошо одетый. Все на нем нагло сверкало новизной… Ботинки, пальто, перчатки из светлой кожи. Автобус был переполнен. Если бы ему воткнули в сердце нож, этому негодяю, он так и остался бы стоять, зажатый соседями. Страшно подумать, что есть французы, которые предают других французов бошам. В Гренобле, в Клермон-Ферране боши начали убивать тех, кого называют заложниками. В их газетах печатают большие объявления. «Полицейские, берите на заметку подозрительных людей…»

Я больше не встречаю Эмиля. Но повсюду встречаю полицейского. Не знаю почему, но раньше его у нас так часто не видели на улицах. Он ехал в одном поезде со мной из Лиона. Я встретил его у часовщика, когда носил в починку свой будильник. В другой раз за городом… возле той маленькой деревни, где стоит большая фабрика с синими окнами… Я вышел прогуляться. И мы столкнулись носом к носу. А вокруг нас пустая равнина. Безлюдные поля. У меня не было оружия, вот в чем дело, у меня не было оружия.

Мясник ходил в караул на железную дорогу за пятнадцать километров от городка. Он рассказал мне, что теперь, когда боши делают обход, им помогают французы и полицейские.

Если бы я знал, где сейчас Эмиль, я спросил бы у него совета. Все происходит так, будто Эмиль каждый раз появляется в моей жизни, чтобы дать ей нужное направление. А может, они его убили? За это время я немало поездил. Был в Тулузе, в Марселе. Втайне я надеялся вновь встретить Эмиля. Не появится ли он вдруг на перроне вокзала или на безлюдной улочке? Но нет.

Маршал Тито продолжает беспокоить мясника. В конце концов, он меня бесит, этот мясник. Какое ему дело, кто такой Тито, если он воюет с Гитлером? Когда я подумал об этом, я даже вздрогнул, мне показалось, что я снова слышу голос Эмиля: «Он в Испании, воюет с Гитлером…» Тогда я был вроде этого мясника, даже хуже. Я не понимал, что Эмиль хочет сказать своими словами «воюет с Гитлером», меня удивило произношение Эмиля, а не смысл его слов.

А Ивонна с ее голубыми глазами… Она в лагере… не так уж плохо, в общем не так уж плохо… Сейчас у нас декабрь. Скоро настанет Рождество. Как там дети Розетты у дедушки с бабушкой, будет ли у них елка? Сколько им лет? Старшему мальчику должно быть уже десять… а младшей, постойте, младшая родилась, когда…

Эта зима была невыносимо тяжелой… Я уже больше не слушаю радио, все это тянется слишком долго и почти не приносит никаких изменений… Весь прошлый год, даже еще три месяца назад я все ждал пресловутой высадки. Рано или поздно эта высадка произойдет. Но теперь мне кажется, что это не самое важное. Разве шурин Эмиля, или Ивонна, или Розетта дожидались высадки? Надо самим вмешаться в дело. Нельзя допустить, чтоб все так и продолжалось, и ни во что не вмешиваться. Нужно оружие, если бы у нас было оружие! В тот день на дороге, когда я увидел человека из желтого дома… Да! Оружие…

Каждое утро мне приносят газету «Пти Дофинуа» и кладут возле двери, вернее, между открытой входной дверью с металлической сеткой, предохраняющей летом от мух, и моей дверью, запертой на ключ. Ее подбирает моя квартирная хозяйка и приносит мне вместе с завтраком. Теперь газета стала совсем маленькой и выходит только три раза в неделю, а в те дни, когда были беспорядки в Гренобле, ее несколько раз и вовсе не приносили. Тогда там убили двух журналистов. Так как я теперь не слушаю радио или слушаю нерегулярно, то по утрам с некоторым любопытством просматриваю этот нелепый листок с его вишистским враньем. Когда я глотал свой так называемый кофе, мне бросилось в глаза большое объявление. Опять, черт побери! Коммюнике германского военного коменданта Южной Франции. Предупреждение. Три смертные казни… Вооруженное нападение на вермахт, урон, нанесенный вермахту… они обучали бунтовщиков, как обращаться с оружием и применять его против вермахта… а когда вермахт их окружил, они оказали сопротивление вермахту. Три «террориста», объявляли господа из вермахта. Три террориста, чьи имена они назвали: один был студент с веселым солнечным именем, второй тоже студент, а третий — рабочий-металлист Эмиль Дорен из Парижа…