И все же надо быть настороже. Осторожность не помешает ему в воскресенье встретиться с Кармен. Риск вполне оправдан. А сейчас — в пансионат, до воскресенья нечего делать на улице Суффло. Конечно, можно было бы зайти к тетушке Аделаиде. Но сомнительно, чтобы она дала адрес девушки незнакомому человеку. Кроме того, в предстоящем контакте с Лорой Шамбиж лишнее звено нежелательно. В делах такого рода все лишнее таит в себе только лишнюю опасность.

9

Неожиданный трехдневный «отпуск» Михаил использовал для более подробного знакомства с Парижем.

В субботу отправился на кладбище Пер Лашез. Он шел туда, ощущая внутреннюю торжественность, как некогда шел на первое в своей жизни партийное собрание. У входа купил план кладбища и, руководствуясь им, разыскал знаменитую стену 76-го дивизиона.

На стене висела мраморная доска, и на доске было крупно высечено:

Шестьдесят три года назад здесь были расстреляны 147 коммунаров — последние защитники Парижской коммуны. Михаил долго стоял перед стеною. Здесь пали его единомышленники. «Да здравствует Коммуна!» — были их последние слова.

Михаил приблизился к стене и тронул шершавую поверхность, некогда забрызганную кровью. «Я пришел», — то ли подумал, то ли прошептал он. И, чувствуя, как рассыпались по щекам мурашки, он увидел проступившие сквозь камень живые глаза коммунаров. Глаза товарищей, погибших шестьдесят три года назад.

Он покинул кладбище, взволнованный и просветленный. Нет, он не единственный коммунист в Париже. Здесь тысячи его единомышленников. И если он действует одни, то это только значит, что он действует и за них. Точно так же они в феврале, преградив путь фашизму, действовали за него. «Мы бойцы единой армии, только боремся на разных участках».

Десять минут, проведенных у Стены Коммунаров, послужили для Донцова своеобразным «духовным допингом». Величие коммунистических идей, огромность жертв, принесенных ради их торжества, собственная причастность к многомиллионной когорте борцов, преемственность заветов Коммуны — все, что и до того он ясно сознавал, теперь жарким потоком влилось в сердце, осветило чувства, утвердило волю, сняло усталость.

В воскресенье солнце озарило Париж. Серые стены зданий подсохли, просветлели и не казались больше такими мрачными. Синие тени труб, дробясь, легли на высокие мансардные крыши, и от этого в облике города проглянуло что-то бодро веселое и даже легкомысленное. Оживились улицы. Бросалась в глаза пестрота толпы, яркость женских нарядов, чаще мелькали улыбки.

И чириканье воробьев в Люксембургском саду было слышно за целый квартал — появление солнца они приняли за начало весны.

С девяти утра Михаил прогуливался по улице Суффло около дома № 13. Он не знал, сколько времени ему придется ждать: час, два или целый день, поэтому запасся парой бутербродов. Опасаясь прозевать Лору, он не позволял себе ни на минуту отлучиться со своего поста.

Он старался не думать о предстоящей встрече, но это не удалось, и вскоре его начали одолевать сомнения: у Лоры могли вдруг возникнуть неотложные дела, она могла уехать из Парижа и, наконец, просто заболеть. Да мало ли причин, способных помешать ей прийти именно сегодня?..

Он почувствовал легкий толчок в сердце. Это она... Серый плащ, перетянутый в талии, точно горлышко песочных часов, полосатый — белое с красным — шарф, розовый берет, туфли на высоких каблучках... Тук-тук-тук-тук, — стучали каблучки, бух-бух-бух-бух, — в унисон отвечало сердце Михаила.

Девушка подходила со стороны улицы Сен-Жак. По мере приближения все отчетливее вырисовывалось ее лицо. Сначала из-за плеч прохожих Михаил различал только смутное пятно, обрамленное черными волосами, затем проступил тонкий овал лица, аккуратный, чуть вздернутый носик, полные, еще не знавшие помады губы, черные, с каким-то звездным блеском глаза, опушенные мохнатыми ресницами. Чистый лоб.

Если бы это оказалась не она, Михаил был бы крайне разочарован. Вряд ли он отдавал себе в том отчет, но разочарование постигло бы скорее мужчину, чем разведчика.

Поравнявшись с подъездом дома № 13, девушка свернула во двор. Это была она, Лора Шамбиж. «Кармен? — подумал Михаил. — Прозвище неудачно. Кармен — цыганка, а в этой нет ничего цыганского». И еще Михаил подумал, что вряд ли такая девушка способна стать участницей провокации. Какая именно «такая», в подробностях он еще не успел для себя уяснить.

Целый час Михаил разгуливал перед домом, прежде чем вновь увидел девушку. Вернее, сначала услышал ее шаги. Выйдя из подъезда, она безразлично скользнула по нему взглядом и торопливо направилась в сторону бульвара Сен-Мишель. Когда она свернула за угол, Михаил поравнялся с нею и, наклонившись, — она была чуть повыше его плеча — сказал:

— Мадемуазель Лора, я хотел бы с вами поговорить.

Она резко остановилась, и в ее взгляде, презрительном и колючем, Михаил мог прочитать все, что она о нем думает. Он почувствовал, как кровь хлынула в лицо, и смутился от этого еще больше. Злясь на себя, подумал: «Хорош чекист...» Злость, однако, помогла овладеть собою.

— Вы ошибаетесь, мадемуазель, я не искатель приключений. У меня к вам есть дело. Ведь вы Лора Шамбиж, дочь Эмиля Шамбижа, не так ли?

— Предположим, — надменно вскинув розоватое яблочко подбородка, отозвалась она. — Но я вас не знаю и не представляю, какие могут быть между мной и вами дела.

У нее был мягкий, мелодичный голос, и даже ледяная холодность речи не портила его.

Михаил понял: окольными расспросами ничего не добьешься — девушка просто не пожелает с ним говорить. Да еще, чего доброго, кликнет полицию, а у него — никаких документов.

— Я хочу поговорить с вами о письме, которое два месяца назад вы передали мсье Журавлеву.

Михаилу показалось, что она вздрогнула, так мгновенно изменилось ее лицо. Оно потеряло вдруг все живые краски, даже губы, яркие губы, и те побледнели. Глаза ее утеряли блеск, и в их застывшей черноте угадывался страх.

— Вы... вы из полиции?

Она опасалась полиции... Это убедило Михаила лучше всяких слов. Невозможно было столь натурально подделать испуг. Отсюда следовало, что письмо — не провокация, что Эмиль Шамбиж, в прошлом моряк 2-й Черноморской эскадры, а впоследствии инспектор криминальной полиции, был искренним другом Советского Союза.

В этот обеденный час тротуары Бульмиша, как фамильярно парижане именуют бульвар Сен-Мишель, запрудили прохожие. Казалось, весь Париж высыпал на улицы, чтобы погреться на скупом декабрьском солнце. Разговаривать в таком людном месте, да еще стоя на краю тротуара, Михаил посчитал неудобным. Бросил взгляд через улицу на решетку Люксембургского сада, предложил:

— Давайте погуляем по саду. И, уверяю вас, я не из полиции.

Колебалась она только секунду. Не сказав больше ни слова, повернулась и пошла к переходу через бульвар.

Они свернули в боковую аллею сада и сели на первую же свободную скамейку. Девушка успела овладеть собой. Лицо ее было непроницаемо и высокомерно. И только пальцы, теребившие ремешок замшевой розовой сумочки, выдавали волнение.

— Итак, что вы мне хотели сказать? О каком-то письме... Право, меня удивляет...

— Я представитель советских властей, — не дослушав ее, сказал Михаил. — Я приехал в Париж, чтобы разобраться с письмом вашего покойного отца.

Он сам хотя внешне и сохранял спокойствие, очень волновался. Ведь эта девушка была единственным человеком в Париже, перед которым он раскрыл свое истинное лицо.

Лора искоса посмотрела на него. Ее сузившиеся мохнатые глаза источали иронию: ну, ну, любопытно, что вы там еще придумаете?

— Я понимаю ваше недоверие. Но не мог же я предстать перед вами в форме советского офицера.

Он так и сказал, хотя в Советском Союзе в то время слово «офицер» заключало в себе один смысл — «враг»: ведь с него еще не стерлась белогвардейская печать. Но для француженки это слово было понятней.