— Как-нибудь повернется. Кабы не собирался говорить, так и не заикнулся бы. Выкладывай, что у тебя там припасено.

— Только уж не серчайте, ваше сиятельство! За что купил, за то и продаю. Прошел такой слух, что собирается наш государь император своего любимчика, генеральс-адъютанта Гудовича, поставить… Малороссийским гетманом…

— Ну-ну, братец, совсем заврался! — нахмурился Разумовский.

— Ах, ваше сиятельство! — горестно всплеснул руками Теплов. — Да я первый был бы счастлив увериться, что сказанное — вранье-с… Думаете, легко было выговорить эту подлость, сказать, что моему благодетелю собираются нанести такое оскорбление? Только из рабской преданности я счел долгом упредить вас…

— Ладно, хватит об этом, — оборвал Разумовский.

Пауза затягивалась, становилась все напряженнее.

— Неужели, — сказал Сен Жермен, — неужели император сам не понимает или ему не докладывают, что некоторые его поступки порождают недовольство?

— Отчего же-с? Тайной канцелярии нет, но языки и уши остались. Доносы, как на меня, пишут не всегда, но ведь можно и на ухо… Охотники до того всегда найдутся.

— Как же он решается покинуть столицу, в которой остаются недовольные, обиженные им люди? СУДЯ по вашим словам, их не так уж мало… Разве не опасно — оставлять у себя в тылу недовольных?

— Сам-то он, может, не догадался бы, за него Фридрих догадался. Император вот их сиятельству хвастал письмом Фридриха, восхвалял его мудрость. Фридрих ему присоветовал всех недовольных и подозрительных взять с собой в поход — там они будут все время у него под глазами и ничем повредить не смогут.

— Вполне в духе Фридриха, — сказал Сен-Жермен. — Только, боюсь, не очень осуществимо. Можно взять с собой десятки людей, но ведь, вы говорите, недовольство ширится во всей гвардии?..

— Кто-нибудь присоветует, он и гвардию за собой потащит…

— Кто ж ему это посоветует? — спросил Разумовский.

— А хотя бы вы, ваше сиятельство, — осторожно-сказал Теплов.

— Ох и хитер же ты, Григорей Николаич! Нет уж, ищи других охотников голову подставлять, мне моя пока не надоела…

— Не вы, другой найдется… Только напрасно вы насчет своей головы. Император ее очень даже ценит. А уж коли получится завтрашнее представление, вы будете в прочном фаворе, а барон Корф пудовую свечу за ваше здравие поставит…

— Представление? Какое представление?

— А вы глашатаев не видели, не слыхали? По всему Петербургу сейчас с барабанным боем ходят, провозглашают монаршее соизволение и разрешение господина полицеймейстера Корфа… Видите ли, еще покойная Елисавет Петровна все мечтала переехать в новый дворец Растреллиевой постройки на берегу Невы. Помните, мы проезжали, издали изволили его осматривать?

— Помню, весьма импозантное здание.

— Елисавет Петровна самую малость не дождалась, померла. Постройку кончили, а поселиться во дворце нельзя — ни подойти, ни подъехать. Мы ведь тоже не смогли — вся площадь завалена. Корф мечется, кричит, командует, голос сорвал, все одно толку нет. А император в одну дуду — очистить дворцовую площадь, подготовить новую резиденцию. Совсем барон впал в отчаянность… Тогда их сиятельство и присоветовали барону:

"Иди, Николай Андреич, к императору и скажи, коли всего того хлама не жалко, то не нужно никаких рабочих. Надо объявить по городу, что, мол, такого-то числа всем жителям города без различия пола, возраста и всех прав состояния, а также всем пришлым и приезжим разрешается без всякой мзды и пошлины брать и уносить в собственное пользование все строительные материалы в любом количестве, ломать и разбирать балаганы и мастерские. Увозить и уносить можно на себе, на подводах, на лодках, кому на чем придется…" Барон сомневался, колебался, потом все-таки императору доложил. Тот засмеялся и сказал… Не смею повторить, ваше сиятельство…

— Эка, оробел вдруг… — усмехнулся Разумовский. — Император сказал: "Сделай, как советует граф Разумовский. Он лучше нас с тобой знает, на что способен "русски мюжик"…" Это их величество пожелали мне напомнить, что все вокруг благородного происхождения, а я в графы — из мужиков… Я помню!

День выдался погожий, даже теплый для этой поры.

Невский лед уже ушел в Финскую губу, до ладожского было еще далеко, и от реки не задувало, как обычно, пронизывающим, стылым ветром. Солнце проглядывало сквозь редеющие облака, поблескивало на шпилях Адмиралтейства и собора и даже по всегда угрюмой толще невских вод рассыпало сверкающих зайчиков. Где же в такую погоду усидеть дома иззябшему санктпетербуржцу, то от холода, то от сырости жмущемуся к печам? И повысыпали жители столичные на улицы — погреться на солнышке, с соседями перекинуться словомдругим, пройтись, подышать свежим воздухом, а заодно посмотреть, что деется в стольном граде. Ходили давеча приказные с барабанщиками, до хрипоты зазывали разбирать имущество, что на дворцовой площади. Мол, бесплатно и беспошлинно… Знаем мы энти подарки: потом не отплачешься и не расплатишься… Однако отчего не поглядеть, какая из той затеи произойдет конфузия? За вольными обывателями потянулись дворовые — кто понахальнее, заспешил вперед.

Все першпективы, будто спицы к ступице, вели в центр, к дворцовой площади. Необъятная — одним взглядом не окинешь, — она была безлюдна и тиха, как погост.

Однако бывалый санктпетербуржец учен и переучен, он знает — не всякому слову верь, не на всякую тишину полагайся. Не успеешь руку протянуть, тут тебя за эту руку, за шиворот, и поминай как звали… Потому и толокся недоверчивый санктпетербуржец у закраин хламового завала, переглядывался: не затаились ли где солдатушки — бравы ребятушки, не попрятались ли караульные будочники с бляхами, корыстные блюстители порядка и бескорыстия. Однако никаких признаков присутствия власти и ее охранителей не было. Только за бурыми балаганами, горами строительного мусора виднелась громада нового дворца, будто белый с прозеленью айсберг, всползший на берег, чтобы полтора столетия излучать леденящий душу холод и страх. Но пока это будущее вместилище верховной власти было пусто и немо, лишь поблескивали под солнцем бельма оконных стекол.

Первыми, как в зачине драки стенка на стенку, двинулись мальчишки. Их не удерживали. С мальцов, коли и поймают, какой спрос? Ну, дадут заушину, подзатыльник или, в крайности, ухи нарвут — всего и делов… Юркие, горластые разведчики, поддразнивая и подбадривая друг друга, побежали по узким — еле проехать телеге — проходам и сразу затерялись, только звонкие голоса их звучали все дальше и дальше. Скоро появились и первые добытчики — кто нес тупой ржавый топор без топорища или колесо от тачки, кто волок замысловато крученный кованый прут, а кто и покореженный кусок свинцового кровельного листа. И никогошеньки там нету. Только возле дворца, где расчищено сколько-то места, протянут канат меж столбиками, а за ним цепочкой стоят солдаты. Но не лаются и никого не шугают. Просто стоят.

Для порядка. Чтобы к дворцу не лезли. Ну, это понятно — власть, ей охрана требуется…

Стало-ть, ничего? Стало-ть, можно?.. И поначалу не торопясь, с оглядкой, пошли взрослые. И несли сначала какую-нито пустяковину, тот обаполок поднял, а тот горбылек, всем своим видом показывая, что пришли вовсе не для того, чтобы брать и присваивать, а так просто, без надобности — шел себе человек в проходочку и подобрал замест посошка… И снова никто ничего. Тут уж осмелели все, и в проходы хлынули толпы. Сначала выбирали, что попригляднее и в хозяйстве надобнее — да и много ли на себе унесешь? — доску или тесину. Возвращались ускоренным шагом, а уж обратно спешили кто с чем мог — с тачкой, тележкой, а более всего на телегах.

И потекли, заклубились людские потоки по узким проходам необъятного хламовника. Сначала путались и перекрещивались потоки, случалось, телеги цеплялись осями, отчаянная ругань взрывалась до небес, однако до драки не доходило: они мешали другим. Сторонние растаскивали телеги, и тогда уже не из чего и некогда было ругаться — надо было гнать скорее домой, чтобы успеть воротиться еще и еще…