— На днях выступаем, — доверительно сообщил Теппана.

По своей военной специальности Теппана был пулеметчиком. Но после вылазки в Ухту его назначили командиром взвода разведки. Поэтому он и был в курсе всех оперативных планов отряда.

— А как себя почувствует Хилиппа, когда отряд придет в деревню? — усмехнулся Пулька-Поавила.

— В портки со страху наложит, — сказал Теппана.

Мужики засмеялись. Только Пекка стоял хмурый и серьезный.

— Пули тоже дай мне, — попросил он.

Крикку-Карппа передал парню два коровьих рога с деревянными затычками. В одном из них был порох, в другом десяток круглых пуль.

В барак стали возвращаться его обитатели. Они были чем-то возбуждены.

— Повесить бы их следовало, этих сволочей, — говорил один из рабочих, продолжая начатый во дворе разговор. — Чтоб неповадно было насильничать…

Известие о несчастье, случившемся с Матреной, распространилось по станционному поселку, и даже в городе о нем уже перешептывались. В памяти еще свежи были недавние кровавые события, разыгравшиеся перед собором, — и вот опять такое…

— Что же это у вас случилось? — спросил Пулька-Поавила.

Пекка нахлобучил кепку и вышел. Он боялся, что Теппана не обойдется без своих шуточек. Но Теппана был человек справедливый. Он любил зубоскалить, мог и приврать при случае, но рассказывая о таком деле, он даже ни разу не улыбнулся.

Мужики слушали его и хмурились.

— И бога они не боятся, — вздохнул Крикку-Карппа.

— А власти что думают? Почему они дозволяют, чтобы творилось такое бесчинство? — возмущался Пулька-Поавила. — Надо пойти и пожаловаться куда следует.

Он оглянулся, ища взглядом Пекку, но парня уже не было.

Матрены не оказалось дома, когда Пекка пришел к ним.

— Она у Маши, — ответил Фомич, сидевший на своей скамейке и занятый починкой чьих-то полуразвалившихся ботинок.

Маша по-прежнему жила за стенкой, только теперь не одна, а с мужем, с Петей Кузовлевым. Пекка хотел было сразу пойти к Кузовлевым, но Фомич жестом остановил его.

— Дай-ка сюда твои башмаки, — сказал он. — Я их малость подремонтирую.

Пекка послушно сел на скамью и стал разуваться. Фомич тем временем вытащил из-под кровати старые солдатские сапоги.

— Вот одень-ка пока мои сапоги. Подойдут, наверно.

Солдатские сапоги. У себя в деревне еще мальчишками они с завистью разглядывали солдат, приехавших на побывку с фронта. Шинель, ремень с пряжкой, фуражка, сапоги — все вызывало восхищение. Матерей упрашивали сшить из какого-нибудь старья или просто из мешковины рубахи, которые можно подпоясывать ремнем. Только Пекке некого было упрашивать и никто не сшил ему такой рубашки. Его мать покоилась уже на кладбище. И он старался держаться подальше от сверстников, щеголявших в подпоясанных ремнем гимнастерках. Все это вспомнилось ему теперь, когда он впервые в жизни натянул на ноги сапоги. Он даже почувствовал что-то похожее на гордость. Он встал, подтянулся по-военному, улыбнулся, как мальчишка, и, поскрипывая сапогами, направился к Кузовлевым.

— А ты не плачь, он не такой, — услышал Пекка утешающий голос Маши. Немного потоптавшись перед дверью, он вошел.

— Пекка! — обрадованно воскликнула Матрена, утирая заплаканное лицо.

Петя Кузовлев тоже был дома. Он сидел за столом и при появлении Пекки поспешно сунул в ящик стола какую-то книгу, словно пряча от постороннего взгляда. Пекка книгами не интересовался и даже не полюбопытствовал, что это Петя спрятал.

Поздоровавшись, он сказал:

— А у меня ружье есть.

— Ружье? Ты что, тоже вступил в карельский легион?

— Нет. Мне один знакомый отдал свою берданку.

— Ха-ха, — засмеялся Кузовлев. — Ну и что ты собираешься с ней делать? Охотиться?

— Да, хочу поохотиться, — ответил Пекка, нахмурившись. — Уж одну-то сволочь я пристрелю.

Все поняли, о ком он говорит. Кузовлев нахмурился и махнул рукой.

— Глупости все это.

— Почему глупости? — вскочила Маша. — Они… они людей убивают, насильничают, а ты…

Маша осеклась.

— Ну, что я? — спросил Кузовлев.

— Ничего, — буркнула Маша, помолчав.

— Если бы Закис был жив, — промолвил задумчиво Пекка, — он бы не сказал так.

— Я вчера видел батю, — повернулся Кузовлев к Пекке. — Завтра соберем митинг в депо. Если это не подействует, объявим стачку.

Пекка все не мог успокоиться. Он встал, постоял у окна, словно высматривая кого-то. Потом подсел к Матрене.

— Скажи, а ты узнала бы тех, если бы они встретились тебе?

Матрена хотела что-то сказать, но Маша вдруг увидела на ногах Пекки сапоги и воскликнула:

— Да ты совсем как жених! В сапогах!

Пекка не стал объяснять ей, почему у него на ногах оказались сапоги и чьи это сапоги.

— Пойдем домой, — сказал он Матрене с таким видом, точно вдруг принял какое-то важное решение.

— К нам?

— Да, к вам. Я буду жить у вас. Пусть тогда попробуют тронуть тебя.

— Молодец, тезка, молодец! — закричал Кузовлев и, подскочив, крепко пожал Пекке руку.

Растроганная Маша подбежала тоже и, чмокнув Пекку в щеку, воскликнула:

— А я так и знала.

На глаза у Матрены навернулись слезы, а губы ее улыбались. Ей не верилось, что это происходит наяву. Вдруг Пекка просто шутит? Смеется над ней?

Провожая их до двери, Кузовлев сказал Пекке:

— Смотри, только никаких глупостей с этим ружьем. Один в поле не воин.

А Маша тараторила свое:

— А свадьба когда? Не забудьте нас позвать.

В коридоре Матрена растерянно спросила:

— А как же отец? Ты говорил с ним?

— Потом поговорим, — сказал Пекка. — Я сейчас же схожу за своими вещами. — Он взял ее руки в свои. — Пойдем вместе. Ты подождешь на улице.

Было уже поздно. Воробьи давно угомонились и забрались под стреху барака на ночлег. Вокруг стояла глубокая тишина. Только издали доносилась пьяная песня. Несколько парочек гуляли по спящему поселку.

В бараке все уже спали. Стараясь не шуметь, Пекка собирал свои пожитки. Их было немного: берестяной кошель, сплетенный еще покойным отцом, пара грязного белья да кой-какой инструмент. Вот и все его вещи. Да еще вот ружье, которое ему отдал Крикку-Карппа.

— Ты чего гремишь? — пробурчал Пулька-Поавила. — Ложись спать.

Он так устал, что не смог даже открыть глаза и опять погрузился в глубокий сон. И он не слышал, как Пекка осторожно закрыл за собой двери.

— Ружье-то зачем? — испугалась Матрена. — Петя же тебе говорил…

— А куда я его дену? — ответил Пекка. — Мне его на хранение отдали.

Фомич все еще работал, когда пришли Матрена и Пекка. Такой поздний визит Пекки, казалось, вовсе не удивил сапожника.

— Еще не готовы, — буркнул он, не отрываясь от работы.

Пекка и Матрена растерянно переглянулись.

— Папа, — начала Матрена и голос ее дрогнул.

Фомич поднял голову и только теперь заметил, что Пекка стоит с кошелем за плечами и ружьем в руке.

— Ты куда собрался? — удивился он.

— Папа… Можно Петя будет у нас жить? — тихо спросила Матрена.

У Фомича перехватило дыхание. Неразборчиво прохрипев что-то, он полез в буфет.

— Пустая, — посетовал он, показывая бутылку.

— Папа, да не надо.

— Случай-то какой, — бормотал Фомич, натягивая тужурку. — Зайду к тете. Ну раздевайся, располагайся. Я мигом.

Кепку надеть он забыл. Так с открытой головой и побежал к Маланье Филипповне.

Матрена села на кровать. Пекка присел рядом и обнял ее за плечи. Она закрыла лицо руками.

— Почему ты плачешь, Матрена?

Девушка посмотрела Пекке прямо в глаза.

— А ты серьезно или просто…

— Ну как ты можешь такое…

Матрена взяла Пекку за руку и подвела его к иконе, висевшей в углу комнаты. Опустившись на колени, она заставила его тоже встать на колени рядом с собой и начала молиться.

— Святая божия матерь, будь свидетельницей…

Пекка повторял за ней слова молитвы. Потом, повернув голову девушки к себе, начал целовать ее.