— Сейчас отец придет. Будет тебе…

Отец пришел с Маланьей Филипповной. Она бросилась обнимать Матрену.

— Я так рада за тебя, голубушка. Я уж спать ложилась, вдруг является твой отец и говорит…

— Давайте выпьем за счастье молодых, — предложил Фомич, разливая по чашкам принесенное с собой вино. — Обутку твою я сегодня все равно не починю. Да ладно, сапоги у тебя теперь хорошие.

Выпив, Маланья Филипповна опять затараторила:

— Где же мы возьмем белое платье? — беспокоилась она.

— Да не надо белого. — Матрена вся залилась краской. — Не до белого платья теперь…

Они еще долго сидели, пили вино и говорили о будущей жизни. Потом Маланья спохватилась и заторопилась домой.

— Мне пора. Утром надо рано на работу. Пойдем, Фомич. Места у нас хватит. Пусть молодые тут вдвоем.

Фомич поцеловал дочь в лоб и пожал Пекке руку.

— Ну, дай вам бог счастья, — пожелала Маланья.

Пекка и Матрена остались вдвоем.

Пулька-Поавила привык вставать рано. Когда он проснулся, все еще спали. Протерев глаза, Поавила всполошился и стал тормошить соседей.

— А где Пекка?

Крикку-Карппа и Теппана спросонья не могли ничего понять.

— Я думал, что вижу сон, а это был не сон. И ружье взял.

Пулька-Поавила стал одеваться.

— Я еще вчера понял, зачем ему это ружье, — сказал Теппана.

— Только бы людей не вздумал стрелять! — испугался Крикку-Карппа. — Ружье-то охотничье.

— Не грех кой-кому влепить хороший заряд, — прокряхтел Теппана, натягивая на ноги английские ботинки.

«Чего только на белом свете не бывает! — думал Пулька-Поавила. — Бедная девчонка. Надо пойти пожаловаться. Если никто не пойдет, пойду я…»

Наивное дитя природы, он все еще верил в то, что есть законы и есть власти, которые обязаны помочь.

— А Совет здесь еще есть? — спросил он Теппану.

— Зачем тебе он?

Пулька-Поавила замялся. Что-то помешало ему сказать, по какому делу он хочет обратиться к властям. Подумав, он ответил нерешительно:

— Да надо бы сходить объяснить, почему я весной не попал на уездный съезд Советов.

Теппана захохотал.

— От всего Совета одна вывеска осталась, — сказал он сквозь смех. — Уж ты, брат, лучше не ходи туда. А то возьмут и арестуют.

Арестуют? Это почему, же? — недоумевал Поавила. За что его должны арестовать? Теппана еще долго смеялся над ним.

Когда Теппана ушел по каким-то своим делам в штаб отряда, Поавила предложил Крикку-Карппе отправиться в город.

— В чайную зайдем заодно, — уговаривал он.

— У меня в кармане ни копейки, — отнекивался Крикку-Карппа, решивший, что его спутник хочет выпить.

— У меня еще есть, — похвалился Поавила, вытащив из кармана несколько смятых керенок.

За вокзалом они опять натолкнулись на торговок. Интересно, о чем они теперь говорят? Мужики остановились послушать.

— Болезней своих навезли, проклятые баночники. Вот, мол, вам гостинцы, — жаловалась одна из женщин.

— Скоро шесть исполнилось бы, а вот… — плакала другая. — Сегодня ночью, бедненький, умер.

— У Евдокии сын тоже, говорят, заболел.

Из разговора женщин пирттиярвцы поняли, что с приходом англичан в Кеми началась какая-то страшная болезнь.

— Хоть бы скорей выбраться отсюда, — вздохнул Крикку-Карппа.

— Выберемся, — заверил его Поавила. — Теппана вчера говорил.

До города они не добрались.

Не дойдя еще до скалы, Пулька-Поавила и Крикку-Карппа услышали позади себя конский топот. Они едва успели отскочить в сторону, как мимо пронеслись несколько всадников. Следом за ними шагом ехали еще двое вооруженных. Решили пропустить и их. Между лошадей шли три человека в рабочей одежде с завязанными за спиной руками. Пирттиярвцы не верили своим глазам: один из арестованных был Пекка Нийкканайнен.

— Передайте Наталии поклон… — сказал Пекка, проходя мимо остолбеневших земляков.

— Молчать! — зло оборвал его один из стражников.

— Передадим, — крикнул вслед Пулька-Поавила, опомнившись.

Что же случилось с Пеккой? — гадали расстроенные мужики, глядя вслед процессии.

— Не надо было давать ему ружье, — вздохнул Крикку-Карппа.

Но он ошибался. Ружье тут было ни при чем. Час назад рабочие депо отказались приступить к работе, требуя наказать солдат, виновных в изнасиловании. Прошел слух, что из Архангельска, где еще действовал губернский Совет, в Кемь направляются два представителя, уполномоченные губсоветом выяснить обстоятельства убийства руководителей Кемского уездного Совета, и что эти представители уже в Попов-острове. И рабочие депо, ободренные этим известием, собрались на митинг протеста. В депо тотчас же примчался со своими конными жандармами Тизенхаузен. Увидев среди рабочих Пекку, барон воскликнул: «О, реквизитор!» И махнул нагайкой: «Этого тоже заберите!»

Жандармы и арестованные уже скрылись из виду.

— Давай не пойдем в город, — решил Пулька-Поавила и повернул назад.

Перед глазами у Пульки-Поавилы все время стояли родные места. При мысли о них щемило сердце и казалось, что они, эти леса и озера, зовут к себе. Да, скоро они вернутся. Прогонят руочи. И первым делом начнут убирать хлеба. Хоть и не ахти какой богатый урожай, а все же свой. А потом, попозже, когда наступит осень, можно будет приняться и за новую избу. Хуоти, наверно, уже окорил бревна для нижних венцов. Только бы поскорее выбраться отсюда.

Им не пришлось долго ждать. На следующий день им дали по мулу и велели возить продовольствие и снаряжение к низовью Кемского порога, к Зашейку, как его называли местные жители. Некоторое время пирттиярвцы с удивлением рассматривали мулов: «И этих длинноухих баночники с собой привезли». Поудивлявшись, стали выполнять приказ.

В Зашейке грузы перетаскивали с подвод в лодки и доставляли по воде к порогу Вочажу, что находился повыше Ужмы. Вочаж был не такой длинный, как Ужма, и каменистых перекатов на нем было меньше, но своей могучей силой и величественной красотой он не уступал Ужме. Надо было кричать прямо в ухо, чтобы стоящий рядом человек услышал тебя сквозь шум порога. Никто из старожилов не помнил, чтобы кому-нибудь удалось пройти через Вочаж. Правда, говорили, что когда-то давным-давно нашелся отчаянный человек, который рискнул вступить в единоборство с порогом и преодолел его. Но никто не мог точно сказать, как это было и кто был этот смельчак. Рассказывали, что многие пытали свое счастье на Вочаже и после, но никому больше не удалось выбраться из порога живым.

В низовье Вочажа, на берегу перешейка, был причал, где и приставали к берегу лодки, доставлявшие грузы из Зашейка. Затем лодки волоком перетаскивали через перешеек, а грузы переносили на себе. Это была нелегкая работа. Из Кеми надо было отправляться чуть свет, и только к позднему вечеру путники добирались до верховья Вочажа. Здесь они и ночевали, в избушке у порога, построенной подужемцами для путников.

Намаявшись со своими длинноухими непривычными «конями», Пулька-Поавила и Крикку-Карппа попросили перевести их на Вочаж. Здесь вместе с такими же негодными к строевой службе пожилыми мужчинами они несли охрану складов отряда.

Вечерами они сидели в избушке, покуривая и пробуя ром, который им выдавали в отряде. Хотя они и считались всего лишь обозниками, паек им полагался такой же, как и другим бойцам. А почему бы им и не выпить? Времени хватает, и забот у них никаких, только сиди да смотри, чтобы не стали воровать эти ящики да мешки.

— Ох уж и пришлось с этим дьяволом почертыхаться, — посмеиваясь, вспоминал своего мула Пулька-Поавила.

— А как же это англичане свои поля пашут на такой ленивой скотине? — удивлялся Крикку-Карппа. — Видать, бедная эта страна, Англия-то. Но откуда у них всякие ромы и прочее добро?

Пулька-Поавила, повидавший мир больше, чем его товарищи, стал объяснять:

— У них, брат, по всему миру владения имеются. Вот откуда они и привозят всякие ромы и прочее. Потому они и к нам пожаловали — может, и в наших лесах чем-нибудь можно поживиться. Дьяволы!