Орудия грохотали уже совсем близко… В штаб вбежал запыхавшийся Соболев.
— У них бронепоезд… Ребята Вастена на прошлой неделе взорвали мост… Каким-то образом они его восстановили.
Белые восстановили мост и теперь их бронепоезд подходил к Уросозеру. Однако дойти до станции ему не удалось — пути оказались разрушенными во многих местах. Воспользовавшись передышкой, Донов решил отойти на более выгодные позиции. Остатки его изрядно потрепанного полка отступили на станцию Масельгскую. Туда же к тому времени прибыл построенный рабочими Путиловского завода бронепоезд. Но силы все равно были неравные, и после тяжелых боев Масельгскую пришлось оставить.
Кюллес-Матти и Харьюла шли к 17-му разъезду. Оттуда доносилась стрельба, и надо было выяснить, что там происходит. По дороге Матти рассказал о гибели Игната.
…Игнат вез боеприпасы. Лошадь у него совсем выбилась из сил, едва ноги переставляла. Белые догоняли его, слышны были их голоса. Лошадь остановилась. Игнат хлестнул ее раз-другой, но тащить она больше не могла. А белые уже совсем близко. Игнат взял одну гранату и сел на ящик с боеприпасами. Когда белые подошли к возу, он вырвал чеку…
— Леметти тоже живым не сдался, — сказал Харьюла. — Его ранило в спину. Тогда он привязал бинт к спусковому крючку, приставил ствол под подбородок и бахнул… Антикайнен рассказывал. Он у них комиссаром был.
Они подошли к какой-то деревеньке. Навстречу ехал пожилой крестьянин — вез навоз на поле.
— Гляди… Сеять собирается! — удивился Кюллес-Матти.
Крестьянин остановил лошадь и стал с подозрением вглядываться в Матти и Харьюлу.
— Белые у вас не появлялись? — спросил Харьюла.
— Утром были. Обратно ушли, вон туда…
И мужик показал в сторону разъезда.
До 17-го разъезда от деревеньки было версты две. Неужели там опять белые? Разъезд несколько раз переходил из рук в руки, вчера его отбили у белых… Теперь опять там стреляли. Неужели белые вернулись?
С винтовками в руках, готовые в любой момент открыть огонь, Харьюла и Кюллес-Матти приближались к разъезду.
До насыпи было рукой подать.
— Гляди, убитый, — вдруг остановился Харьюла.
Убитый был в мундире английского офицера.
— Иво Ахава!
Перед Кюллес-Матти лежал его бывший командир по красному финскому легиону.
Харьюла снял с головы шапку.
— В спину выстрелили… Бежать, мол, хотел…
Подполковник Дедов исполнил свою угрозу. Ахаву постигла та же судьба, что и многих других, кому белые позволили перейти в «совдепию», как они называли Советскую Россию.
Глядя на убитого Ахаву, Харьюла вдруг вспомнил, как в Куусамо он работал у отца Иво, у купца Пааво Ахавы. Пришлось ему там попотеть…
Со стороны разъезда донеслись громкие голоса. Где-то рядом грохнул выстрел, другой… Белые!..
Весна в этот год пришла рано и круто. Склоны поросших редким сосняком сопок под Медвежьей Горой уже совсем оголились от снега, когда остатки Уросозерского полка и второго финского батальона окопались на них и заняли позиции, готовясь отразить англичан, наступавших со стороны Повенца. Говорили, что на английских броневиках было написано: «За великую и неделимую Русь!»
В самый разгар боев за Медвежью Гору пришло тревожное известие о контрреволюционном мятеже в Заонежье. Донов, командовавший этим участком фронта, немедленно послал Соболева с его взводом в Заонежье. Пусть выяснит положение, поговорит с мужиками. Родом Соболев из Карелии, ему легче договориться. Ну, а если слова не помогут, пусть применит оружие. Мятеж надо подавить…
Заонежье расположено на широком отлогом Шуньгском полуострове, который, раскинувшись от Медвежьей Горы до острова Кижи, выдается далеко в Онежское озеро. По заселенности и по зажиточности Заонежье занимало второе место в Карелии после Олонецкой равнины. Шуньга, куда Соболев теперь направлялся, с давних пор была широко известна. Некогда там проводились самые большие в северной России торги. Вторгшиеся в 1614 году в Россию польско-литовские захватчики не случайно пытались овладеть Шуньгским погостом, однако его жители были начеку и, обнеся погост деревянной стеной, превратили его в крепость, которую врагам так и не удалось взять. После трех недель неудачной осады поляки отступили в южную Карелию, где, соединившись со шведами, сделали попытку взять Олонецкий погост. С той поры много поколений жителей Заонежья жили в мире, трудились на своих, хоть и каменистых, но все же довольно плодородных землях, ловили сига да лосося в Онеге, били медведя и лисиц, рябчиков и глухарей, жгли древесный уголь для Петровского пушечного завода, добывали мрамор для строительства Исакия. В Шуньгу каждый год на масленицу съезжались на торги купцы со всех сторон: с Соловков, из Каргополя, Архангельска, Петербурга. Приезжали купцы из-за границы — из Норвегии и Финляндии — за хлебом, солью, воском, кожей, косами… В 30-е годы прошлого века оборот на этих торгах превышал миллион рублей. На ярмарке устраивались народные представления, известные сказители из рода Рябининых пели свои былины…
Взвод Соболева направлялся в Толвую, тоже небезызвестный в Карелии погост. Из села Романовское Толвуйской волости был родом Клим Соболев, вожак крестьянского восстания 1769—1771 гг. Восстание кончилось трагическим расстрелом возле Кижского собора… Младший сын Клима Соболева пытался было снова поднять народ, но ему пришлось бежать. Это о нем, о сыне Клима, Соболев рассказал Хуоти на реке Колханки. И вот теперь в Толвуе опять бунт, только этот бунт контрреволюционный, против Советской власти. И он, Соболев, идет подавлять его…
Путь в Толвую лежал через Романовское. Соболев зашел в Романовском в один дом. В избе был лишь старик, с белой бородой, старый-престарый, лет ста, не меньше.
— А ты чей будешь? — спросил старик, вглядываясь в Соболева. — Уж больно ты знакомым кажешься… Так я и думал. У нас чуть ли не все село Соболевы. Что? Говори громче. Нет, не помню. Помню, что отец мне рассказывал. Сбежал Климов сын да и пропал куда-то…
Соболев, словно зачарованный, слушал старика. Когда-то мальчишкой он любил слушать, как дед рассказывал ему легенду о беглом Иване и девушке Сантре. И сейчас он охотно бы послушал, да времени не было.
— А где мужики?
— Мужики-то? — переспросил старик. — На погост подались. В церкву… Что? Надо бы хлеб посеять, да как тут посеешь-то, ходите вы тут с винтовками… Ох, молодежь… И поля ждут.
Но мужики сошлись в Толвую не молиться в церкви. Подстрекаемые богатеями, собрались они во дворе совета и стали кричать: «Выходите!» Председатель вышел, спрашивает: «Товарищи, чего вы хотите? Для чего вы пришли в такой поздний час?» А время-то близилось к полночи. «Мы тебе не товарищи!» — ответили мужики, схватили председателя и еще четырех работников Совета, посадили в амбар под замок и у дверей часового поставили. Утром богатеи собрали сход и решили отменить монополию на кожу и продразверстку. Избрали новое волостное правление и послали делегатов в Медвежью Гору просить у англичан помощи. А над зданием совета подняли белый флаг.
Не успели закончить сход, как в волостное правление вбежал мужик и сообщил тревожную новость:
— Из Петрозаводска идут корабли… Сам видел.
Все бросились врассыпную. Инициаторы переворота и все, кто успел записаться в белый отряд, бежали из села. Только вновь избранный волостной старшина отказался бежать. Он выпустил из амбара председателя Совета и других арестованных. «Я никуда не пойду, делайте со мной что хотите», — сказал он им. На него махнули рукой и, прежде чем с подходивших военных судов открыли огонь, поспешили поднять над волостным Советом красный флаг.
Когда Соболев со своим взводом подоспел в Толвую, там уже были красные моряки. От них он узнал, что белофинны перешли границу и быстро продвигаются к Петрозаводску.
— Ну, ребята, теперь отступать нам больше некуда. Черт побери, — ругался Соболев.
IV
Весна в тот год пришла в Пирттиярви рано. Как только с ветвей деревьев стаял снег, началась заготовка дров в окрестных лесах. Дрова пилили, кололи, складывали в поленницы и оставляли на все лето сушиться в лесу. Вскоре вскрылись устья речек и начался лов щуки. А потом подошел и Егорий. В этот день деревенские мальчишки имели право, не спрашивая ни у кого разрешения, забираться на звонницу часовни и бить в колокола, сперва в большой, потом в меньший. А когда Егорий бухнет в колокол, то зазвенят и колокольчики, — гласила пословица. Хозяйки привязывали своим коровам на шею медный колокольчик и, перекрестив, выпускали их и другую скотину в лес.