— Наконец-то!

Он обнял Соболева, поздоровался с Верой за руку.

— Раздевайтесь! Вы совсем замерзли.

Емельян бросился помогать Вере. Он заметил, как обрадовался его командир появлению ночных гостей, особенно Верочке.

— Емельян, будь добр, организуй чайку, — велел Донов. — Я уже боялся, не беда ли какая с вами приключилась по дороге.

— Всякое было, — ответил Соболев. — Чуть не попались в одной деревне… У цыган-то паспортов нет, да, к счастью, Вера умеет гадать и карты у нее были. Вот и выкрутились.

Напоив гостей горячим чаем, Донов решил, что Вере, пожалуй, лучше всего переночевать в санчасти.

— Это совсем рядом. Там у нас женщины. А утром решим, как быть дальше. Может, останешься с нами? Иди поедешь в Петроград к родным?

— Я останусь здесь, — сказала Верочка решительно. — Буду сестрой милосердия.

— Сестра милосердия, — задумчиво повторил Донов. — Мне нравится это название. Напрасно у нас стали называть сестер милосердия санитарками.

— А офицеров — командирами, — заметил Емельян.

— Это разные вещи, — ответил Донов на язвительное замечание своего вестового. — Итак, завтра все решим. Емельян, проводи…

Емельян пошел провожать Веру в санчасть, а Соболев начал докладывать Донову обо всем, что видел и слышал во время своей поездки в тыл противника.

На улице стоял трескучий мороз. Щипало щеки. Емельян шагал рядом с Верочкой, не зная, с чего начать разговор. Ему хотелось напомнить ей о том, что они уже однажды встречались. Если бы рядом шла другая женщина, он бы знал, с чего начать. А это — Верочка. Судя по всему, Михаил Андреевич влюблен в нее…

— Пардон, — сказал, наконец, Емельян. — А ведь мы с вами встречались. Помните?

— Помню, помню. На станции в Кеми. Вы по ошибке открыли дверь телеграфной и сказали тоже: «Пардон».

— Я тогда был стеснительным, — смутился Емельян.

— А теперь?

— И теперь тоже, — засмеялся Емельян. — Хорошо, что удалось вырваться оттуда. Скажи спасибо за то Михаилу Андреевичу. А он ведь… хи-хи… даже во сне говорит о тебе. Вот это человек! Он даже сам не представляет, какой он герой! Вот как-то раз мы…

И Емельян принялся расхваливать своего командира.

Санчасть помещалась в избе, стоявшей на самом краю небольшого поселка. Раненых сейчас не было: двух тяжелораненых отправили в Петрозаводск, а получившие легкие ранения после перевязки вернулись в строй. «Людей и так мало осталось», — заявили они, отказываясь от госпитализации.

Татьяна, задумчиво глядя перед собой, спросила:

— Доктор, а можно предсказать, кто родится — мальчик или девочка?

Врач внимательно посмотрел на нее.

— Вы ждете ребенка?

— Нет, — смешалась Татьяна. — Я просто так…

Тут она смутилась совсем, потому что в дверях появился Емельян и с ним молодая незнакомая женщина.

— Эх и мороз! Того и гляди, язык во рту отмерзнет, — пропыхтел Емельян, растирая руки. — Вот вам помощницу привел. Сестра милосердия.

Врач удивленно и пристально смотрел на незнакомку.

— Если не ошибаюсь… Верочка?

— Гавриил Викторович!

Гавриила Викторовича не было в Кеми, когда произошла расправа у собора. О расстреле он услышал в поезде, возвращаясь из Петрограда в Кемь. Это известие и побудило его остаться у красных и стать военным врачом — в Кемь возвращаться ему не было смысла.

— Верочка, я сделаю из тебя настоящую сестру милосердия, — пообещал Гавриил Викторович. И шутливым голосом начал: — Если пациент, не переводя дыхания, может сосчитать до семидесяти, то можно, не исследуя грудную клетку, сказать, что легкие в порядке. Дьяконы могут единым духом до ста раз пропеть свое «господи помилуй…»

Вера сняла с головы платок, скинула шубку.

— Я не думала встретить вас здесь.

— В наше время случается столько неожиданного, — ответил Гаврил Викторович. — Как обычно бывает, когда впервые отправляются в путь…

Емельян не слушал, о чем говорили Верочка и доктор — его внимание привлекла незнакомая девушка в военной форме, сидевшая в избе и за все время не проронившая ни слова.

— Она из финского батальона. Санитарка, — пояснила Татьяна. — Сегодня вечером пришла. Хотела повидать Харьюлу…

При упоминании имени Харьюлы девушка подняла голову.

— Харьюла в разведке, — сказал Емельян девушке. — Утром должен вернуться… «Если ничего не случится», — подумал он про себя.

Емельян сам не раз ходил в разведку и знал, что в разведке бывает всякое.

— Не понимай, — сказала девушка и покрутила головой.

…Утром в медпункт пришли Игнат и Кюллес-Матти. Они привели с собой молодого бойца. Красноармеец весь трясся и испуганно озирался вокруг, словно не понимая, где он находится.

— Только спустились на лед, этот парень как заорет, точно сумасшедший, — рассказал Игнат. — Мы, конечно, зажали ему рот. Да поздно было. С другой стороны нас уже заметили и давай палить…

— Харьюла ехал впереди на коне, — добавил Кюллес-Матти. — Он был совсем близко от другого берега. Я видел, как он слетел с коня… Черт побери, ни за что пропал парень…

Молодая санитарка из финского батальона, пришедшая повидать Харьюлу, словно оцепенела. Казалось, слезы вот-вот хлынут из ее глаз, но она не заплакала.

Яллу! Как ей хотелось встретиться с ним. Яллу танцевал с ней и провожал с танцев до калитки. И это все, что между ними было… Ведь из-за Яллу она пошла на Вилппулский фронт ухаживать за ранеными. В надежде встретиться с Яллу она вместе с десятками тысяч беженцев покинула родину и ушла в Россию. А теперь ее Яллу лежит где-то на озере, может, уже неживой. Нет, она должна найти его…

…Харьюла полз по глубокому снегу, сжимая в руке гранату. «Попробуйте только подойти», — скрежетал он зубами. Его даже не ранило. Он только вывихнул ногу, спрыгивая с коня. Когда позади закричали диким голосом, конь поднялся на дыбы и, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули, понесся как шальной. Харьюла кубарем скатился с коня в снег. При падении он выронил карабин. Но у него оставалась ручная граната, и, переждав, пока стрельба немного утихла, Харьюла стал отползать, зажав в руке гранату. Он не знал, сколько времени он полз. Время от времени раздавались одиночные выстрелы и посвистывали пули, иногда совсем рядом взметая снег. Тогда Харьюла замирал и лежал неподвижно, выжидая, когда перестанут стрелять. Наконец, ему удалось доползти до леса, откуда он выбрался на дорогу. Только выйдя на дорогу, он заметил, что окоченевшие пальцы свело и они примерзли к гранате. Так с гранатой в замерзшей руке он и пришел на разъезд и, хромая, направился в санчасть.

— Сперва надо снегом оттереть, — велел врач Татьяне.

— А не взорвется? — испуганно спросила Татьяна.

— Не бойся, — успокоил ее Харьюла. — Я же кольцо не снял.

— А теперь спиртом, — сказал Гавриил Викторович, когда пальцы разжались и гранату вынули из руки.

— Ради дьявола, не губите такое добро, — взмолился Харьюла.

— Не волнуйтесь, молодой человек, — сказал врач и стал готовить для Харьюлы пунш.

— Хилья приходила, — сообщила Харьюле Татьяна, растирая его пальцы спиртом.

— Какая Хилья?

— Санитарка. Такая невысокая. Говорит, тебя хорошо знает.

— Жива! — обрадовался Харьюла.

— Всего с полчаса назад ушла. Она в батальоне Вастена. Говорит — пришла тебя повидать, а тут ей рассказали, что тебя, мол, убили. Так в слезах и ушла…

В расположенной на левом фланге деревушке, куда направлялся Харьюла со своими разведчиками, еще день назад не было противника. Теперь она оказалась занятой. Не оставалось сомнений, что Годсон пытается окружить подразделение красных. Но о переходе в контрнаступление не могло быть и речи. Людей было маловато, и вообще это было бы безрассудством. Поэтому Донов отдал приказ отойти к Уросозеру.

Поезд стоял наготове под парами. Ночью под покровом темноты, без всякого шума красноармейцы погрузились в теплушки, и поезд без свистка двинулся к югу.

На станции осталась только группа саперов. Саперы имели задание разрушить пути. Многим из них довелось работать на строительстве этой дороги, а теперь приходилось разрушать построенное собственными руками. Паровоз с одной платформой отходил от станции по мере того, как саперы разбирали путь и укладывали рельсы на платформу. Саперы действовали спокойно и слаженно, словно выполняли привычную работу.