Он не вступал в дискуссии, когда другие говорили о политике, он думал об оравской деревушке, вспоминал трех усталых стариков-учителей и блестящую латунную трубу.

А потом произошла встреча со Штефаном Пустаем, который в своем затухшем домике на окраине города и цивилизации искал лекарство против смерти. Какое безумие, думал Флигер, какая глупость мечтать о вечности, отказываться от такого великодушного и великолепного дара, предоставляемого нам милосердной природой, отвергать смерть! Умереть! Да это же наивысшая милость, которую нам предлагает жизнь! А он должен легкомысленно отвергнуть эту милость только потому, что какой-то там Штефан Пустай стоит на пороге вечности?!

Люди боятся смерти, размышлял Флигер, но почему? Ведь смерть необходима, она неизбежна для существования всего живого, даже при том, что она опровергает жизнь, она составляет с ней диалектическое единство. Смерть — это перемена, а перемена — это развитие, без смерти развития не было бы. Какая простая истина! Какое там бессмертие, какая вечность! Это был бы конец, действительная гибель человечества!

Уйду, исчезну, говорил себе Флигер, чуть раньше исполню это свое назначение, не позволю отнять у меня эту единственную привилегию, власть над собственным телом.

Он отодвинул чашку кофе и потянулся за трубочкой снотворных таблеток, которые ему выписали в медпункте Пресс-центра. Он уложил их в столбики перед собой, словно шахматные фигурки на доске, словно послушных солдатиков смерти. Взял в руки одну белую таблетку, но, поднеся ее близко к губам, заколебался. Сухое прикосновение таблетки было ему неприятно. Он рассматривал ее со всех сторон и видел тонкую структуру белых кристалликов. Так, значит, в них заключен ответ на все, что меня тревожит, думал он. Он открыл рот, положил таблетку на язык и быстро запил ее глотком кофе. Тут же взял вторую. Она была такой же сухой и ломкой. Сухая смерть, подумал он. Кристаллическая смерть с горьковатым привкусом. Ему опять показалось, будто что-то не так. Это глупо, подумал он, такая вот сухая, сонная смерть. В чем ее величие? Он почувствовал, что мужество его слабеет. Быстро положил следующую таблетку на язык и закрыл глаза. Рот наполнился горькой слюной, и он сморщился, сложил губы и выплюнул ее. Он понял, что такой горькой смерти ему не хочется.

Он уже знал, что в этот раз не умрет. Собрал все таблетки и одну за другой вложил обратно в стеклянную трубочку. Трубочку хотел выбросить, но потом передумал. Может, еще сгодится.

Взгляд его упал на пишущую машинку. Безо всяких раздумий он подошел к ней, вставил лист бумаги и написал заявление об уходе. Ему сразу стало легко: он знал, что написал самые правдивые слова в своей жизни.

У Гелены Гекснеровой, секретарши «Форума», наконец-то снова возникло ощущение, что все теперь в наилучшем виде. Еще вчера в редакции все было крайне плохо: главного увезли на «скорой», и наступило безвластие. Но уже на другой день Порубан снова был на работе, быстро назначил своего заместителя и тут же переложил на него часть обязанностей. Ответственному секретарю удалось выдержать график, потому что Соня Вавринцова принесла репортаж о вырубленных деревьях. В последнюю минуту вставили в номер и материал Прокопа об аварии в Буковой, так что номер теперь был готов. В понедельник его лишь дополнят последними сообщениями из-за рубежа, а во вторник запустят печатную машину. Но тогда Гелена Гекснерова будет уже на пенсии и редакционные заботы ее никак не будут касаться.

Все уже было готово к торжеству: в холодильнике охлаждалось пиво, на столе разложены бутерброды, жареные цыплята с солеными огурчиками. Сотрудники томились в ожидании.

В кабинете секретаря главного редактора уже сидела преемница Гелены, звали ее Марта Рендекова, она была энергична и привлекательна. Гелена чувствовала, что передает свое дело в надежные руки. Она уже думала о завтрашнем дне, о том, как проведет на озере ленивую солнечную субботу, она была довольна, что ее последний день в редакции проходит тихо и спокойно.

Она решила, что сделает еще несколько мелких дел: надо подготовить приказ о переводе стажера Якуба Якубца в редакторы, предложение о назначении Матуша Прокопа на должность заместителя главного редактора, которое нужно отослать в вышестоящие инстанции, и отправить письмо о том, что редакция освобождает Мариана Валента от занимаемой должности в связи с переходом… и так далее. Одновременно она думала о том, чем закончится романчик Прокопа с Катей Гдовиновой и что самая последняя новость в редакции — это повышенный интерес Валента к Соне Вавринцовой. Ей было досадно, что ее уже не будет, когда эти отношения придут к развязке. В комнату вошел Фердинанд Флигер с конвертом в руке. На его усталом лице она прочла какую-то отчаянную решимость. Флигер попросил ее передать конверт шефу и быстро, не попрощавшись, вышел.

Гелена привыкла вскрывать каждое письмо, адресованное главному, она распечатала и письмо Флигера, прочитала текст несколько раз и тут же хотела войти в кабинет главного редактора. Заявление Флигера об уходе было событием чрезвычайным. Она уже подошла к дверям, но остановилась. Нет, лучше она отдаст письмо новой секретарше, пусть та отнесет его Порубану только в понедельник, с этим не стоит спешить. Ей не хотелось в последний день, именно сейчас, когда она навсегда покидает редакцию, портить настроение и себе, и начальнику. Она отдала конверт Марте.

Потом села за свой стол и занялась работой, она хотела, чтобы еще до летучки и до ее прощания с коллективом редакции у нее все было готово. Но хорошего настроения и спокойствия как не бывало — ее разволновало заявление Флигера. Она почувствовала, что этот последний день недели будет далеко не таким спокойным, как ей бы того хотелось.

Мартин Добиаш ходил по своему узкому кабинету и нервно поглядывал на Веру Околичную — та сидела на стуле и делала вид, что все происходящее ее не касается.

— Я никак не могу понять этого, — говорил Добиаш, — никак не могу переварить новость, что старик хочет сделать меня директором! Я — директор! Да если бы он знал! Ведь он пригрел на груди змею!

При этих словах Вера даже передернулась. Она улыбнулась, и Добиаш, не поняв, чему она улыбается, тоже растянул губы в ухмылке.

— Старик доверяет мне, — продолжал он развивать свою мысль. — Но ведь я собираюсь руководить комбинатом совершенно иначе, я хочу избежать ошибок, которых тут натворили… Я всегда настаивал, что дальше так продолжаться не может… Надо менять старый подход, старые методы этих закосневших бюрократов, хотя лично против старика я никогда ничего не имел и всегда считал его честным человеком. Но его личные качества — это одно дело, а то, как и какие он принимал решения, — совсем другое. Иногда я не понимал, почему он ссылается на свои заслуги, а не на свои знания, почему ищет влиятельных людей, а не хороших специалистов…

Вера наблюдала за ним из-под полуопущенных ресниц и думала о том, как сильно все изменилось за одну-единственную неделю. Она вспомнила, что еще несколько дней назад они лишь обменивались любопытными взглядами и что их отношения изменил всего один проливной летний дождь, поднявший уровень масляных озер и закончившийся так печально. Она вспомнила и их первый совместный обед, и первые минуты близости жарким летним вечером, и сейчас все это казалось ей таким естественным и само собой разумеющимся. Она подумала о своем положении на комбинате и тут же решила, что останется здесь надолго. А ведь Буковая была скучным провинциальным городком, в сущности, это были три разбросанные деревушки, административно связанные существованием завода, здесь выросли неуютные панельные корпуса и площадь в урбанистическом стиле пятидесятых годов, где размещались единственное кафе, ресторанчик и местный Дом культуры. Теперь, когда на ее пути встал Добиаш, она с грустью подумала, что этот химический городок стал ее судьбой и что у нее нет никакого желания противиться этому. Она может теперь заниматься только одним: помогать Мартину Добиашу.