Он подошел к окну, посмотрел вниз на пристань, на новый мост с несущимися по нему машинами, на далекие трубы «Словнафта» и на Дунай, текущий внизу под мостами. Грязноватая вода тускло поблескивала, и с высоты казалось, что она вообще неподвижна. За «Словнафтом» Дунай разливался, образуя романтические уголки с малыми озерками и излучинами, заросшими старыми раскидистыми деревьями и кустарником, где в камышах гнездятся дикие утки. Гронец, его коллега, часто ходит туда на рыбалку и рассказывает Прокопу, как целыми часами просиживает на берегу, потягивая из плоской фляжки домашнюю сливовицу и глядя на мутные воды реки. И когда рыба не клюет, у него есть отличный повод обругать все на свете: большие заводы, выпускающие в Дунай вонючие отбросы, цивилизацию, которая губит живую природу, и человечество, которое вообще не думает о своем будущем. Микулаш Гронец уже несколько раз звал Прокопа на рыбалку, но он так ни разу и не собрался.

Он посмотрел на часы — еще хватит времени прочитать рукописи, — потянулся за папкой и открыл ее.

Было девять часов пятнадцать минут.

Директор нефтехимического комбината в Буковой Юрай Матлоха был взбешен. Правое веко у него подергивалось и покалывало в ноге, раненая нога всегда болела перед сменой погоды или когда он переутомлялся и нервничал. На столе перед ним лежала копия репортажа, которую ему прислали из редакции «Форума». Это был репортаж об их комбинате. О его комбинате.

Да, он спокойно мог так сказать: мой комбинат. Матлоха был родом из Буковой и когда-то, еще до войны, пас коров здесь в долине, где стоит теперь его комбинат. Он был тут, когда комбинат еще только начинал строиться, а после войны стал первым его директором. Маленькая деревенька превратилась в промышленный районный центр, комбинат дал работу сотням людей из окрестных деревень и поселков, а в Буковую съехались молодые инженеры-химики, техники и конструкторы. И вот из захудалой деревушки вырос город с новыми панельными домами, с современными красивыми зданиями. За всем этим в Буковой стоял комбинат, а за ним всегда стоял Матлоха. Это комбинат построил в городе Дом культуры и новые ясли, стадион и бассейн, мотель, ресторан и торговый центр, это он подвел газ к каждому дому.

Комбинат рос, он начал вырабатывать продукцию и экспортировал ее во все страны мира. Юрай Матлоха награжден орденами, ему вручали дипломы, его выбирали депутатом и почетным председателем футбольного клуба, словом, у него было множество званий и обязанностей, все его уважали, каждый его знал, и все с ним считались. Ему доверяли, верили в его способности, а он верил и доверял сам себе. И вот тебе раз!

Он со злостью прихлопнул бумагу и устало поднялся. Прошелся взад-вперед по огромному кабинету, заложив руки за спину и глядя на носки ботинок, мягко ступающих по ковру. От стены к стене, от дипломов и грамот, украшавших стены, к маленькой витринке с почетными грамотами и наградами. Подойдя к своему директорскому столу, он нажал кнопку прямой связи, соединяющей его с секретаршей. Селектор глухо закашлял, и тут же из него отозвался голос:

— Я вас слушаю!

Директор наклонился к микрофону и рявкнул:

— Кофе! И соедините меня с Братиславой! Главного редактора «Форума»!

Когда секретарша принесла кофе, он взял у нее из рук чашку и, стоя, стал прихлебывать черную горячую жидкость. При других обстоятельствах он отменил бы все телефонные разговоры и визиты и предался бы мечтам о комбинате. Он думал о нем, как другие думают о семье. Он знал тут почти каждую машину, каждый трубопровод, каждый участок, каждый отдел и лабораторию. Он лично знал всех сотрудников и многих звал просто по имени. Комбинат — это он, Юрай Матлоха, директор, упорный и трудолюбивый человек, строгий к себе и другим, человек на своем месте. Иногда он и сам верил, что, не будь его, Буковая осталась бы безвестной деревенькой, спрятавшейся в горах возле горной речки Грона, всеми забытой, задвинутой на край света.

Когда он встречался со своими сотрудниками на торжествах при вручении грамот или переходящего знамени, когда в конце года на вечерах, подготовленных профкомом в Доме культуры, он неизменно появлялся, чтобы его все видели, чтобы могли вместе с ним поднять бокал, чтобы он мог кого-то просто похлопать по плечу, в такие минуты он любил говорить: «За химией — будущее! Сейчас уже нельзя представить себе производство без нефтехимии. Успехи этой отрасли приобретают все большее значение, и мы, буковчане, станем свидетелями того, как нефтехимия и электроника охватят все сферы производства. Из деревенских лапотников, из простых дровосеков родится новое племя специалистов-химиков, ученых, людей с новым мышлением!»

Директорское кресло Юрая Матлохи прочно вросло в родную землю, в бетонный фундамент комбината, и вот, пожалуйста, приходит какой-то журналист, шныряет по всему заводу, задает кучу дурацких вопросов, а потом пишет черт знает что! Директор резко поставил чашку на стол. Сопляк! Да где ты был, когда он, Юрай Матлоха, своими собственными руками собирал первые фильтры, запускал первые станки, когда увидел первую нефть, бегущую по трубопроводу, когда получал свой первый почетный диплом?! Где ты был тогда, где? Держался за материнскую юбку, а на губах еще молоко не обсохло?!

А теперь, видите ли, он учит жить! Это, видите ли, была ошибка, пишет этот Прокоп или как там его, что нефтехимический комбинат построили в верхнем течении Грона. Этот молокосос одной-единственной фразой взял под сомнение дело всей жизни инженера Юрая Матлохи. Этой фразой он даже как бы взял под сомнение и саму эту жизнь, ее целесообразность, все его заслуги. «Зачем, видите ли, построили комбинат в таком месте, где он загрязняет воздух, отравляет питьевую воду и почву, уничтожает рыбу и губит Грон? Ах, мать твою, попался бы ты мне! Я бы тебе показал погубленный Грон! Щелкопер несчастный! Я бы тебя самого убил! — задыхался от бешенства директор. — Тебе плевать на то, что мы регулярно выполняем план, из года в год, без малейших отклонений?! Что мы даем работу сотням людей со всей округи? Что, наконец, мы производим ценнейший продукт, идущий на экспорт?! Немного отходов, попадающих в Грон, бог мой, тоже мне трагедия!»

Директор опять подошел к внутреннему телефону:

— Попросите ко мне главного инженера Добиаша! — приказал он секретарше.

Молодой Добиаш был директорским кадром, он тоже был буковчанином, и так же, как и он, стал химиком. Это был парень с ясным умом, и директор уважал его за открытый характер. Матлоха не терпел, когда ему перечили или не соглашались с его мнением, но Добиашу он позволял высказывать вслух даже самые нелицеприятные истины.

Вошел Добиаш, из верхнего кармана его белого халата торчала шариковая ручка.

— Вызывали, товарищ директор?

— Проходи, Матько, — буркнул тот. Со своими подчиненными Матлоха вел себя подчеркнуто добродушно, чтобы все видели, что он такой же человек, как и все. — Если не ошибаюсь, это ты сопровождал того журналиста? — Когда Мартин кивнул, директор подошел к двери, открыл ее: — Давай пройдемся той же дорогой еще разок!

Они вышли из административного корпуса. Солнце карабкалось ввысь по небосклону, воздух над горами за Буковой был неподвижен. Чувствовался слабый запах газа, типичный аромат здешних мест, слышался тихий шум работающих машин, из вентиляционного отверстия вырывался едкий пар. За забором, на узкоколейке локомотив толкал пустые вагоны. Над вершинами гор повисли темные тучи, словно грязные пятна на чистой скатерти.

Однако на улице было тепло и приятно.

Территория комбината имела форму квадрата: с одной стороны просторного двора тянулся административный корпус, слева — цех по выработке алкиларилсульфонатов, напротив — длинное низкое здание, где помещалось основное производство, а замыкало двор неоконченное здание станции сточных вод. Эта станция еще не работала, и поэтому жидкие отходы собирались в специальные гудроновые ямы или время от времени спускались прямо в Грон.