— Итак, — сказала она, заметно взволнованная, — сегодня ночью, которая уже так близка, вы будете рисковать жизнью за нас.

— Это мой долг, — ответил он коротко и просто.

— Но если вас убьют?

— Я умру на своем посту и буду жалеть только…

— О чем?

— Что не в состоянии буду больше защищать вас, Марта.

— В самом деле, — спросила она под влиянием той эгоистической любви, которая думает о себе, — вам больше не о чем жалеть?

— Не о чем; кроме вас, кому я нужен?

— У вас много друзей, которых вы совсем не знаете, — с жаром добавила она.

— Я догадываюсь, — сказал он, страстно смотря на нее.

— Хотите вы мне доставить удовольствие?

— Это было бы счастьем для меня, если бы только я мог это сделать.

— Это нетрудно!

— Обещайте мне исполнить мою просьбу.

— Клянусь, потому что уверен, что вы не попросите ничего такого, чего я не должен делать.

— В этом отношении вам нечего бояться.

— Говорите, я даю слово все исполнить.

— У меня есть только одна драгоценная вещь, которая, как уверяют, по наследству перешла от бабки к моей матери и от нее ко мне.

— А, — сказал он, краснея, — какая же это вещь?

— Она дорога только мне, для других — никакой цены не имеет.

— Понятно, если она принадлежала вашей матери.

— Это крест, который, как говорят, еще во время Крестовых походов был принесен из Палестины одним из моих предков.

— А!

— Да, частица настоящего креста врезана в середину его.

И она подала ему античную золотую вещь в виде византийского креста. Шарль взял ее, с любопытством рассматривая.

— Это дивная вещь, работа прелестная, — добавил он, возвращая ее девушке.

Но она отодвинула его руку.

— Возьмите эту святыню, она спасет вас.

— Я не могу ее взять, это единственное воспоминание о вашей матери, которой вы даже не знали.

— Да, и поэтому я так прошу вас взять ее и надеть на шею.

— Но я не знаю…

— Вы дали мне слово.

— Да, но я не мог предвидеть.

— Вы клялись.

— Да.

— Сдержите же вашу клятву.

Шарль Лебо задумался, вдруг лицо его озарилось улыбкой.

— Я слушаю вас, беру эту вещь, которая меня осчастливит, но с условием.

— С условием? — с удивлением спросила она. — А если я откажусь?

— Нет, вы не откажетесь, я в этом уверен.

— Допустим; ваше условие?

— Вот оно: моя бедная, обожавшая меня мать, умирая, дала мне обручальное кольцо; с этим кольцом я ни на минуту не расставался с тяжелого для меня дня смерти ее; возьмите его, умоляю вас, вы сделаете меня счастливейшим в мире.

Молодая девушка радостно улыбнулась.

— Я — не вы, — сказала она шаловливо, — я смело, без всякого ложного стыда, беру предлагаемое вами, оно заменит мне крест, который я имела честь предложить вам.

Молодая девушка взяла кольцо и повесила его на шею, то же самое сделал Шарль Лебо с крестом.

— Теперь, — весело заговорила она, — я покойна, с вами не случится ничего дурного во время экспедиции.

Она грациозно поклонилась смущенному молодому человеку и, прыгнув, как выпущенная на волю лань, скрылась за дверью.

Он остался совершенно ошеломленный, ничего не понимая.

Затем, покачав головой, он задумчиво вышел.

Все обаяние сцены, бывшей между молодыми людьми, состояло в том, что наивный и неисправимо застенчивый Шарль Лебо положительно ничего не понимал и не догадывался о настоящих чувствах Марты де Прэль.

Ему и в голову не приходила мысль о том, что сделанный ими обмен дорогих вещей связывал их, делал женихом и невестой, он воображал в наивной простоте своей, что Марта де Прэль, давая ему дорогой как память матери крест, хотела выразить свою благодарность за оказанные им много раз услуги; что она, пользуясь предстоящими в эту ночь опасностями, хотела показать ему свое внимание и сочувствие. Он же, не желая оставаться в долгу у молодой девушки, предложил ей совершенно искренне и недолго думая обручальное кольцо матери, вещь, которая была для него дороже всего в мире.

Что касается Марты де Прэль, мы уверены, что она отлично понимала все происходившее; она превосходно знала любимого ею человека и сознавала, как нужно было с ним действовать.

Самые наивные и самые неопытные молодые девушки бывают так хитры в любви, что превосходят самых искусных кокеток.

— Да, — бормотал сквозь зубы Шарль Лебо, идя к своим товарищам, — я положительно ошибся насчет Марты де Прэль; вижу теперь, что она вместо равнодушия чувствует ко мне большую симпатию; что за божественная девушка! О, если бы она могла полюбить меня! Но увы, напрасно я стараюсь ей понравиться!.. Она смотрит на меня, может быть, как на друга, не больше, — закончил он, глубоко вздыхая.

Вот каков был наш герой; он не только не понимал женщин, но боялся их, что почти всегда бывает с людьми, жившими только в мужском обществе. Как бы умны и сильны они не были, они в присутствии женщины совершенно теряются, становятся тупыми и трусливыми.

Женщины не ошибаются, предпочитая подобных людей всем остальным более смелым и твердым; женщины, прежде всего, хотят повелевать и протежировать; в этом и заключается тайна их предпочтения подобных людей, тайна, которой сильно удивляются все, не понимающие ее.

Когда все еще озадаченный Шарль Лебо подошел к товарищам, было уже совершенно темно, обед был готов, но все ели крайне плохо, исключая самого Шарля Лебо, который ел с большим аппетитом, может быть, для подкрепления сил ввиду предстоящего столкновения с неприятелем, а может быть, и вследствие продолжительного разговора с Мартой де Прэль.

Продолжая есть совершенно машинально, Шарль внимательно выслушивал донесения пионеров, разъезжавших по его приказанию по всем возможным направлениям.

Донесения их были приятны; ирокезы по-прежнему не подозревали близости опасного присутствия канадцев и гуронов, не говоря уже об ужасных пионерах.

Тем не менее ирокезы были крайне осторожны, боясь, чтобы не напал неожиданно неприятель в этой враждебной им стране; но они знали также, что война была объявлена и что большая часть населения мужского пола была на границе Луизианы, чтобы не допустить разбойничьих отрядов до грабежа пограничных плантаций.

Ирокезы, вполне уверенные, что нападения с тыла быть не может, сосредоточили все свое внимание на том, чтобы следить за безопасностью лежащего перед ними пути.

Сведения, сообщенные об ирокезах, были утешительны.

Тотчас же после обеда дамы скромно удалились в палатку, чтобы не мешать приготовлению вождей к экспедиции.

Сурикэ созвал всех вождей, объяснил им еще раз свои намерения, назначил каждому пост и посоветовал им лечь отдохнуть; до отъезда оставалось еще несколько часов.

Краснокожие не заставили повторять последнего совета; через пять минут все крепко спали, до отъезда их оставалось еще три часа.

Мысль о предстоящем сражении не нарушает спокойного сна дикарей, они всегда одинаково едят, спят и курят.

Говоря откровенно, их мирная жизнь мало отличается от жизни в военное время, они только больше спят, предоставляя женам исполнять все домашние работы, которые они считают унизительными для себя, их дело заниматься охотой да воинственными подвигами.

Убив дичь, индеец приносит ее жене, которая обязана подать ее уже приготовленной своему главе.

Сурикэ сидел со своими друзьями у ночного огня, молча куря свой калюмэ и поджидая с нетерпением, искусно скрытым под индейской беспечностью, когда скроется луна и можно будет, наконец, отправиться.

Глава III

НИГАМОН ДУМАЕТ,

ЧТО ЕМУ УДАЛОСЬ УСТРОИТЬ ВЫГОДНОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ

Наконец луна исчезла за горизонтом.

Небо было покрыто черными, тяжелыми тучами, предвещавшими близкую грозу.

Было так темно, что нельзя было ничего рассмотреть в двух шагах перед собой.

Это была та непроглядная темнота, про которую говорят: ни зги не видно.

И нужно быть краснокожим или пионером, чтобы рискнуть идти в эту ночь по непроходимым девственным лесам.