Что это значит? Если он действительно в карцере, то почему здесь теплое одеяло и такая еда?

Андрей читал в романах, что узников, приговоренных к смерти, перед казнью содержат в хороших условиях и дают самую лучшую пищу.

Аппетит сразу пропал. Андрей стал барабанить кулаками в дверь. Потом долго стучал ногами. Но никто не отзывался.

Устав, Бурзенко вернулся к койке, лег и закутался одеялом. Попробовал уснуть, но не смог. Хотелось есть. Вздохнув, он протянул руку и взял кусок мяса.

Николай Кюнг не спеша проходит вдоль колючей проволоки по аллее, отведенной для прогулок. Он смотрит на далекие горы, подернутые пеленой тумана, а сам думает об Андрее. Успели полицейские незаметно отвести боксера в больницу, в мертвецкую, или нет?

Вчера Рихард сообщил, что гитлеровская служба безопасности внесла номер Андрея в список узников, которых должны вызвать к третьему окошку.

По заданию центра Кюнг организовал «разгон» зрителей боксерского поединка. Полицейским — политическим заключенным — удалось, не вызывая подозрений, доставить боксера в безопасное место. Однако зеленые пронюхали, где находится Андрей, и сообщили дежурному офицеру. Тот велел схватить боксера. Послали двух солдат. Кюнг видел, как они протопали в сторону карцера…

Кюнг неторопливо шагал вдоль колючей проволоки. Он ждал. Рядом прогуливались узники. Их тоскливые взгляды обращены за ограду.

Из дверей больницы вышел полицейский. Кюнг присмотрелся — чех Владислав. Не спеша двинулся навстречу.

Когда они поровнялись, Владислав позвал Кюнга. Тот вытянулся по швам перед полицейским. На них никто не обращал внимания.

— Все в порядке, Андрей в подвале, — доложил шепотом Владислав и пошел дальше.

Николай Кюнг, не оглядываясь, направился в противоположную сторону. Он улыбался. Бурзенко уберегли от когтей гестапо! Недели две он поживет в мертвецкой, куда складывают трупы умерших от болезней. В этот подвал эсэсовцы никогда не заглядывают, — боятся заразиться тифом. А там видно будет…

Пробившиеся сквозь тучи лучи солнца выхватили из сумрака вершину далекой горы, которая зеленым колоколом величественно поднималась над своими меньшими собратьями. Николай Кюнг долго смотрел на вершину. Там, если идти вот так, на юго-запад, поднимаются еще более высокие горы — Альпы. Они украшены белоснежными шапками вечных льдов, а долины хранят тепло и наполнены солнцем. Там Швейцария, родина его отца, родина его предков…

Полвека назад молодой швейцарец, пастух Фредерик Фердинанд, носящий громкую фамилию древних вождей франкских племен Конунгов, подрядился к русской помещице Софье Ивановой и, вместе с закупленным ею породистым скотом сементальской породы, прибыл на заработки в чужую снежную Россию. Прощаясь с родными, он уверенно говорил: «Не волнуйтесь, я еще вернусь. Соберу состояние и приеду!» Но состояния в России он не собрал. Домой вернуться тоже не пришлось. Встретилась ему на Смоленщине голубоглазая россиянка с длинной светлою косой и веселыми ямочками на щеках. И забыл Фредерик Фердинанд Конунг свою далекую теплую родину, ждущих его родственников, друзей. Всего себя, молодого, жизнерадостного, энергичного положил к ее маленьким, обутым в крестьянские лапти, ногам.

Ефросиния Кудряшова была такая же обездоленная, как Фердинанд. Обрусев, он стал Федором Ивановичем Кюнгом и навсегда полюбил холодную, но приветливую страну, родину любимой подруги, родину своих детей.

Октябрьскую революцию Кюнги встретили радостно. Она дала крестьянам землю, которой всегда так не хватало, дала свободу. Многочисленная трудолюбивая семья зажила счастливо. В доме появился достаток, дети пошли учиться, выросли. Сын Иван добровольцем ушел в Красную Армию, стал офицером-танкистом. Герман, горячий, страстный комсомолец, еще до войны уехал по комсомольской путевке на Дальний Восток строить новые города. Третий брат — Григорий — имел склонность к механике, его золотые руки много сделали для родного колхоза. А когда осенью 1941 года в село нагрянули фашисты и гитлеровцы предложили ему сотрудничать с ними, Григорий не предал своей Родины. Немцы сожгли его в колхозной бане…

За два года до начала войны молодой учитель истории Николай Кюнг был призван в армию и стал пограничником, служил в Брестской крепости. Он и его товарищи первыми приняли вероломный удар фашистской Германии, первыми встретили огнем гитлеровские войска. Но, смятые в неравном бою многочисленным сильным врагом, отступали, отчаянно защищая каждую пядь родной земли. Будучи уже пленником, Николай, не щадя своей жизни, боролся с фашистами.

Осенние прозрачные туманы поднимались из долины, окутывая горы. Кюнг смотрел на потемневшие вершины. Пусть живет в благополучии родина его предков, пусть тепло и солнце никогда не покидают ее плодородные долины. А он — гражданин великой Страны Советов — всеми узами связан с Россией. Его сердце принадлежит ей. И, если потребуется, он отдаст кровь по капле за эту свою настоящую родину.

Кюнг смотрел на далекие горы, а перед его глазами вставали смоленские леса, крепкие срубы, покрытые свежей смолой, крыльцо, на ступеньках которого обычно поджидали его сын и дочь — третье поколение Кюнгов. Николай крепко верил: настанет день, когда он вернется в родные смоленские края!

Глава тридцать пятая

Наступила весна 1945 года. Фронт приближался к Берлину. Один за другим падали гарнизоны германских городов. Советские войска стремительно двигались вперед. Час возмездия пробил! Мертвая петля сжимала гитлеровскую империю. Теперь уже никто не сомневался в крахе проклятого третьего рейха.

Гитлеровцы метались между наступающими советскими войсками и армиями союзников. Они торопились замести следы кровавых злодеяний. Панический страх перед неотвратимо приближающейся расплатой еще больше ожесточал людоедов двадцатого века. За годы хозяйничанья в странах Европы они много «поработали», выполняя пресловутый гитлеровский план «обезлюживания». Миллионы людей встретили свою смерть под дулами автоматов или в лагерях смерти. Миллионы людей превратились в пепел. Многочисленные братские могилы покрыли поля. Но, несмотря на безудержный террор и массовые истребления, в концентрационных лагерях и тюрьмах все еще находились сотни тысяч пленников. В эти дни, дни предсмертных судорог, перед главарями фашистского рейха встал сложный вопрос: что делать с уцелевшими заключенными? И в тюрьмах энергичнее загремели автоматы, начались массовые расстрелы политических. По приказу Гиммлера из Освенцима, Дахау, Гросс-Розен и других концлагерей узников поспешно эвакуировали в Тюрингию, направляли в Бухенвальд.

В Бухенвальде день и ночь работала «машина уничтожения». Крематорий не успевал сжигать тела умерщвленных. Между тем колонны измученных людей все прибывали и прибывали.

Жуткие сцены разыгрывались на центральной площади. Тысячи узников, обессиленных многодневными переходами, проходили «естественный отбор». Эсэсовцы ударами палок и прикладов заставляли их перебегать стометровую площадь. Многие несчастные были настолько изнурены, что не могли пробежать это расстояние. Они падали на мощеные камни площади. Падали и вставали на четвереньки, пытались ползти… и снова падали.

— Шнель! Шнель! — эсэсовцы пускали в ход дубинки и приклады.

Над аппель-плацем гремели выстрелы. звучал истерический хохот фашистов, раздавались леденящие душу вопли умирающих…

К вечеру все затихало. Рапортфюрер вызывал через микрофон специальные команды бухенвальдцев:

— Транспорт «Ганс»! Немедленно к воротам!

Узники из команды «Ганс» убирали еще не остывшие тела, грузили их на тележки, отвозили в крематорий…

Вновь прибывших, как правило, первые дни не ставили «на довольствие». Голод безжалостно косил людей. По призыву подпольного интернационального центра заключенные собирали продукты в фонд помощи. Каждый узник добровольно отдавал часть своей мизерной пайки суррогатного хлеба, отливал в бачок по ложке брюквенной баланды. Собранные продукты тайком переправлялись в карантинные бараки.