Генарт, Грунерт, Клоц, фрау Грунерт, Данини.
Д а н и н и. Господа, господа! Наконец-то все кончилось!
В с е. Что кончилось?.. Что такое?
Д а н и н и. Повстанцы решили сдаться.
Г е н а р т. Невозможно!
Д а н и н и. Сдать город, отступить.
К л о ц. Немыслимо! Кто вам сказал?
Д а н и н и. Я вам говорю! Слышал своими ушами.
Г р у н е р т. Что же будет с городом?
Д а н и н и. Город займут пруссаки.
К л о ц. О-о! Но это немыслимо, прямо немыслимо…
Г р у н е р т. А русский жив?
Д а н и н и. Что сделается этому дьяволу!
Г р у н е р т. Ну, пока он жив, никогда не поверю, чтобы разбойники сдались!
Д а н и н и. Да он сам, сам отдал приказ, чтобы отступали!
Г е н а р т. Ты, милейший, бредишь!
Д а н и н и. Ах, ты Господи! Слушайте, слушайте, как это было. Дайте пива — задыхаюсь.
(Фрау Грунерт уползает за стойку.)
Д а н и н и. Итак. Вчера я встретил нашего почтенного маэстро. Оказывается, решил отвезти свою жену подальше от греха, а перед тем не утерпел — наведать закадычного приятеля.
Г р у н е р т. Это кого же?
Г е н а р т. Русского.
Г р у н е р т. Ах, что вы говорите!
Д а н и н и. Да-с. Я с ним. Приходим…
К л о ц. Куда?
Д а н и н и. В ратушу.
В с е. Да что вы!.. Неужели?.. В самую ратушу?
Д а н и н и. Да-с, в самую ратушу. Композитор там свой человек. Он по лестнице — я за ним, он в коридорчик — я следом, он в дверь — и я тут как тут. Он за ширмочку… здесь уж я струсил, не пошел…
Г р у н е р т. А там что, за ширмочкой-то?
Д а н и н и. А там… само провизорное правительство.
Г р у н е р т. За ширмочкой?
Д а н и н и. Да.
Г р у н е р т. Правительство?
Д а н и н и. Да, да.
Г р у н е р т. Хе-хе!..
Г е н а р т. Что же дальше?
Д а н и н и. Дальше? Дальше я узнал, в какие руки попала судьба нашего королевства.
Г р у н е р т. Т-ш-ш!
(Данини делает несколько глотков пива из поднесенной хозяйкой кружки и продолжает говорить, наслаждаясь впечатлением, какое рассказ производит на слушателей.
Крадучись, входит Марихен.)
Генарт, Грунерт, Клоц, фрау Грунерт, Данини, Марихен.
Д а н и н и. Маэстро, значит, направился прямо, а я — по стенке, по стенке, тихонько к самой ширмочке, за которой, собственно, все и происходило. Никто меня не заметил — толкотня там, точно в королевской приемной: все торопятся, всякий старается попасть в покои…
Г р у н е р т. В чьи покои?
Д а н и н и. К русскому.
Г р у н е р т. А он и живет там?
Д а н и н и. Не выходит оттуда. Слышу — рычит. Если, говорит, вы не хотите, чтобы на ваши головы обрушилось проклятье всего народа…
Г е н а р т. Лицемер!
Д а н и н и…вы должны, говорит, выиграть решающее сражение. Если, говорит, мы его примем здесь, то все погибло… Тут ему кто-то возражать: народ, говорит, ни одной баррикады до сих пор не сдал, а вы хотите, чтобы он покинул позиции.
К л о ц. А русский?
Д а н и н и. А русский в ответ: надо, говорит, собрать свои силы и повести наступление, а обороной ничего не достигнешь… Вот как раз в это время пруссаки и начали канонаду. Шум поднялся у них — ужас! Только через минуту вылетает из-за ширмочки наш композитор и говорит: наступает немецкая народная война…
Г е н а р т. Как же наступает?
Д а н и н и. А вот так…
К л о ц. Уйдут в горы, в леса и будет новая тридцатилетняя война… Боже мой, Боже мой!
Г р у н е р т. Судьбы народов решают за ширмочкой? А?!
(Слышится отдельный шум.)
Г р у н е р т. А русский что?
Д а н и н и. Ни ест, ни пьет, да что там — вот уже неделя, как он не спал, и хоть бы что! Отдает приказы, куда послать подкрепление, где что поджечь. Лежит на кожаном диване…
М а р и х е н. Вовсе не на кожаном, а на шелковом, в цветах и с коронами! И никого к нему не пускают, стража кругом королевская… Я сама…
(Шум голосов, внезапно вспыхнув за дверью, врывается в пивную и словно оглушает собою хозяина и гостей. Они, как сидели — кучкой заговорщиков, плечом к плечу — так и остались, только шеи вытянули по направлению к двери.
Группа бойцов Венского Академического легиона останавливается у входа. Они вооружены карабинами, оборваны и грязны.)
Генарт, Грунерт, Клоц, фрау Грунерт, Данини, Марихен, венские легионеры.
П е р в ы й л е г и о н е р. Ну, что я вам говорил? Славное заведение!
В т о р о й. Проклятая страна!
Т р е т и й. Легче в честном монастыре напиться пьяным, чем в этом городе найти сегодня кружку пива!
Ч е т в е р т ы й. Зато как нам обрадовались! Ха-ха-ха!
П е р в ы й (к фрау Грунерт). Какое приятное лицо у этой дамы.
(Легионеры хохочут.)
П я т ы й. К чорту шутки! Пива!
Г р у н е р т. Господа… м… м… многоуважаемые революционеры…
П е р в ы й л е г и о н е р. У вас головная боль?
Ч е т в е р т ы й. Опасайтесь, как бы к ней не прибавилась зубная…
(Хохот.)
Г р у н е р т. Не осталось никаких напитков, почтенные…
Т р е т и й л е г и о н е р. Скорее поверю лютеранскому пастору, чем саксонцу!
В т о р о й л е г и о н е р (наступая на Грунерта). Вот что, ты, кофейная гуща! В Вене и Праге не мало винных погребов выкачали мы на улицу без участия наших желудков. Если ты предпочитаешь полить содержимым своего подвала мостовую, то… (наводит карабин) поторопись намотать на свою голову еще одно полотенце!
(Данини, Генарт и Клоц бросаются в стороны, Грунерт — за стойку.)
Ф р. Г р у н е р т. Ах!
(Легионеры смеются. Расставляют столы и стулья, усаживаются.
Грунерт спешит налить пива.
Входит группа солдат саксонской армии. Они держатся тихо, сторонкой. На их лицах — усталость и недовольство.
Позже появляется ночной сторож.)
Генарт, Грунерт, Клоц, фрау Грунерт, Данини, Марихен, венские легионеры, саксонские солдаты, ночной сторож.
С о л д а т ы. Добрый вечер!
Л е г и о н е р ы. Servous! Servous!
П е р в ы й с о л д а т. Пожалуйста, по кружке пива…
В т о р о й л е г и о н е р. Они все еще не отучились просить…
В т о р о й с о л д а т. Мы у себя дома.
П я т ы й л е г и о н е р. Когда влепят в череп пулю, будет все равно где — у себя дома или в гостях у соседей.
Т р е т и й с о л д а т. В наших обычаях предпочитать просьбу требованиям.
Т р е т и й л е г и о н е р. Ха! Вот почему саксонских солдат не видно на баррикадах: их еще туда не попросили!
(Входит ночной сторож. Пьет у стойки водку, потом набивает и раскуривает трубку, присаживается на ступеньках. Оттуда безмолвно и бесстрастно следит за происходящим.)
П е р в ы й с о л д а т. Неправда!
Т р е т и й с о л д а т. Мы исполняем свой долг.
В т о р о й л е г и о н е р. Исполнять долг — значит подчиняться приказам. Вы пользуетесь отсутствием команды и ничего не делаете.
Д а н и н и. А разве русский не командует?
В т о р о й л е г и о н е р. Не будь его — на моем месте сидел бы пруссак.
Г е н а р т. Говорят, что он решил оставить город?
П е р в ы й с о л д а т. Уже трубили сбор к отступленью.
В т о р о й л е г и о н е р. Вы готовы удрать и без сбора!
Ч е т в е р т ы й л е г и о н е р. Вот мы, — мы еще подеремся!
(Легионеры шумно одобряют товарища, смеются, пренебрежительно кивают в сторону саксонских солдат.
Входят возбужденные группы инсургентов-граждан и солдат коммунальной гвардии. Последние — те же обыватели, но лучше вооружены и носят бело-зеленые перевязи на рукавах.
В дальнейшем появляются отдельные повстанцы из ремесленников и рудокопов, подростки, солдаты и гвардейцы.
Кабачок утопает в немолчном гуле. Реплики, которые доходят до слуха зрителя — резкие выкрики особенно возбужденных или озлобленных людей.
Подвал превращается в казарму.)