Мне стало стыдно, что я задал такой глупый вопрос. Но она тут же пришла мне на выручку:

— Вы здесь впервые?

— Да… Вообще-то я не хожу в подобные места… Но сегодня вечером…

— Что сегодня вечером?..

— Я пришел сюда вместе с вами, — набравшись смелости, выпалил я одним духом.

— Так это вы меня преследовали до самых дверей? — удивилась она.

— Да… Значит, вы заметили?

— Конечно… Какая женщина этого не заметит?

— Но вы ни разу не оглянулись.

— А я никогда не оглядываюсь. — Помолчав немного, она с улыбкой продолжала: — У меня есть своеобразная игра. Когда кто-нибудь идет за мной, то я стараюсь подавить любопытство, не оборачиваюсь и в то же время даю полную свободу фантазии. «Кто он? — думаю я. — Молодой или старик, богатый князь или бедный студент, а может быть, просто забулдыга?» По звуку шагов я пытаюсь определить, кто же мой преследователь, и, пока разгадываю эту загадку, незаметно дохожу до места. Значит, это были вы? А я было подумала, судя по вашей нерешительной походке, что за мной идет пожилой женатый мужчина. Заглянув мне в глаза, она вдруг спросила:

— Вы меня поджидали?

— Да.

— Почему вы решили, что я буду идти той же дорогой, что и вчера? Или вы знали, что я здесь работаю?

— Нет. Откуда мне было знать? Я же вам говорил… А может, только собирался сказать… Сам не заметил, как оказался там в тот же час… А когда вы появились, я отвернулся. Боялся, что вы меня узнаете.

— Ну, что ж, пора домой. Поговорим по дороге… Заметив, очевидно, мою растерянность, она спросила:

— Вы не хотите проводить меня? Я вскочил как ужаленный.

— Не так поспешно, мой друг, — рассмеялась она. — Я должна еще переодеться. Подождите меня минут через пять около выхода!

Она поднялась и, подобрав рукой подол платья, пересекла зал. Прежде чем скрыться в дверях, она оглянулась и снова подмигнула мне, как старинному другу.

Я подозвал официанта, попросил счет. Никогда в жизни не чувствовал я себя таким веселым и храбрым. Пока официант выстраивал на листке блокнота столбик цифр, меня так и подмывало сказать ему: «Погляди на меня, дуралей! Неужели не видишь, как я счастлив?» Мне хотелось смеяться, приветствовать всех оставшихся еще в зале посетителей и оркестрантов. Я был готов обнять, горячо расцеловать всех, как самых близких друзей.

Поднявшись, я широким, размашистым шагом уверенного в себе человека направился к выходу. В гардеробе я оставил женщине, подавшей мне пальто, целую марку, хотя подобное мотовство мне было вовсе не свойственно. Неоновая вывеска «Атлантик» над входом уже погасла. Невидимой стала и линия морских волн под буквами. Небо было совершенно чистым, а на самом его краю, там, где заходит обычно солнце, виднелся тоненький ломтик полумесяца.

— Долго вы меня ждали? — услышал я вдруг за спиной женский голос.

— Нет. Только что вышел, — сказал я и повернулся. Она стояла передо мной, словно в нерешительности.

— Вы, кажется, и впрямь хороший человек, — произнесла она тихим голосом, почти не шевеля губами.

При ее появлении моя смелость тотчас же испарилась. Желание благодарить ее, целовать ей руки тотчас же прошло, — и у меня хватило силы лишь выдавить из себя:

— Не знаю…

Она без долгих церемоний взяла меня под руку и, потрепав свободной рукой, как маленького ребенка, по подбородку, мягко сказала:

— Ей-богу, вы застенчивы, как девушка! Покраснев, я отвел взгляд. Свобода ее обращения продолжала меня смущать. Видимо, почувствовав это, она решила вести себя сдержанней, перестала гладить мне подбородок и отпустила мой локоть. Я был поражен, увидев на лице ее некоторую растерянность, пожалуй, даже смущение. От ее шеи по щекам распространялся легкий румянец. Полузакрытые глаза избегали моего взгляда. «Что с ней? — подумал я. — Она переменилась до неузнаваемости. Совсем другая женщина».

— Уж такая я есть! — сказала она, будто прочитав мои мысли. — Странностей у меня хватает. Если вы решитесь со мной дружить, вам придется с этим примириться так же, как и с моими капризами. Друзьям со мной нелегко.

Она помолчала, потом, словно пожалев о собственной откровенности, добавила совсем другим, почти грубым голосом:

— Не знаю, захотите ли вы со мной дружить. Я женщина независимая. Ни в ком не нуждаюсь. Никому не хочу быть обязанной. Так что смотрите.

— Я постараюсь вас понять, — произнес я дрожащим голосом.

Некоторое время мы шли молча. Затем она снова взяла меня под руку.

— Значит, вы постараетесь меня понять… — сказала она без всякого выражения, как обычно говорят о вещах самых обыденных. — Похвальное намерение. Боюсь только, что оно неосуществимо. Может быть, я и смогу быть хорошим другом. Время покажет. Только не обижайтесь по пустякам.

Она остановилась вдруг и погрозила мне пальцем, как непослушному ребенку:

— И запомните, если вы начнете чего-то домогаться, требовать, между нами все кончено! Я не допущу никаких посягательств… Знаете, почему я презираю мужчин? — спросил'а она запальчиво, как будто бросая вызов неведомому врагу. — За то, что они считают своим законным правом требовать слишком многого. Поймите меня правильно! Эти требования не обязательно облекаются в слова. Многозначительные взгляды, улыбки, жесты — все это тоже может выражать требование. Нужно быть слепой, чтобы не замечать глупой самоуверенности мужчин. Видеть, как у них вытягиваются лица при малейшем отпоре женщин, уже достаточно, чтобы понять всю их наглость. Они воображают себя охотниками, а нас добычей, — и никак не могут отказаться от этого представления. Наш долг, по их мнению, быть естественными и покорными. Ни в чем не отказывать мужчинам. Своих желаний нам не позволено иметь, мы не вправе поступать так, как нам хочется. А я презираю это глупое мужское высокомерие. Можете ли вы меня понять? Мне кажется, мы могли бы стать с вами друзьями, потому что в вас нет этой дурацкой самонадеянности… А впрочем, не знаю. Волки, бывает, прячутся и под овечьей шкурой!..

Она шла быстро летящей походкой и продолжала говорить, энергично жестикулируя руками, то опуская, то поднимая глаза. После каждой фразы она делала паузы, такие долгие, что казалось, будто она уже высказала все, что хотела. Оробев, я молча шел рядом. Где-то около Тиргартена мы остановились перед трехэтажным каменным домом.

— Вот я и пришла… — объявила она. — Здесь я живу. Вместе с матерью… Завтра, надеюсь, мы продолжим наш разговор… В кабаре больше не приходите. Я не хочу, чтобы вы там меня видели. Можете записать очко в свою пользу. Встретимся днем… Вместе побродим… У меня есть излюбленные места в Берлине. Может быть, они и вам понравятся… Ну, а теперь — спокойной ночи!.. Одну минутку: я ведь до сих пор не знаю вашего имени…

— Раиф…

— Раиф? И это все?

— Раиф Хатып-заде…

— Ну, этого мне не запомнить. Да и не выговорить. Уж лучше я буду вас звать просто Раиф. Не возражаете?

— Мне так еще приятнее!

— А меня можете звать просто Марией. Я же вам сказала, что не люблю оставаться в долгу!

Она засмеялась, и на ее так часто меняющемся лице снова появилось доброе дружеское выражение. Она пожала мне руку, мягким, словно извиняющимся голосом еще раз пожелала спокойной ночи. Потом открыла сумочку, достала из нее ключ и, резко повернувшись, направилась к двери. Я медленно побрел прочь. Но не успел я сделать и десяти шагов, как услышал за спиной ее голос:

— Раиф!

Я обернулся и застыл в ожидании.

— Подойдите сюда!

С трудом сдерживая смех, она произнесла с подчеркнутой любезностью:

— Я счастлива, что мне так быстро представился случай обратиться к вам по имени!

Она стояла на верхних ступеньках лестницы, и я вынужден был смотреть на нее снизу вверх. В полутьме ее лицо было едва различимо.

— Значит, вы уходите? — спросила она серьезным голосом, в котором, однако, угадывался сдерживаемый смех.

С бьющимся сердцем я сделал шаг вперед, не зная, радоваться или огорчаться. Было даже странно подумать, что моя надежда может осуществиться.