Наверху послышались тихие голоса, потом заскрипела лестница — они спускались. «Все! — подумал Децкий. — Идут убивать!» Он зажмурился, тело сжалось, сердце оледенело, ожидая ножевого удара. Убийца вошел в камору, приблизился, нагнулся; Децкий слышал его дыхание; рука убийцы коснулась кляпа и вдавила его поглубже. И еще была минута жуткого ожидания. Потом удаляющиеся шаги, скрип дверей, стук клямки, щелк замка. Децкому стало ясно, куда они отправились — убивать шофера.

Сенькевич, когда преступник нагибался к нему и проверял кляп, тоже ожидал, что сейчас врежется в тело нож, и удивился последовавшей отсрочке смерти. Иллюзий о готовящейся ему судьбе он не питал. Его и Децкого убьют; было странно, что тянут с убийством. Но и было понятно, почему не спешат. Закрыв их на мельнице, преступники пошли выяснять, где стоит его машина. Кто в машине? Теперь им надо отогнать от дачи машину Децкого, пусть не в Миховичи, хотя бы в лес, главное убрать ее с дороги. Они могут выйти к шоссе, и там увидят его «Москвич», Валеру и Корбова, и поспешат сюда. Дорога до шоссе и назад займет полчаса. Если в эти полчаса он не освободится, его зарежут или утопят в пруду. Или сожгут вместе с мельницей. Корбов же дисциплинирован и, веря в его опыт, будет еще какой-то срок ожидать, а потом пойдет навстречу или поедет навстречу. А куда поедет? Машины Децкого возле дачи не будет, и Корбов поедет в Миховичи. А если пойдет по дороге пешком, то все равно не выйдет к мельнице — зачем? А если догадается, выйдет, то может попасть сюда третьим. В любом случае надеяться на помощь извне не приходилось. Еще удивляло, что преступников двое. Верно, и Децкий не ожидал встретить двоих. Кто? Но сейчас не имело значения гадать — кто? Узнается, если удастся освободить руки.

Сенькевич повернулся к Децкому, оба узника встретились глазами. Затем Сенькевич повалился на живот, перекатился через связанные свои руки и оказался вплотную к Децкому. План его был таков: Децкий должен перегрызть веревку, иного пути спасения им нет. Он мысленно отдал ему приказ: «Повернись на бок». Децкий понял и повернулся. Тогда Сенькевич ткнулся кляпом в руки Децкого, и тот скрюченными пальцами зажал концы кляпа и стал тянуть. Сенькевич же отваливался на спину. Наконец набухшая тряпка вырвалась, и воздух пошел в измученную грудь. «Повернись», — сказал Сенькевич. Захватив зубами, он вытянул намокший слюной кляп Децкого.

— Перегрызи веревку, — сказал Сенькевич.

— У меня нож, — ответил Децкий. — На спине, под пиджаком.

Теперь они повернулись друг к другу спинами, и Сенькевич, вытягивая пиджак, добрался до рукоятки охотничьего ножа. Зажав в руках ножны, он отдал рукоять в руки Децкого. Исколов об острие руки, Сенькевич все же приладился пилить веревку.

Шорох ножа возвращал Децкому силы. Освободить следователя — означало спасти себя. О том, что случится позже, через час, завтра, как придется отвечать, как объясняться, что будет с ним, Децкий не думал. Главное было освободиться, спастись сейчас. Только бы успеть, думал, только бы они не вернулись, не отняли нож, не убили этим ножом.

Наконец путы ослабли, петли растянулись, и Сенькевич высвободился. Первое, что он сделал, получив волю, — отложил в сторонку два кляпа и веревки — это были вещественные улики. Подумав, Сенькевич развязывать Децкого повременил.

— Кто они? — спросил он.

— Не знаю! — искренне ответил Децкий.

— Кого ты искал здесь?

Децкий замялся. Теперь, когда минула опасность, когда он почувствовал защиту, когда так близко находившаяся смерть отступила, раскрываться не хотелось. Наоборот, хотелось, чтобы убийцы не пришли, чтобы они бежали, исчезли, чтобы их не нашли. Больше он им не попадется. Но полной уверенности в своем спасении у него не было — он связан, он на мельнице, следователя могут застрелить, счастье вновь изменит ему… Он сказал:

— Кто-то убил Пташука. Я искал — кто?

— За что убили Пташука?

— Он знал вора.

— Того, кто ходил в сберкассу?

— Да.

— За это или за хищения? — спросил Сенькевич в упор.

Вопрос был однозначный, и Децкий растерялся: любой его ответ отрицательный, утвердительный — являлся признанием причастности к хищениям, знания о них, соучастия. Децкий недоуменно пожал плечами.

Недоверчиво поглядывая на Децкого, Сенькевич обдумывал, как лучше провести задержание. Он один, преступников двое; вступать в единоборство было рискованно. Привлечь Децкого? Но Децкий — безответственное лицо, пострадавшее лицо, он может убить своего противника. Невольно. Или сознательно. Он сам — потенциальный ответчик, если подтвердится расхищение ширпотреба. Но и держать его связанным, думал Сенькевич, нельзя. Он обязан освободить Децкого, таково требование закона. Децкому не предъявлено никакого обвинения, он истец по делу, которое расследует уголовный розыск, сейчас он — жертва злого умысла, преступниками совершено покушение на его свободу, здоровье и жизнь. И что бы ни случилось позже, каковы бы ни были обвинения ему по линии ОБХСС, он в эту минуту пользуется всеми правами, и должен быть защищен, и должен получить свободу перемещения и решений — быть ему здесь, подвергать свою жизнь риску нового преступного нападения или остаться в интересах следствия. И Сенькевич медленно разрезал Децкому бинты.

…Корбов же после отъезда Сенькевича с трактористом пошел собирать землянику. И увлекся. Так складывались городские его привычки, что в лесу бывал редко: если за лето раза два выезжал на природу — это считалось хорошо, да и то не в лес выезжал, не по ягоды, не по грибы с кошелкой, а к воде, и всегда с компанией; как-то и в голову никогда не приходило, что ему, холостому молодому парню, интересно станет собирать ягоды. А сейчас случай способствовал, и Корбов вошел в азарт, совершенно необычные ощущения, помимо того что было вкусно, захватили его — запахи, звуки, игра света в стволах, прятанье ягод, россыпи их в траве, мелкий мир под ногами. Он все далее отходил от шоссе, забывшись о беге времени, о том деле, ради которого здесь оказались, о длительном отсутствии майора. Но пришел такой момент, когда внутренний страж, победив силу увлечения, заставил его взглянуть на часы — прошло восемьдесят пять минут, как он расстался с Сенькевичем. Полтора часа. Корбов мгновенно и крепко взволновался; тем сильнее, что эти полтора часа не вспоминал о Сенькевиче вовсе. Так не должно было быть, Сенькевич не мог отсутствовать столь долго без важного дела, только дело могло его задержать. Какое дело? Майор, разумеется, не мог трястись трактором в Миховичи, догнать машину было нельзя, хватило бы просто установить, что Децкий поехал в том направлении; пусть он смотрел след два километра — больше незачем, а это отняло бы минут десять. И полчаса могло занять возвращение, неспешная прогулка лесом. Итого сорок, пусть сорок пять минут. Но сверх того оставалось еще сорок пять — сорок минут. Свободных. Незанятых? Чем занятых? Полтора часа отлучки — это никак не подходило к обязательности Сенькевича. Собирал землянику? Нет, не мог собирать, прежде вернулся бы, чтобы не беспокоить его и шофера. И какие могут быть ягоды, если надо срочно же возвращаться в город и установить, где Децкий, вернулся ли он на работу, носится ли по городу, кого навещает. Какие, к черту, ягоды, если попали впросак. Нет, не стал бы Сенькевич зря тратить время, зная, что его ждут. Однако не возвращается. Или вышел на Децкого? На встречу Децкого с кем-то? Один против… скольких?

И Корбов немедленно зашагал вдоль дороги, не по самой дороге, а лесом, срезая углы на угадываемых извивах проселка. Через десять минут хода где-то неподалеку от него заурчал мотор легковушки, движение ее продолжалось полторы минуты. Да ведь это Децкого «Жигули», подумал Корбов, другие в лес не въезжали; могла, конечно, гудеть и посторонняя машина, но не верилось, что посторонняя, верилось, что именно Децкий сидит за рулем. Значит, и майор где-то тут, думал Корбов. Он прикинул сторону, в какой заглох шум мотора, и пошел туда, теперь уже настороженно: если Сенькевич следит за машиной, то открытое появление Корбова окажется во вред. И Корбов старался быть неприметным. Скоро он вышел на лесной хутор, довольно ухоженный и жилой, но без хозяев. Укрываясь в папоротнике, он разглядывал одинокий лесной двор; перед двором проходила дорога, и Корбов думал, что удобнее всего пройти к дороге и посмотреть следы легковушки, а затем уже придерживаться их в дальнейшем поиске. Неожиданно на дороге показались люди, двое мужчин — в зеленых куртках; они деловито шли в сторону шоссе. Пропустив их, Корбов поднялся и, следя или угадывая отпечатки протектора, пошел вдоль дороги. Через несколько минут он увидел машину Децкого. Никого не чувствовалось возле нее. Корбов подобрался и дотронулся до выхлопной трубы — легкое тепло еще хранилось металлом. Выходило, что и Децкий, и Сенькевич были где-то поблизости. С кошачьей осторожностью Корбов обполз место стоянки по широкому кругу. Но никто не увиделся ему. Тогда Корбов пошел вперед той лесной, обросшей кустами дорожкой, на которой оставлены были «Жигули», и оказался на краю небольшого, примыкавшего к речке лужка; старая мельница стояла на запруде, долетал оттуда шумок водосброса. Место было дикое, красивое, безлюдное, но смятение, тревожное беспокойство вызвал в Корбове этот пейзаж. Опушкою он стал продвигаться вправо и буквально через десять шагов заметил, что к мельнице проложен кем-то — кем? — Децким? Сенькевичем? — свежий след по траве. Но едва ли через открытый обозрению лужок мог идти Сенькевич. Только в самых крайних обстоятельствах. И Корбов решил обойти луг по периметру, держась лесом и кустами. Он так и сделал и вышел к реке. Мостка до запруды не было; Корбов задумал поглядеть, есть ли мостки за плотиной, и последовал к мельнице. В стене сруба, обращенной к реке, на высоте четырех метров чернел квадратный проем — бывшее окно. Странное чувство охватило Корбова при виде этой ровной дыры — что сейчас из нее выглянет Сенькевич, что он прячется здесь и ждет его. Но никто не выглянул. Тогда Корбов, повинуясь своему настроению, приставил к стене жердь и полез в проем и испытал изумление, увидев рядом с Сенькевичем Децкого.