Мать обрадовалась, расплатилась с врачом, и они вышли.

Базар еще только начинался. На масло был спрос, и Вагрила быстро продала его. К фасоли только приценивались, но не брали. Так с ней и до вечера можно было простоять. У женщины с мальчиком осталась непроданной только одна курица.

— Говорила мне свекровь — не бери ничего для продажи, коли с дитем к врачу пошла, — сказала женщина. — Да что делать, все мы смотрим, как бы чего выручить.

— Ничего, продашь.

— Не простоять бы понапрасну до вечера.

Покупатели проходили мимо, равнодушно поглядывая на их товар. После обеда перед ними остановилась дородная горожанка, с красивыми глазами и челкой черных волос, выбившейся из-под капюшона на белый лоб. «Ухоженная бабенка», — подумала Вагрила и принялась расхваливать курицу. Покупательница даже не взглянула на крестьянок. Надменно выставив пухлый подбородок, она сказала:

— Десять левов.

— Не знаю как тебя величать — госпожой или барышней, уж не взыщи, — мягко заговорила женщина. — Этих денег мне и на автобус не хватит, домой воротиться.

Покупательница прищурилась, прикрыв глаза длинными ресницами и раздраженно повторила:

— Даю за нее десять левов.

— Сынок у нее больной, у врача она с ним была, в расход вошла, — поддержала Вагрила свою новую знакомую.

Горожанка еще раз взглянула на курицу и заявила:

— Надбавлю два лева, но пусть мальчишка отнесет ее ко мне домой.

— Да ведь у него ухо болит.

Покупательница пожала плечами и пошла.

— Ладно, госпожа! — крикнула ей вслед спутница Вагрилы. — Пусть будет по-твоему.

— Где живешь, далеко? — спросила Вагрила.

— На Баждаре.

Закутанный в шаль мальчик взял курицу и пошел за покупательницей, стараясь не упустить из виду в сутолоке базара ее белый капюшон.

Когда Вагрила была еще девушкой, отец привез ей из Валахии в подарок тонкое светло-голубое покрывало для кровати. Даже запах этой ткани показался Вагриле каким-то особенным, удивительным. Покрывало это словно говорило ей, что люди в городе живут совсем иной, какой-то особенной жизнью, и внушало ей уважение к ним. С годами это чувство не рассеялось. И сейчас Вагрила не испытала никакой неприязни к надменной и красивой городской женщине, просто пожалела, что мальчику пришлось идти на этот Баждар, который почему-то представлялся ей далеким и крутым. Мальчик скоро вернулся. Он весело улыбался.

— Чего это ты, гостинец она тебе дала, что ли? — спросила мать.

— Да нет. Я все на дома смотрел. Они все одинаковые. И люди одинаковые, не различишь. А на каждой двери таблички. В том доме, где она живет, на табличке написано — Богдан Лесев.

— Верно, мужа ее так зовут.

Познакомившись с какой-нибудь крестьянкой Вагрила обычно не разлучалась с ней до конца базара. Они вместе отправлялись домой, если было по дороге. Но сейчас в торбе Вагрилы лежала передача для Стояна Влаева. Нужно было сходить в полицейский участок, но как сказать об этом своей знакомой. Под каким предлогом проститься с ней и уйти, избегая лишних расспросов? Ничего не придумав, Вагрила, выбрав удобный момент, шмыгнула в толпу. Покинув базар, она пошла узкими переулками. Острое чувство недовольства собой овладело Вагрилой. Она любила делать все в открытую, а теперь приходиться таиться от людей. «Сама виновата, — раздраженно укоряла она себя, — зачем взяла узелок. Сказала бы что времени не достанет, мол, своих дел много… Ведь всем не угодишь… Как бы Гергану чего худого из-за этого дела не вышло. И что теперь эта баба подумает — убежала от нее, ровно лиходейка какая!»

Терзаясь этими мыслями она подошла к воротам участка.

— Кого надо? — спросил дежурный полицейский.

— Стояна Влаева, — чуть слышно промолвила Вагрила не поднимая глаз.

— Кем ты ему будешь?

— Да никем, — подчеркнуто сказала она, надеясь, что полицейский поймет, что пришла она сюда не по своей воле.

Арестанты занимались уборкой двора.

Стоян Влаев подошел к ней, радостно улыбаясь.

«И смеется еще!» — возмущенно подумала она, совсем озлобляясь на себя за то, что пришла сюда.

— Добрый день! — протянул руку Стоян.

Но Вагрила, словно не заметив протянутой руки, наклонилась над торбой.

— Вот, это тебе жена посылает, — сказала она, положив на землю узелок.

— Хорошо, что догадалась.

— Трудно ей, совсем замаялась, — сказала она и, не прощаясь, пошла прочь.

— Да что я, виноват, что ли? Работал я, прямо с поля меня взяли!

Вагрила даже не обернулась, торопилась отойти подальше от участка.

Дежурный полицейский подошел к Стояну и, сунув ему под кос карманные часы, сказал с ухмылкой:

— Имеешь еще десять минут на свидание.

Стоян Влаев держал узелок двумя пальцами, отведя руку, словно боялся замарать. Лицо его судорожно покривилось.

Вечером, вернувшись домой, Вагрила ни словом не обмолвилась о встрече со Стояном. Не хотела даже думать о ней.

Высадив Вагрилу и случайную попутчицу с мальчиком, Бияз поехал дальше. Вскоре он свернул на крутую мощеную улицу квартала Баждар. Лошадь устало всхрапывала, роняя клочья пены на камни мостовой.

Жалея животное, Тотка спрыгнула с телеги и пошла пешком. Вид города разочаровал ее. Она представляла его себе совсем иным, каким-то по-праздничному ярким, цветистым и нарядным. Серые, теснящиеся друг к другу громады зданий, подавляли ее. Особенно поразили Тотку фабричные трубы, извергавшие в небо клубы дыма. Но в конце улицы картина изменилась. Перед ней предстали двухэтажные дома с занавесками на окнах, палисадники с кустами и деревьями. Дальше улица упиралась в сосновую рощу, над которой голубело чистое небо. Тотка обрадовалась, словно, увидела здесь частицу родного села.

— Тпру, приехали! — воскликнул Бияз, натягивая вожжи…

Дверь открыла высокая полная дама в шелковом халате.

— Проходите!

Бияз и Тотка вошли в коридор, где на них пахнуло каким-то особенным городским запахом.

Смущенно поглядев на дочь, словно стыдясь перед ней, Бияз спросил:

— Разуться, что ли?

— Не надо, — сказала дама.

В это время из противоположной двери вышел в коридор высокий худощавый мужчина.

— Галстук мой выглажен? — спросил он, не обращая никакого внимания на посторонних.

Дама, не отвечая, раздраженно мотнула головой. Мужчина скрылся. Поправив черную челку на лбу, дама сделала знак следовать за ней, и пошла, оставляя за собой запах духов.

Трифон Бияз и Тотка, на цыпочках прошли на кухню. Тотка взглянула на стол. Он был завален разной посудой и какими-то другими вещами, каких она не видела у себя дома.

— Так, значит, это и есть твоя дочь, — сказала дама.

Бияз утвердительно кивнул.

— Она.

— Хорошо, я возьму ее.

Бияз мял в руках папаху, переминался с ноги на ногу, ждал — не скажет ли госпожа Лесева еще чего. Но та рассеянно молчала, шевеля сочными губами.

Бияз напялил папаху, шагнул к двери, собираясь выйти и, словно вспомнив о чем-то, обернулся. Хозяйка взглянула на него, потом перевела взгляд на Тотку, которая стояла у стола, и, поняв чего ждет крестьянин, сказала:

— Не беспокойся, ей здесь будет хорошо.

Улыбка разлилась по лицу Бияза. Он поверил словам хозяйки, потому что очень хотел, чтобы дочери его было хорошо у чужих людей. Шагнув вперед, он поклонился.

— До свидания, — сказала госпожа Лесева.

Бияз пожал ей руку — пухлую и мягкую, как овечий хвост, и тут же подумал, что не надо было делать этого — может быть, хозяйке было неприятно прикосновение его корявой мозолистой руки.

— До свидания!

Госпожа Лесева вышла в боковую дверь, куда Биязу, как он сознавал, никогда не будет доступа.

— А ты, смотри, слушайся хозяйку, — наставительно промолвил Бияз, повернувшись к дочери и в груди у него заныло, словно какая-то невидимая рука сдавила сердце. Махнув рукой, он вышел.