Этой теме и посвящена моя научная работа. Проект прост. Возле отправляющегося на тот свет, в дальнейшем именуемого «уходящий», бдит знающий товарищ, в дальнейшем именуемый «судья на финише». В соответствующий миг, когда соответствующий глаз больше не мигает, он говорит «Стоп!» — и собирает все, что нажил сосед за свою жизнь. Нужны еще двое судей на линии, в дальнейшем именуемых… нет, лучше не будем их именовать, маленькая конспирация при большой бдительности никогда не помешает, — которые проследят, чтобы это живое существо, превращающееся в существо неживое, перед охлаждением не сунуло бы тайком пачку ассигнаций юному родственнику. Таким образом каждому молодому человеку будет предоставлена возможность начать свой жизненный путь на одной стартовой линии со всеми сверстниками. Бедным, но честным. А то выходит — папаша работал, а сын ест!

Мы не имеем права наказывать и позорить наше будущее поколение таким грехом, как состояние. Иногда спрашивают — а что делать с полученными от родителей знаниями? Правильней всего — выбросить их из головы и передать в соответствующую контору, дабы можно было убедить сограждан в обратном. Примерно так, как всем нам уже доводилось делать в последние десятилетия. С наследственной одаренностью договоримся так: способного к языкам направим в нефтяную промышленность, с музыкальным слухом — на телефонную станцию, с химическими генами — камни грузить. Надо покончить с положением, когда один делает больше, а другой получает меньше. Общий урожай и готовить надо сообща.

Подпись

С бумагами все почти утряслось, оставалось добить последнюю. Я вошел в кабинет начальника цеха, достал из кармана сложенный вчетверо лист, положил его на стол и поясняю:

— Это моя характеристика. Два дня назад вы ее подмахнули, и я пошел за подписями в дирекцию и завком. Там спрашивают, кто составлял характеристику. — Начальник цеха. — Как фамилия? А я, простите, фамилии-то вашей не знаю.

— Нелепо, конечно, что вы не знаете моей фамилии, — отвечает начальник цеха.

— Нелепо, — киваю я. — Но видите ли, когда я пришел на этот завод, все только и говорили: вот теперь начнется нормальная жизнь, Руди Вялку-то по шапке дали. Так я узнал фамилию прежнего начальника цеха. А с вами я никогда не сталкивался и ничего такого про вас не говорили…

Он печально посмотрел куда-то вдаль и спросил:

— Неужели мы так ошиблись, составляя вам характеристику, что ее отказываются подписывать?

— Нет, — ответил я спокойно и мужественно. — Характеристика составлена согласно всем требованиям, просто они не разобрали вашей фамилии. Я им сказал, что раньше начальником цеха был Руди Вялк, а как зовут нынешнего — не знаю.

Начальник испытующе взглянул на меня и спросил:

— Так вы утрясли наконец это дело?

Я вспомнил, что ребята говорили, будто Руди Вялка выгнали за глупость, уж больно бестолковый был… Но времени в обрез, раздумывать некогда, я и объясняю:

— Утряс, но не до конца. Они сказали: никто, мол, не сомневается, что это подпись начальника цеха — только какого? Цехов-то у нас вон сколько.

— Все понятно, — говорит он, — надо было собрать подписи со всех начальников цехов!

— Ничего подобного! — чуть не кричу я. — Подпись нужна только ваша, и чтоб разборчиво. Я, говорю, прежнего-то я знаю, тот Вялк был, а вас не знаю, потому что неразборчиво.

Берет он мою характеристику и страдальческим голосом зачитывает: «Юхан Кадарпик — токарь высокого морального облика и среднего материального положения. Дружелюбный, приветливый общественник…».

— Все верно, — подбадриваю его.

— Верно и очень разборчиво, — подтвердил начальник цеха и продолжил чтение:

«…В личной жизни испытывает большой интерес к Болгарии, поэтому рекомендуем Ю. Кадарпика для туристической поездки в Болгарию, как только для него найдется место. В смысле выполнения плана ему не будет стыдно посмотреть в глаза болгарским товарищам, а учитывая премии, с оплатой путевки он справится».

Подняв глаза, он облегченно улыбнулся:

— Абсолютно разборчивая характеристика!

Я выдержал небольшую паузу, чтобы продлить ему удовольствие. Потом добавил:

— Только вот подпись неразборчивая. Они спросили, кто писал.

— Ах, вот в чем дело, — закивал он, посерьезнев. — Они решили, что вы сами составили себе характеристику.

— Ничего они не решили! Ваша подпись — значит, вы и писали. А вот  ф а м и л и я  ваша неразборчива.

— Смехотворная бюрократия, — покачал головой начальник цеха. — Сколько паники из-за одной фамилии!… А в Болгарии сейчас жарища.

Я собрался с духом и вставил:

— К счастью, любую неразбериху можно разобрать!

Начальник сразу зарумянился. Поднявшись со стула, он уселся на край стола, взял меня за пуговицу и доверительно произнес:

— Будет крайне несправедливо, если вы не попадете в Болгарию. У нас электрик был дуб дубом, тот даже в Швеции побывал!

Теперь больше не было сил, и я рявкнул:

— У каждого человека есть фамилия. Я, например, Кадарпик!

— Да, да, — сочувственно кивнул он, — но вы не начальник цеха.

Я рванулся к окну, распахнул его и сказал:

— Одно из двух: либо я узнаю вашу фамилию, либо столкну вас вниз.

— Ладно, — он капитулировал, встал, взял шариковую ручку, придвинул мою характеристику себе под нос и рядом со своей подписью, в скобках, вывел: «Начальник цеха».

Я подхватил начальника на руки и двинулся к окну. Он посмотрел мне в глаза и прошептал:

— Мне-то все равно. Больничный дадут — недельки две подышу спокойно. Как вы в своей Болгарии. Съездите и вернетесь… А вот если вы честно скажете им, что я и есть Руди Вялк, они обязательно вспомнят, что должны были дать мне по шапке. Такие дела!

Я опустил начальника цеха в его дряхлое кресло и двинул в дирекцию. На свежем воздухе быстро родилась идея…

Уверенным шагом я вошел и заявил, что имя прежнего начальника успел позабыть, а нынешнего зовут Руди Мялк.

— С этой фамилией у нас неприятностей не было, — заявили завком и дирекция, подписали мою характеристику и заверили: «Следовательно, ваша бумага достойна доверия во всех отношениях».

Будьте людьми

Лет двадцать никак не мог собраться в зоопарк. И вот пошел. Теперь, кажется, буду жалеть об этом всю жизнь. Я быстро осмотрел пичужек и зверушек, постоял возле слона, медведя и дошел до клеток с обезьянами. Смотрю на обезьян минуту, пять, 10, 30 минут. Смотрю и думаю — до чего же, черт возьми, милые существа. Перед глазами у меня сновали обезьянки, а за спиной проходил знакомый. Хлопнул меня по плечу и говорит: «Ну, дружище, ты все еще тут. Влюбился, что ли?» И как бы подтверждая, что шутка остроумная, окатил меня настоящим лошадиным ржанием.

По счастью, лошади довольно скоро покинули мое воображение. Я снова остался с обезьянами. Но, видимо, реплика знакомого как-то нехорошо на меня подействовала. Мною овладело беспокойство. Нет, дешевая шутка насчет влюбленности меня не обидела. Встревожило то, что я в самом деле не без удовольствия стоял перед обезьяньей клеткой и с любопытством смотрел, как резвятся зверушки. А что, если я и правда влюбился? Я подумал о своей юности, но нет, не припоминалось, чтобы я когда-нибудь так влюблялся в девушек. Понятно, ни у одной из них не было такого миленького хвостика и такой уморительной мордашки, но все же — они-то были людьми…

И тут меня осенило: я и сам не вполне человек. В поведении и внешности мартышек было так много от меня самого, что объяснение могло быть одно: все мы происходим от обезьян, но кто-то ушел от них далеко, а кто-то — не очень. Вот я, наверно, все еще с ними.

С этой мыслью я покинул зоопарк. В трамвае меня не переставал мучить вопрос: а понимают ли это остальные? Потому что если понимают чужие, то еще легче уловить это знакомым, сотрудникам! Тогда меня уволят с работы, разведут с женой, выбросят из профсоюза… бр-р! По спине пробежал озноб. Будь что будет, главное — ни за что не производить впечатление обезьяны! Нужно держаться по-людски, нужно жить так, чтобы ни у одного сотрудника, милиционера или ученого не возникло подозрения в моей принадлежности к высокому званию человека.