Отсюда происходил ее ровный голос, и смесь почтения, оборонительной позиции и упрямства со стороны МакКлинтока, потому что Корона — и лично король Роджер II, проникнувшийся ненавистью к котам по личным причинам — просто отказывалась привести поправку в исполнение. Мало того, министр юстиции якобы говорил, что у грифонской интерпретации может быть больше оснований, чем считают большинство экспертов. Само собой разумеется, Корона же старалась — и с немалым успехом — застопорить «Билль о правах древесных котов» в Палате Лордов. И даже если ему как-то удастся пройти обе палаты, то крайне маловероятно, что король Роджер даже подумает о том, чтобы подписать его… и подавно маловероятно, что сторонникам Билля когда-либо удастся набрать большинство в три четверти, необходимое для преодоления королевского вето.

— Как жаль, что дамы Стефани больше нет в живых, чтобы возглавить защиту поправки, — сказала Адриенна после затянувшегося напряженного молчания, явно предлагая успокоиться и поменять тему разговора. — Сомневаюсь, что нападающие справились бы с ней.

— Не представляю, как бы им это удалось, Ваше Высочество, — согласился МакКлинток, принимая новую тему. Они оба повернулись, чтобы снова взглянуть на портрет, и генерал-лейтенант улыбнулся. — Они с Львиным Сердцем сделали бы из них гамбургер, им и более серьезные противники были нипочем!

— Значит история с гексапумой — правда?

— Да, ваше высочество. Многие детали неясны — это одно из многого о чем я мечтал бы получить информацию от семьи Харрингтон — но это произошло.

— Невероятно, — прошептала Адриенна, и МакКлинток фыркнул.

— Советую не употреблять это слово по отношению к чему-либо, что вы услышите о Стефани Харрингтон, Ваше Высочество. Во всяком случае, тщательно не проверив все заранее. Она стала самым молодым человеком, открывшим чужую разумную расу. Она также единственный человек, кто сразился с гексапумой, имея лишь вибронож, и выжил. Она вступила в Лесную службу, которая, вынужден признаться, была не в самом лучшем состоянии в то время: мы еще были полуофициальной, частно спонсируемой организацией. Тогда ей было всего семнадцать стандартных лет, и она почти в одиночку преобразовала службу в королевское учреждение, которое к концу ее жизни стало, как я с гордостью считаю, одной из лучших экологических организаций в нашем секторе галактики. Не говоря уже о том, что она стала первым человеком, принятым котом, за что лично я могу только выразить свою благодарность.

— Она заслужила больше, чем орден «За заслуги», — заметила Адриенна, но генерал покачал головой.

— То, чего она заслужила, и то, чего хотела — не одно и то же, ваше высочество. По некоторым сведениям, после принятия девятой поправки ей предложили звание пэра. Я не знаю, так ли это — вероятно Харрингтоны знают, — но точно известно, что она отказалась от ордена «Звездного Королевства» потому, что, в отличие от ордена «За заслуги», он даровал наследственное рыцарство, а не просто пожизненное.

— Она отказалась от пэрства? — Адриенна моргнула, и генерал пожал плечами.

— Так говорят, и это соответствует тому, что нам о ней известно. Ее семья были йоменами, и гордилась этим. Собственно говоря, она была единственным ребенком и сохранила свою девичью фамилию после замужества именно потому, что твердо стремилась к тому, чтобы на земле Харрингтонов жили «Харрингтоны из Харрингтонов», а не какие-то благородные. Мало того, она нашла время произвести на свет шестерых детей, чтобы так и было, несмотря на свою занятость! Двоих из них тоже приняли коты. Мне кажется, что у Харрингтонов процент принятий выше, чем у любой другой семьи на Сфинксе.

— И все-таки я считаю, что она была достойна не только ордена «За заслуги», — объявила Адриенна, и улыбнулась. — С другой стороны, я далеко не уверена, что стала бы настаивать или спорить с такой, э-э, грозной особой!

— Что указывает на вашу большую мудрость, Ваше Высочество, — ответил МакКлинток. Они еще какое-то время посмотрели на портрет Стефани Харрингтон и ее кота в тишине, которая снова стала дружеской. Затем МакКлинток прочистил горло и изящно помахал в стону двери зала для заседаний.

— А сейчас, Ваше Высочество, вас ждет речь, которую вы не хотели произносить!

Глава седьмая

Генри Торо сел на скамейку с беззаботным выражением на лице и принялся перечитывать газету в третий раз. Глядя на него, никому бы не пришло в голову, что ему есть дело хоть до чего-то во вселенной, но выглядеть безмятежным по мере надобности было одним из нескольких его талантов, и в данный момент крайне необходимым.

Поворачивая страницу газеты, он потихоньку взглянул на хроно — снова — и его тщательно скрываемая досада поднялась на следующий уровень. Мишень со своей свитой опаздывала на двадцать с лишним минут.

Он позволил себе в мыслях ворчание, никак не отразившееся на лице, и приказал себе не обращать ни малейшего внимания на сидящего слева молодого человека с пустым взглядом. Тот, казалось, читал книгу. На самом деле он только нажимал кнопку прокрутки через регулярные интервалы, невидящим взглядом уставившись в экран, и Торо надеялся, что у него хватит страниц до того, как цель выйдет наружу. Если какой-нибудь остроглазый охранник заметит, что кто-то сидит, глядя на пустой экран устройства для чтения книг, это вряд ли благоприятно скажется на их с Крогманом плане.

При мысли о партнере его ноздри слегка раздулись. Он понимал, почему Крогман не мог выполнить ликвидацию сам, но это не мешало ему все больше раздражаться оттого, что он сидит на виду, пока принцесса продолжает задерживаться. Именно Крогман создал их оружие, и Торо уже жалел о том, что не сам Крогман и нажмет на чертов курок. Вот только Крогман не мог идти не риск физического присутствия там, где мишень ликвидируют. Даже если в Звездном Королевстве на него ничего не было, но все же он являлся зарегистрированным психокорректором.

В отличие от многих государств, Звездное Королевство постановило, что любая принудительная корректировка психики по любой причине является незаконной. Ее применение в качестве наказания отвергалось не только Мантикорой, но многие другие миры разрешали принудительную корректировку индивидуумов, которых признавали опасными для самих себя или для общества. Там, где она была разрешена, ее рассматривали — по крайней мере, официально — как эквивалент старого оправдания по причине невменяемости. Однако, по мнению Мантикоры, психокорректировка никого не излечивала , а просто втискивала новый набор побуждений, которые заставляли скорректированного индивидуума вести себя так, как будто он излечился. Разумеется, для общества это большое облегчение, и вполне может предотвратить «скорректированного» серийного убийцу от совершения новых преступлений, но мантикорцы считали, что гораздо проще и этичнее — и нравственнее — расстрелять кого-нибудь, чем обречь на пожизненный срок в тюрьме из собственного черепа. Кроме того, даже там, где корректировка часто применялось, кое-кто заявлял, что она разбаловала психиатров: зачем решать проблему, когда можно просто установить программу, чтобы проблема никого не беспокоила… кроме, конечно, того, кто этому подвергся?

А еще существовали режимы, которые просто обожали корректировку. Она была слишком дорогой, чтобы использовать ее в массовом порядке — в основном из-за требуемого времени, так как стоимость материалов была смехотворно мала — но крайне эффективна в использовании против стратегических целей, вроде ключевых лидеров оппозиционных групп. Возможности для военного применения корректировки тоже не остались незамеченными. Хотя Денебские соглашения запрещали корректировку пленных вражеских военнослужащих, все знали, что это все равно произойдет, если кто-то решит, что ему это сойдет с рук. Разработка препаратов и методов сопротивления ей сотни лет была приоритетной задачей всех крупных вооруженных сил, и по большей части им удалось произвести действенные средства защиты. Они не были совершенны, и обычно их можно было сломать с помощью старинных методов: сенсорного голода или систематического избиения. Они также нуждались в периодическом обновлениях, по мере того, как методы корректировки совершенствовались в преодолении защиты, но по крайней мере защите удавалось не дать корректировщикам сделать реальностью докосмический кошмар массовой промывки мозгов.