Старшему лейтенанту И. Ф. Балюку и мне было приказано вылететь на воздушную разведку, отыскать и отметить на карте скопления неприятельских войск. Посылали именно нас потому, что мы уже имели некоторый опыт разведки, могли заметить малейшие изменения в наземной обстановке.

…Высота тысяча триста метров. Кое-где еще стоит туман, попадаются пленки облачности, но в основном земля открыта. Линию фронта определить трудно: пространство, насколько хватает глаз, почти сплошь в разрывах снарядов. Внизу идет гигантская артиллерийская дуэль. Да, прав был начальник штаба полка: борьба идет напряженная.

В нас никто не стреляет. Видимо, враг не ожидал появления советских самолетов в такую рань.

Тщательно просматриваем дороги во всех направлениях, балки, складки местности. Подходим к знаменитому аэродрому Большая Рассошка. Здесь сосредоточено немало транспортных самолетов, доставляющих из тыла горючее для танков. Мне приходит в голову мысль проверить, как у немцев организовано несение боевого дежурства и отличается ли оно чем-нибудь от нашего. Ведь с боевыми дежурствами связана добрая половина деятельности летчика-истребителя. А я к фашистским истребителям имел особый счет…

Никогда не забыть мне гибели Виктора Ефтеева под Москвой. Он не имел возможности помериться с врагом силой, умением, мастерством пилотирования в равных условиях. Фашист бил тогда по сути дела лежачего. Что ж, око за око, зуб за зуб, смерть за смерть!

На окраине аэродрома поднялся вихрь снежной пыли. Это, видимо, запустил мотор дежурный истребитель. Даю знак ведущему: прикрой, мол, в случае чего. Разворачиваюсь в сторону снежного вихря. Так и есть: два Ме-109. Один уже выруливает, пилот второго, впопыхах наверное, никак не может запустить мотор. Внутри у меня все задрожало от ненависти. Атаковать? Но ведь наша задача разведка. Отвлекаться нельзя. С другой стороны, фашистские самолеты хотят подняться именно для того, чтобы вступить с нами в бой. Так или иначе, от схватки не уйти, придется отвлечься от разведки. Да и вовсе не известно, чем она кончится, когда мессерам будет предоставлена полная свобода маневра. Если уж бить, так только на взлете. Бить, как били они по Ефтееву и по мне.

Пока я мысленно рассуждал, мой як настолько сблизился с идущим на взлет Ме-109, что пришлось почти пикировать для захвата вражеской машины в прицел. Проверяю еще раз — все ли готово к открытию огня. Даю ручку управления чуть от себя. Месс отрывается от земли и начинает переходить в угол набора. Жму на гашетки. Свинцовая очередь врезается в кабину врага и прошивает вдоль весь фюзеляж. Мессершмитт дергается, будто в судороге, и идет вниз.

Вывожу як из пикирования. На земле пылает огромный костер, выбрасывающий клубы черного дыма. Закончив разворот, я не стал искать своего ведущего, ибо уверен в нем, как в себе. И хотя вокруг густо рвутся зенитные снаряды, немедленно атакую второго мессера, идущего на взлет. Снежный смерч поднимается к небу. Но это не мешает видеть вражескую машину. Она рассекает снежное поле, словно глиссер речную гладь. Дистанция сокращается с каждой секундой: пикирую на полном газу. Даю короткую очередь — и вверх. Фашистский самолет, ковыляя, выкатывается за пределы аэродрома, разворачивается влево и становится на нос. Капут, фриц? Капут!

Балюк, спокойно барражировавший неподалеку, дает знать, что пора уходить. Я оглядываюсь на клубы дыма позади, на стоящий торчком мессер. Очень хочется вернуться, зайти вдоль стоянки и изрешетить, исковеркать все, что там осталось, погонять по открытому полю гитлеровцев, как гоняли меня прошлой зимой. Но впереди более важное дело — разведка.

Передо мной всплывает образ погибшего друга. У него задумчивое лицо, такое, каким оно было, когда мы пели Землянку. Если бы Виктор Ефтеев мог видеть вот эту расправу над врагом на его собственном аэродроме! Этих минут я ждал долго, почти целый год. И все-таки дождался. Я отомстил за тебя, Витя!

Продолжая полет по заданному маршруту, мы обнаружили танки противника, сосредоточенные в одной из лощин. Фашисты подтягивали их для нанесения удара по нашим войскам. Но этим танкам не пришлось даже приблизиться к фронту. Сразу после нашего возвращения на аэродром к лощине было послано несколько групп ильюшиных. Они устроили там такое, что немцы растаскивали искалеченные и обгоревшие машины целую неделю.

Сразу же после вылета мы собрались неподалеку от командного пункта. Штурман полка подошел последним. Он сел на охапку соломы, положил планшет на колени и внимательно посмотрел на всех своими горячими кавказскими 90 глазами. Бенделиани был явно чем-то недоволен. Иван Федорович Балюк присел рядом с ним на корточки.

— Чего хмуришься? Слава богу, сегодня все целы. И впредь, назло фашистам, останемся живыми и здоровыми.

— А ты знаешь, что говорят о действиях наших истребителей?

— Кто? — насторожился Балюк.

— Большое начальство. Оно сказало, что мы не соколы, а детский сад…

Ребята засмеялись.

— А еще что сказало начальство? — спросил Саша Денисов.

Майор оставался серьезным.

— Слушай, что оно сказало еще. В бою мы ведем себя как птенцы, уцепившись друг за друга… Видели вы когда-нибудь на прогулке малышей из детского сада? Первый держится за руку воспитательницы, второй — за пальтишко первого, третий — за пальтишко второго и так далее… Так выглядим в воздухе и мы.

— Ну, это ты брось, — отмахнулся Балюк, — о старом вспоминать.

— Не может быть! — густым басом произнес Василий Лимаренко, поворачиваясь к штурману всем своим могучим телом.

— Неужели так и сказали? — удивился Илья Чумбарев. Чичико Кайсарович несколько сбавил тон:

— Не совсем, конечно, так. Но отзывались, в общем, нелестно. Сами знаете, что было время, когда воевали мы пассивно, больше придерживались оборонительной тактики, позволяли фашистам навязывать нам условия боя…

Да, так было когда-то. Увидишь противника, сразу становишься в круг, боишься оторваться друг от друга. А мессерам полное раздолье. Они свободно маневрируют, выбирают более выгодные позиции для атаки. Надо было рвать этот заколдованный круг, потому что после каждого вылета недосчитывались кого-либо из однополчан. И я, и другие летчики горестно думали тогда: Вроде и не хозяева в своем небе… Истребители, а обороняемся.

Не кто иной, как Бенделиани, говорил нам:

— Надо с этим кончать! Больше преимущества паре. Пара — вот самостоятельная боевая единица!

Сейчас, когда мы уже научились бить фашистских стервятников, штурман напоминал молодым летчикам, что несколько пар, идущих широким фронтом, контролируют большее воздушное пространство, чем группа. Одновременная атака всей группой хороша, конечно, в момент, когда надо расчленить плотный строй бомбардировщиков. Это снижает эффективность вражеского огня и оказывает определенное моральное воздействие на противника. А в бою с мелкими группами и одиночками хороша только пара. Надо шире использовать радиосвязь. В район боя над нашей территорией необходимо посылать авиационного представителя. Он с земли по радио может давать информацию о воздушной обстановке, наводить своих истребителей на самолеты противника, вызывать подкрепление.

— Ну-ка, Яш, — попросил меня майор, — расскажи ребятам, как ты выезжал в наземные войска.

После моего рассказа снова стал говорить штурман. Слова Чичико Кайсаровича будоражили воображение, приоткрывали еще неведомые нам, молодым, новые горизонты, будили в каждом мощное ощущение собственной крылатости, о которой в бою порой забываешь.

В разгар беседы прибежал связной командира полка. Нескольких летчиков, в том числе и меня, вызывали на командный пункт.

…И вот наша четверка в воздухе. В группе одни сержанты. Возглавить ее поручено мне. Задача не новая — прикрыть участок фронта и уничтожить вражеский самолет, корректирующий артиллерийский огонь. Ведущий первой пары — я, второй — Иван Максименко.

При подходе к намеченному району нас встречают четыре Ме-109. Они пытаются навязать нам воздушный бой. Что ж, принимаем! Но только мы начали атаку, как мессеры почему-то ушли. Неужели трусят? Пожалуй, нет. Они стремятся увлечь нас в сторону от заданного маршрута.