Из песка вылез клещ. Помедлил и направился прямо ко мне. Шагаю вправо — и он вправо, влево — и клещ влево. Отступаю — гонится сзади, и неотступно, как гончая собака за зайцем!

Зароешь в песок — выкопается, отбросишь — вернется. Словно ты магнит, а он иголка. По ветру, хоть против ветра — клещ будет ползти к тебе. Скройся за куст — найдет. А ведь нет у клеща ни носа, ни глаз…

Ночью хищный жук-скарит, бегая по барханам, чует зарывшихся чернотелок и выкапывает их, как лиса мышей. А если чернотелка пытается убежать — гонится и на бегу откусывает ноги. И кто-то из них при этом скрипит — от ужаса или от ярости.

Опаляет солнцем и сверху, и снизу. Пески, как и наст, отражают солнце. И ветер надраивает тебя наждаком.

А тихим вечером у палатки пел и пел соловей. Соловьи сейчас, как и малые мухоловки, летят на север. С песнями!

20 апреля.

Интересно! Интересно — значит, надо. Вот и иду.

Пончики осочки потрескивают под каблуками. На кустах сидят странные пичуги — угольно-черные! Негромко покрикивают: чип, чип! Под кустами стоят столбиками песчанки и тоже покрикивают: биб-биб! Кажется, что зверьки и птички переговариваются; они недовольны моим появлением. Терпите — должен же я познакомиться с вами! Что я знаю о черных птицах? Одно название — черные чеканы. И то, что они пролетные, на гнездование не останутся. Какое мне дело до них? А интересно! А о песчанках совсем ничего не знаю.

Стелю на песок сухую траву и усаживаюсь у норок песчанок — зверьков с птичьими голосами. Погодя высовываются черноглазые усатые мордочки. Усы, ушки, плечи, по пояс — и вот уже сидят у нор, как цирковые собачки. Розовые пальчики сцеплены у пушистой грудки, длинные хвосты как акварельные кисточки. Песочного цвета, на песке кормятся, под песком живут — зверьки-песчанки.

Сегодня забрел далеко и вдруг стало страшно: а что, если не найду дорогу к палатке? Нет надежных примет — нескончаемые волны песка. Г лазу не за что зацепиться, все вокруг одинаковое. Помню, как-то в степи я спросил у чабана: как он находит дорогу к своей стоянке? Старик опешил: зачем искать, надо просто на стоянку идти! Пришло время — поворачивай и иди!

— Куда поворачивай? — настаивал я.

— Я же сказал — к стоянке!

— А где она, ее же тебе не видно?

— Ну и что? — поражался старик. — Где была, там и есть!! Стоянка же не верблюд, — втолковывал он, — с места на место не ходит! Где ты ее оставил, там ее и найдешь!

Для кочевника не задача вернуться в то место, из которого вышел — как бы он ни кружил по степи. Он не следит за дорогой, он просто знает, в какой стороне стоит его юрта. Мне это казалось чудом. Но, забегая вперед, скажу: со временем и я в песках научился ходить, не думая о дороге; я «чувствовал» свою палатку… спиной. Ухожу, а где она, — чувствую. И спина ни разу не подвела.

21 апреля.

Рядом с палаткой след игрушечного броневика! Две рубчатых параллельных полоски. Прошла черепаха — броневик песков. Ну что ж, почитаем дневник черепахи. Ведь кроме того, что она медлительная как… черепаха, мы мало знаем о ней. Ну слыхали еще, что может долго не пить и не есть, что можно встать на нее ногами и ей будто бы ничего не сделается. А вот если на спину перевернуть — то так и будет лежать, пока не околеет. И все. Так что стоит почитать новости черепашьей жизни, написанные собственноножно.

Веду глазами по черепашьей строке, привыкаю к черепашьему почерку.

Когда читаешь книгу, то попутно разглядываешь и рисунки. Вот и сейчас: читаю след и разглядываю «рисунки» по сторонам. На песке кружевные вензеля песчаного таракана. Таракан похож на маленькую черепашку, но под песком он ползает так же легко, как и по песку. И тогда оставляет подпесочный след в виде вздутого валика, который часто путают с подпесочным следом удавчика. На песке след таракана похож на тонкую кружевную ленточку. Но этому таракану хищный жук-скарит или ящерица оторвали половину ножек с одной стороны, и вот правая сторона стала обгонять левую — и пошел таракан выписывать вензеля, рассказывая о своем несчастье! А еще таракан рассказал фантастическую историю: оказывается, воздухом можно не только дышать — воздух можно… пить! Под кустиком астрагала скопилась сухая растительная труха. По ночам она впитывает влагу из воздуха, а таракан ее ест. Так с помощью трухи таракан добывает из воздуха воду и живет там, где воды нет. А на вид безголовый…

Слева от черепашьего следа вверх животом мертвая круглоголовка — тот самый «тузик» с красным пятнышком на спине. Кто-то ее убил и пытался затащить трупик в норку. На месте преступления остались отпечатки пальцев… ног. Вооружаюсь лупой и опознаю преступника — песчаный тарантул! Убить убил, а вот в логово свое затащить не смог. Сидит, наверное, сейчас в глубине и смотрит вверх во все восемь глаз.

Черепаший след пересекает след скаптейры — золотистой в черную сеточку ящурки. Эта пишет сразу всеми четырьмя лапками, носом, животом и хвостом. Пишет о том, что ищет личинок. Вот ткнулась носом в песок, что-то учуяла и начала копать. По плечи зарылась, до задних ног, а личинку все-таки сцапала. Сквозь землю чует!

След черепахи тянется с бархана и на бархан. Черепаха ищет низинку с травой. И мне бы пора тень искать: солнце уже так печет, что становится жутковато. Но где укрыться, если вокруг никакого укрытия? Приглядываюсь к обитателям песков — должен же быть у них какой-то опыт! Как песчанке, правда, в нору мне не залезть и в песке, как «тузику», не утонуть. Не укрыться и в тень травы, как это делает черная бабочка.

По самому пеклу мчится муравей-фаэтончик. Вытянутое брюшко торчком вверх: от этого муравей как бы втрое меньше и, значит, втрое меньше нагревается солнцем. Но этот прием я давно перенял: стоя я тоже меньше, чем лежа.

Стрекоза уселась на саксаул, повозилась и нацелилась тонким хвостом прямо в солнце — превратилась из широкой буквы «Т» в чуть заметную точку.

Все уменьшают себя, чтобы меньше нагреться и сэкономить влагу! Может, и мне лучше встать на голову и нацелиться ногами в солнце!

Собаки ложатся в тень верблюда. Орел парит в прохладной вышине да еще норовит попасть в тень единственного на небе облачка. Все экономят воду внутри себя — потому что снаружи ее нет.

И мне остается терпеть и экономить воду во фляге. Теплую, горько-солоноватую, противную — но драгоценную. Из крохотного родничка, что я обнаружил недалеко от палатки.

Тянется след черепахи. Рядом печатаются мои следы.

Серая большая агама с обрюзглой мордой вползла на засохший куст и уставилась прямо в солнце. Туркмены называют ее «проклинающая солнце». Солнце, великое солнце, дающее всюду жизнь, в пустыне превратилось в убийцу! И проклинать его тут — не кощунство.

Агама волнуется: клином отвисла чешуйчатая синяя борода, посинели бока. Не выдержала, шлепнулась на песок и понеслась. И вдруг взорвалась!

Под нею взлетел песок, как вода всплескивает от камня. Агама вдруг вздулась и бесформенным комком закатилась за кочку. Агаму душил удав! Песчаный удавчик: песочного цвета, с глазами на самой макушке. Он лежал у кочки, выставив из песка только глаза. Его никому не видно, а он видел все. Лежали на песке два глаза, смотрели и ждали: не бежит ли кто, не приближается ли пичужка, приняв глаза за блестящие зернышки?

Удавчик оплел агаму петлями тела, как удавками. Резиновый рот его наползает на агамью пасть: агаме нечем дышать и нельзя защититься зубами. И только длинный хвост ее конвульсивно дергается, подметая песок.

Глазу невозможно разглядеть бросок удава: вот он просто лежит, а вот уже оплел свою жертву. Это стремительней, чем бросок лассо. Это меньше мгновения. Когда-нибудь это чудо снимут на ленту «рапидом» и все увидят, как ленивый и апатичный удавчик может мгновенно кидаться и затягиваться петлей.

Удав заглатывает агаму, распялив пасть, наползает на нее, как чулок на ногу. Вот и агамий хвостик ушел в него, как в нору. Вздутый комок продвигается до желудка. Остановился. Удавчик облизывается раздвоенным язычком, осматривается и, уткнув нос в песок, уходит в него широким извивом. Драгоценные капли влаги из воздуха через труху попали в жуков, с жуками попали в агаму, а с нею влились в удава. И это еще не конец путешествию капель воды: потому-то удавчик так торопится скрыться в спокойную глубину песков.