– Бриллианты, которые мне предложил купить офицер, выломаны из этих гнёзд, – сказал ростовщик, тщательно осмотрев шпагу. – Они точно такие же, как и оставшиеся на ножнах.

Михаил Дмитриевич безнадёжно махнул рукой и тяжело опустился в кресло. Баранов понял, что этим ему предоставляется полная свобода действий:

– Анджей, немедленно разыщи Узатиса и передай ему приказание его превосходительства тотчас же явиться сюда.

Круковский молча вышел. Скобелев тяжело вздохнул:

– Прошу присаживаться, господа.

Ждали около часа, и никто не обмолвился ни единым словом. Ростовщик не решался первым заговорить при столь важном генерале, адъютант размышлял, как поступать далее, если Узатис отопрётся не только от кражи бриллиантов, но и от знакомства с ростовщиком, а Михаил Дмитриевич был настолько растерян, что вообще ни о чем не мог говорить. И ещё неизвестно, как бы все сложилось в дальнейшем, если бы подпоручик Николай Узатис, с готовой улыбкой шагнув в комнату, не увидел бы вдруг шпагу на столе и ростовщика в кресле совершенно неожиданно для себя.

– Ваше превосходительство…

Не закончив фразы, он упал на колени, закрыл лицо руками и громко, взахлёб зарыдал. Скобелев молчал, и говорить за него пришлось Баранову:

– Придётся отвечать, Узатис.

– Я сознаюсь, сознаюсь!.. – выкрикивал подпоручик сквозь рыдания. – Затмение нашло, ваше превосходительство. Затмение!..

– Пошёл вон, – брезгливо сказал Михаил Дмитриевич.

Узатис выкатился с поразительной быстротой. Генерал поднялся с кресла, крепко пожал руку ростовщику:

– Примите мою признательность, господин Теотакис. Вы очень нам помогли, однако…

Он сконфуженно замолчал, а грек чуть дрогнул губами в нерешительной улыбке:

– Люди моей профессии молчат даже на исповеди, ваше высокопревосходительство.

– Благодарю.

Ростовщик, поклонившись, вышел. Скобелев походил по комнате, велел денщику убрать шпагу, сказал Баранову:

– Готовь бумаги для военного суда.

Вечером следующего дня пришла Ольга Николаевна. Поцеловала сына в висок, когда он склонился к её руке, и молча достала из ридикюля оба украденных бриллианта.

– Я все знаю, Миша, Николай полностью мне признался.

– Узатис будет отдан под суд.

Ольга Николаевна горестно вздохнула:

– Он так рыдал, Мишенька, так рыдал. Говорит, что это было затмение, он не соображал, что делает.

– Почему же он не вернул украденное, когда затмение прошло?

– Не решался. Очень мучился, страдал, но решиться не мог. Представляешь, какой позор для матери! Боюсь, Лизонька не выдержит этого, просто не выдержит. Муж – в могиле, сын – на каторге.

– Предлагаешь простить вора? – невесело усмехнулся Михаил Дмитриевич.

– Тебе решать, – вздохнула Ольга Николаевна. – Бриллианты возвращены, о происшествии никто не знает. Стоит ли ломать жизнь сыну и матери? Они и так очень несчастливы. Подумай, Мишенька.

Михаил Дмитриевич хотел было рассказать о карточном долге Узатиса, но решил не огорчать и без того очень расстроенную Ольгу Николаевну. А на другой день приказал Баранову не подавать в судебные инстанции никаких бумаг.

– Потворствуем, Михаил Дмитриевич.

– Спасаем душу заблудшую, – сказал Скобелев. – Готовь приказ о переводе подпоручика Узатиса в общий офицерский резерв. Будет добросовестно служить – слава Богу, не получится у него – так и вины нашей нет.

– Будет исполнено, Михаил Дмитриевич, – озабоченно вздохнул Баранов. – Только беспокоит меня что-то. Очень беспокоит.

4

В Россию Михаил Дмитриевич возвращался на пароходе «Великий князь Константин». Пароход старательно месил черноморскую воду, медленно продвигаясь к родным берегам, и Скобелева раздражало как вынужденное бездействие, так и замкнутое пространство, которое он – порывистый и непоседливый – всегда переносил с трудом. Конечно, можно было утопить время в привычных офицерских попойках, но перед отъездом он необдуманно дал матери слово, что не выпьет ни рюмки, пока не доберётся до места назначения. А таковым оказался Минск, поскольку там теперь находился штаб его корпуса и до него было мучительно далеко. И он метался как душевно, так и физически, пока капитан парохода не пригласил его на ужин в свою каюту. Капитана Михаил Дмитриевич приметил давно совсем не потому, что в петлице его форменного кителя поблёскивал Георгиевский крест. Капитан был краток и точен в распоряжениях, чрезвычайно энергичен в действиях, и экипаж «Великого князя Константина» от юнги до немолодого первого помощника исполнял его команды с энтузиазмом и удовольствием. При первой же возможности он представился Михаилу Дмитриевичу:

– Макаров Степан Осипович[54].

С этого дружеского ужина наедине начались их ежевечерние встречи, и Скобелев сразу повеселел. Со Степаном Осиповичем было, о чем поговорить и поспорить не ради спора да разговора, а ради выяснения точек зрения. Макаров был весьма образован и, что всегда импонировало Михаилу Дмитриевичу, имел свою, личную, подчас оригинальную, но хорошо продуманную позицию.

– В сражениях вы всегда ориентируетесь на самую решительную часть, смело выдвинувшуюся вперёд без оглядки на более медлительных соседей, не так ли, Михаил Дмитриевич? Я уловил ваш боевой почерк, проанализировав ваши операции.

– Только вперёд, безоглядно вперёд! Заставить оглядываться противника – таков мой принцип.

– Мой – тоже, но, правда, чисто теоретически, поскольку мне не случалось самостоятельно руководить морскими сражениями. Но твёрдо уверен, что старое морское правило подстраиваться под самое тихоходное судно, чтобы не потерять его в бою, порочно в основе своей. Оно лишает инициативы наиболее решительных и энергичных капитанов, сковывает их самостоятельность, лишает манёвра и в результате отдаёт простор противнику. Нет, нет, атака, атака и ещё раз атака, вы совершенно правы, Михаил Дмитриевич. Я подал Морскому ведомству обоснованную теорию морского сражения эскадр, в составе которых разноскоростные суда, но получил нагоняй.

– Не отчаивайтесь, Степан Осипович, – невесело улыбнулся Скобелев. – Я всю жизнь поступал точно так же, продолжайте и вы в этом духе. Вы наживёте множество врагов в лице своих же злословящих русских ура-патриотов и глубокое искреннее уважение противника, кем бы ни был этот противник.

Минск торжественно встретил героя Балканской войны. Толпы народа шумно и восторженно приветствовали его на улицах. Михаил Дмитриевич был растроган до слез, однако первый приказ, отданный им, вызвал некоторое удивление среди офицеров. Поздравив корпус с прибытием на зимние квартиры, Скобелев далее написал:

«…отчислить все моё жалованье в особую запасную сумму, которая будет расходоваться нуждающимся чинам, как солдатам, так и офицерам, и чтобы просящим пособие никогда отказа не было… Прошу господ офицеров посильно отчислять деньги в эту особую сумму и заранее благодарю их…»

В следующее воскресенье губернатор устроил приём, на котором произнёс проникновенную речь. Городские власти присвоили генералу звание Почётного гражданина города Минска, предприниматели и купцы наградили весьма ценным подарком, а интеллигенция преподнесла стихи в его честь. Стихи с искренним волнением прочитала милая скромная девушка, застенчиво вручившая Михаилу Дмитриевичу цветы уже лично от себя.

– Тронут, – с чувством сказал Скобелев, растерянно пожав ей руку вместо того, чтобы поцеловать. А когда она удалилась, поинтересовался:

– Кто такая?

– Екатерина Головкина, – пояснил подвернувшийся под руку чиновник для особых поручений. – Отменно образованна, отменно умна, но, увы, без приданого и связей.

– Она будет на обеде у губернатора?

– Если пожелаете, ваше превосходительство.

Его превосходительство пожелал, после чего начал встречаться с Екатериной Головкиной не только на званых обедах. Михаилу Дмитриевичу было интересно беседовать с нею, хотелось слушать её, видеть, ощущать рядом. Порою он чувствовал, что начинает увлекаться, радовался этому чувству, но…