— ...И если вы не можете держать ее в узде, — сказал я под конец, — не стоило жениться на ней при первой же возможности.

Мы достигли Бокке вечером четвертого октября, топливо заканчивалось, и барахлил левый дизель. Граф и графиня д'Эрменонвиль отбыли в запоздалый медовый месяц в пансион «Цур пост» около Баосича, а меня вызвали к адмиралу и поздравили с бегством из Хайфы, а также с тем, как мы отразили атаку врагов на Сан-Джованни ди Медуа. Говорили о присвоении мне баронского титула и повышении на два ранга, до фрегаттенкапитана. Я чувствовал, однако, что милость империи теперь, вероятно, будет чеком разорившегося банка. Едва ли нужно быть ясновидящим, чтобы понять - дело движется к концу.

Глава восемнадцатая

Ожидание, ожидание и неопределённость. Странное это было время — последние недели тысячелетней Австрии. Похоже на ожидание за дверью комнаты старого умирающего родственника. А может, скорее даже на ожидание в камере смертников, когда барабанишь по столу пальцами, гадая, не опоздал ли палач на свой поезд.

Несмотря на то, что мы спаслись из Хайфы и торпедировали британский крейсер, когда U26 вернулась в Бокке, праздновать оказалось особенно нечего. Пока мы отсутствовали, на сцену вышел новый герой, помогая завершить затянувшееся представление.

Им стала испанка, появившаяся весной. Теперь грипп уносил жизни измученных и голодных жителей Центральной Европы с жестокостью, рядом с которой старания простых людей выглядели вялыми. Я думаю, за четыре месяца он уничтожил в Европе больше, чем погибло за все четыре года войны. Госпитальные суда, стоявшие в бухте Теодо, переполнились больными, а на военных корабли с трудом удавалось наскрести людей даже для работы на причале. В те тёплые дни начала октября атмосфера была как у смертного одра — старая Австрия почти умерла, и только на зеркале, поднесённом к её губам, ещё обнаруживались слабые признаки жизни.

Мы, как заведённые, выполняли ежедневные ритуалы — поднять флаг в восемь, спустить флаг, сыграть отбой на закате. Мы проводили построения и писали отчёты, выставляли караулы и так далее, но из всех этих действий быстро улетучивались жизнь и смысл.

17 октября на борту немецких подводных лодок поднялась суматоха. Когда они приготовились к выходу в море, мы узнали, что Берлин спешно отзывает подводные лодки. Субмарины поменьше затопят в заливе; более крупные попытаются дойти до Германии через Гибралтарский пролив. Мы помахали на прощание нашим могущественным союзникам, за последние четыре года ставшим грозой морей. Мы восхищались ими и завидовали, но никогда особо не любили. Большинству из них удалось добраться до Германии; некоторые затонули по пути; кое-кто просто пропал.

На следующий день около полудня в заливе Теодо поднялась суматоха: гремели орудия на кораблях, стоящих на якоре, и на огневых позициях на ближайших вершинах; выли корабельные сирены и гудели двигатели аэропланов; ужасный шум умножался стократно, отражаясь эхом от склонов гор. Это был очередной воздушный налет: на этот раз семь или восемь итальянских бомбардировщиков «Капрони». Мы ждали падающих с визгом бомб, но вместо этого сбросили открывшиеся в воздухе контейнеры, засыпавшие залив листовками. Одна из них мягко трепетала на причале в Дженовиче, у самых моих ног. Я поднял листок с текстом на сербско-хорватском и прочитал:

МОРЯКИ АВСТРО-ВЕНГЕРСКОГО ФЛОТА!

День свободы уже близок!

Почему вы продолжаете рисковать своими жизнями ради полуразложившегося трупа Габсбургской империи и ее немецких хозяев? Освобождение близко. Правительство сербского, хорватского и словенского государства уже сформировано на Корфу и готово переехать в Белград. Германия и Австрия проиграли войну, бросайте оружие и присоединяйтесь к своим братьям.

ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЮГОСЛАВИЯ!

Я показал это двум своим матросам, хорватам Прерадовичу и Байке. Они улыбнулись и посмотрели на меня спокойными серыми глазами.

— Разрешите доложить, герр командир, мы не относимся серьёзно к подобной ерунде. Там сказано о южных славянах, но ведь аэропланы были итальянскими, а мы знаем, что итальянцы хотят захапать побережье и острова вплоть до самого Триеста. С какой стати нам менять правительство в Вене на правительство в Риме?

— Да, — засмеялся Байка, — по крайней мере, император в Вене далеко. Король Италии намного ближе.

Все были по-прежнему очень преданы кайзеру; но я гадал о том, что они на самом деле думают. Здесь, во фьордах Каттаро, в глуши и в окружении гор, слухи плодились как белые мыши: немцы заняли Вену и свергли императора; Венгрия откололась от Австрии и перешла на сторону противника; французы вошли в Баварию. Я продолжал выполнять свои обязанности офицера австро-венгерских кригсмарине, как и всегда: подавал отчеты, заполнял формы, добивался от Министерства финансов денег для покупки нижнего белья морякам, вел тяжбу с Будапештом, потому что у двоих моих матросов при возвращении из отпуска в Венгрии таможенники забрали провизию. И все же я чувствовал, как медленно и неотвратимо приближался конец. Приказы из Полы больше не приходили.

Телефонные линии перестали работать, потом вдруг снова заработали без всякой видимой причины, затем связь опять оборвалась. Перестала поступать почта, и каждый день поступали сообщения, что всё больше и больше матросов так и не вернулось из отпуска. Припасы перестали поступать, так что на кораблях те, кто не лежали с гриппом, проводили большую часть дня на рыбалке в заливе или охотились на мелкую дичь в лесах вокруг Бокке. Профессор Вёртмюллер и его жена, которых мы привезли из Палестины, остались в Дженовиче. Однажды утром он стоял со мной на причале, наблюдая за матросами, отправлявшимися на поиски пропитания.

— Знаете, герр лейтенант, — заметил он, — вы когда-нибудь задумывались, какое странное зрелище мы из себя представляем? Я два года работал в Иорданской долине на раскопках стоянки охотников-собирателей времен палеолита, около двенадцати тысяч лет до нашей эры. И вот теперь, в двадцатом столетии, мы наблюдаем, как радиотелеграфисты и военно-морские летчики возвращаются к такому же способу существования. Любопытно, весьма любопытно.

Тем не менее, умирающая война и умирающая империя все еще могли изредка конвульсивно содрогнуться. 28 октября U26 получила приказ выйти в море (с лишь наполовину заполненными топливными цистернами) - для разведки за возможной высадкой союзников в эстуарии Дрины. Приказ был только наблюдать, и не вступать в бой с противником, если только нас не обстреляют. Следующие четыре дня мы курсировали вдоль Албании, не увидев ничего, кроме нескольких аэропланов и французского эсминца. А потом на нас налетела испанка: пять человек слегли с высокой температурой и страшными спазмами.

Теперь нас стало слишком мало, чтобы без труда управлять лодкой, да и в любом случае пропал смысл продолжать патрулирование, поскольку сломался радиопередатчик. Мы взяли курс на Бокке и добрались до Пунто д'Остро утром четвертого ноября. Моросил лёгкий дождик. На берегу было тихо. Форты не ответили на наши сигналы, и никто не вышел сопроводить нас через минные поля. В итоге мы потеряли терпение и пошли сами — без особого риска, ведь уже несколько месяцев в разминированных проходах не ставили новые мины, и сеточные барьеры были открыты. Пара человек в молчании наблюдала за нами с форта Мамула, не отвечая на приветствия.

Картина в заливе Игало действительно была очень странной. Шлюпки военных кораблей сновали туда-сюда через Кумборский пролив, прибывая полными и возвращаясь пустыми, а море у железнодорожной станции в Зеленике было темно-синего цвета с вкраплениями серого. Сначала я испугался, что начался очередной мятеж, но когда осмотрел толпу через бинокль, то увидел, что она явно организованная, но как-то странно, в куче, словно рой пчел. На дозорном катере, высаживающем людей, развевался незнакомый флаг: горизонтальные полосы голубого, белого и красного цвета.