Между прочим, полагаю, это нечто такое, чего люди в Англии не вполне понимают: Центральная Европа в те дни роилась мелким дворянством, обладающим немногим больше, чем титулы, которые переходили всем детям, и которые было почти невозможно потерять. Старая Австрия была снобистским обществом, но его снобизм был благородного, старомодного вида, не то что социальная нестабильность более энергичных стран.

Я хорошо помню, в каком шоке пребывал году примерно в 1906-м при первом визите в Берлин, когда увидел в парке небольшие таблички «NUR FÜR HERRSCHAFTEN» - «только для лиц дворянского происхождения», а затем узрел двух дюжих прусских полицейских, избивающих плоской стороной сабель какого-то работягу за невнимательность к одной из этих табличек. В Австрии подобного почти не наблюдалось. На самом деле, в моё время, несмотря на всех этих баронов таких-то и дворян сяких-то, габсбургский офицерский корпус в основной массе состоял из представителей среднего класса, вероятно, даже в большей степени, чем его британский эквивалент. Однажды я обругал своего второго офицера, барона фон Месароша де Нагимешаро-Шаза, мадьярским помещиком. Он этому сильно удивился.

— Что? — сказал он. — Мой старик - чиновник венгерского Министерства путей сообщения. Мы продали своё имение евреям еще в 1874-м. Единственная земля, которой мы сейчас владеем, находится в шести горшках герани на балконе нашей квартиры.

Но простите меня; я опять отвлекся от рассказа. Теперь мы могли себе позволить третьего офицера, у нас также появилось помещение для дополнительных механиков. Среди них оказался один из самых замечательных людей, которых я когда-либо встречал: матрос машинного отделения Моритц Файнштейн. Отпрыск хорошо обеспеченной еврейской семьи, он нашел убежище на флоте в 1914 году после отчисления из Венской медицинской академии по подозрению в проведении абортов. Его номинальное звание — старшина-электрик, но на самом деле он служил санитаром и ремонтником всего и вся на борту U26.

Мало того, что отлично способствовало поддержанию бодрого духа - иметь в команде почти полноценного доктора, но Файнштейн оказался хорошо осведомлен обо многих других полезных вещах, обычно не включенных в учебный план для австро-венгерских военно-морских офицеров - например, как погладить брюки без утюга, как удалить влагу из биноклей и излечить похмелье. Я предложил рекомендовать его для производства в офицеры — он был резервистом еще довоенного периода, но Моритц отказался, предпочитая какое-то время не высовываться, в надежде, что выдвинутые против него обвинения будут сняты после окончания войны. Мне говорили, что евреи обычно избегают моря, но Файнштейн казался предрасположен к службе на подлодке. Возможно, это из-за подсознательной веры, что прокуратура до него здесь не доберется.

Наше первое плавание началось 27 января и продлилось двенадцать дней, мы прошли тысячу триста миль и действовали в водах к востоку от Сицилии. Наступило время неограниченной войны с коммерческим судоходством: «хандельскриг» - волшебное оружие (как уверил наше мнительное правительство Берлин), которое измором выведет Англию из войны, прежде чем против нас выступят Соединенные Штаты. Инструкции предписывали топить все попадающиеся вражеские торговые суда, независимо от того, в военных они конвоях или нет, и предпринимать для сохранения жизни пассажиров и команды только «те меры, которые представляются разумными».

Неприятное дельце, но таковой была и британская политика уморения голодом населения Центральной Европы с помощью тотальной блокады. С одной стороны, мы не испытывали недоброжелательности к нашим собратьям морякам, и у многих из нас оставались сомнения в мудрости этой новой затеи, но мы были настроены решительно, особенно те, кто той зимой побывал дома в отпуске и слышал плач голодных детей, больных рахитом и с шатающимися зубами, или видел изможденных жен и матерей, пытающихся приготовить семейный обед из килограмма мороженного картофеля, сваренного над огнем из скомканных сырых газет.

Первый рейд U26 прошел вполне хорошо. 30 января около мыса Пассерома мы остановились и потопили британский пароход «Эрлсвуд» водоизмещением две тысячи девятьсот тонн, затем на следующий день в тех же водах торпедировали и потопили французский пароход с неизвестным названием водоизмещением около четырех тысяч тонн. Первого февраля нас обстреляли береговые батареи около Огасты, а четвертого мы выпустили две торпеды (обе мимо) в британский эсминец к югу от мыса Спартивенто. Но двое суток спустя у нас возникли проблемы при возвращении домой через пролив Отранто. Через небрежно закрытую вентиляционную трубу проникла морская вода, когда мы нырнули перед патрульной линией паровых траулеров, и вскоре нам пришлось экстренно всплывать из-за утечки хлора из аккумуляторных емкостей. Результатом стало стремительное предрассветное сражение с аэропланом и итальянскими торпедными катерами. Но все же мы справились. С нашей стороны двоих ранило из пулемета, и еще двое отравились парами хлора. Учитывая все обстоятельства, это было многообещающее начало.

Теперь, когда мы могли добраться до главной артерии Британской империи, пароходного маршрута от Порт-Саида до Гибралтара, мы предвкушали еще большие успехи в следующем рейде. Но правда в том, что австро-венгерский военно-морской флот занялся войной с торговым судоходством, когда лучшие деньки уже миновали. Времена в середине 1916-го, когда большие, быстрые, хорошо вооруженные подводные лодки нашего немецкого союзника могли крейсировать в центральном Средиземноморье в течение многих недель, топя одно судно за другим давно миновали. Тогда всего то и было проблем - погрузиться, исчезнув с морского пути, всплыть на поверхность, чтобы остановить и потопить жертву артиллерийским огнем, затем снова погрузиться в ожидании следующей невинной жертвы.

Антанта еще не нашла время для организации конвоев, но стала мудрее в выборе маршрутов, так что нам приходилось тратить время и дизтопливо в поисках добычи. Они увеличили число кораблей эскорта, особенно невинно выглядящих противолодочных шлюпов, известных нам как «Фоксглав», по названию головного корабля серии. Также они начали вооружать торговые суда, что лишило нас шанса использовать наше любимое оружие для потопления: пушку и заряд взрывчатки. Если торговое судно казалось вооруженным, нам не оставалось иного выбора, кроме как израсходовать одну из четырех драгоценных торпед, поскольку, если бы мы всплыли на поверхность и нас обстреляли, даже единственная пробоина в прочном корпусе не позволила бы снова погрузиться.

Самым неприятным новшеством 1917-го, тем не менее, стала глубинная бомба, которая чуть не прервала мою карьеру в третьем рейде U26. Многочисленными маленькими противолодочными бомбами нас забрасывали и в предыдущие два года, но это нас мало беспокоило. Иногда бомбы встряхивали лодку с достаточной силой, чтобы разбить одну-две лампочки, но бомбы эти были слишком маленькими и не могли нанести большого ущерба. Я думаю также, что они, вероятно, срабатывали через какое-то время, потому что взрывались беспорядочно на разной глубине. Но заряды тринитротолуола размером с мусорный бак - другое дело, особенно когда они оснащены взрывателем гидравлического давления для подрыва примерно на нашей глубине, где эффект взрыва будет самым большим.

Первое знакомство U26 с глубинной бомбой состоялось в начале мая. Рано утром мы обнаружили британский линкор класса «Рассел» в сопровождении четырех эсминцев и паровой яхты. Мне следовало бы заподозрить неладное при виде столь большого эскорта у такого старого корыта, но громадный серый линкор, высившийся на горизонте, подобно плавучему собору — чрезвычайно соблазнительная мишень для любого уважающего себя капитана субмарины, и я, конечно, устремился в атаку. U26 приблизилась на семьсот метров, и казалось, наше присутствие оставалось незамеченным для конвоя, но когда торпедные аппараты уже готовились к залпу, я увидел, как с ближайшего эсминца в небо взмыла россыпь сигнальных ракет.