Им, повернувшимся уходить, вдогонку швырнул камень Сим, но не убил. Они уходили за рубеж горы, трое, посредине Иавал, в город, над которым висел зной блуда женщины Киттим. Та ночь пришла без звезд, потому что была кануном водного низвержения.

Бьет в медные доски Элассар, плачет па камне Адма, стонет Герар, ударяя себя в грудь. Ужас гибели овладел ими. Вот идет туча, она подобна горе. Ветер течет и растаптывает глубины. Он вырвал дерево и песет его как птицу. Гул громов проскакал по тучам. Молния бежит.

Сотрясаются стены далекого Фесрима, и колена преклоняет Теруан. Раскалывается Баада железная голова, дрожат исступленьем ужаса Салимские равнины.

Осмолен ковчег, затворяются двери. Окружен ковчег Ноя людьми, которые плачут, и ветрами, которые ждут знака, чтоб двинуть дом спасения по пустыням вод.

Кричит из затворяемого ковчега связанный братьями Хам.

Первая бездна упадает. Ключарь неба отверз узы Кешиля. Воин тьмы разрубил узел Химы. Отвесные ручьи бегут и топят. Плачь, Адма! На зубец упадающей башни надень венец царя…

Низвергается вторая бездна. Плачь, Элассар, и воем зверя ной на гордых стенах своих. Острый крик твой пусть пробьет тучу, чтоб скорее приблизила смерть.

Черным туманом проносится третья бездна, с деревьев обрывая померкший лист. Бушует ветер, ломает крыло птице. Прибегает, подобная вепрю, буря, смысл ее бега вот: налетит на дерево — не будет дерева, ударится о гору — будет дыра в горе.

Опрокидывается чаша четвертой бездны; хлещет и кричит. Трижды омылось глиняное подобие Отца на ковчеге Ноя. Запрокинулись руки Имны над неподвижным Навалом, — не Хассу ли зовет она к себе?

Пятая бездна рушит слабые преграды низких туч. Вот тридцать восемь пастухов в равнине. Догадавшись о гибели, они не бежали в горы от стад своих. Козы плачут и плавают в водах, ревом смерти трубят козлы. Плащами закрыли себе лицо пастухи, ибо не может пастух видеть, как волк умерщвляет стадо, и не убить волка.

Умирает на дозорной башне Киттим. Останавливается биение жизни в ее жилах. И уж не видит никто, как, потрясая тускнеющим золотом запястий, ласку свою предлагает Отцу Киттим, чтоб жить.

Медник Баурах, отец Герарского истукана, садится в медный котел и плывет. Хитростью вора щурятся круглые его глаза. Упадает огонь на стриженое темя Баураха, становится чашей возмездия — спасения модный котел.

Улеглись бездны над городами земли. Над водой летит уцелевшая птица. Жалобен крик птицы, потерявшей гнездо. Она кружит ослабевшим крылом и садится на ковчег Ноя, плывущий во тьме. Рука человека высовывается из окна в крыше и машет бичом и прогоняет птицу. Она подымается высоко, но ветер бросает ее в пучину. Жалобен крик птицы, падающей в пучину.

Шестая бездна низверглась.

Видишь — это воды. Прыгнув до облаков, они застыли, они ровны. Верь слову Иафета: солнце будет всходить под водой. Теперь так: вверху небо, внизу вода. Небо жидкое, как вода, вода синяя, как небо. И если перевернуть дном вверх, не различит око Сима, где произрастал колос плоти, где ковался серп гнева.

Теперь считать так: сорок дней изливались дожди, сорок ночей приходили воды. А усиливалось чрево пучины сто пятьдесят дней. В девятый день Иафет выглянул в щель ковчега и увидел: среди зыбей тела мертвых. Они плыли в разные стороны, но одинаково расступались, давая путь ковчегу, влекомому неспешно восточным ветром. Плачущее лицо Иавала увидел Иафет у одного из плывущих и сказал Симу. Сим выглянул, но уже не видел.

Один из дней седьмого месяца был пределом паденью вод. Встала тишина и стояла до десятого месяца. Однажды взошло солнце, но не увидело, для кого бы изливать ему свет и жар. Опечалясь, ушло оно в воду. В десятый день одиннадцатого месяца вылезла мокрая глава Гаукада. В пятнадцатый день Ной открыл окно в крыше и выпустил орла в синеву очистившегося неба. Орел вернулся, принеся чужую руку. Потом Ной выпустил голубя, но возвратился тот, ибо была ночь, насыщенная страхом. В двадцатый день голубь принес листок маслины на сожженную крышу ковчега. В двадцать девятый день он не возвратился. Но все еще колыхались воды, и скрипели устои ковчега, колеблемые течением вод.

Полночь и тишина. В просторе огромных вод корабль Ноя идет к горе Спасения. Все спит в нем, кроме людей, они слушают скрип оснастки и плеск бессонных струй по обшивке ковчега. В полутьме поблескивают туши животных, насыщенная испарениями духота скопилась под низким потолком. Иафет открыл люк над головой, по пояс высунулся наружу. Разбухшие тела плывут под луной, каждое к своей судьбе. Все мертво кругом, кроме рыб, которые затаились в страхе, будто умерли.

Ночь темна. Ной дремлет. Холод утишает рябь воды. Красная луна высунула острие серпа из пучины.

Иафет высек огонь. Сухое дерево горит, капли смолы сбегают вниз. Сим точит нож о камень. Хам глядит в угол. Во тьме угла львица спит с оленем, буйволица кормит грудью своих. Потом стал петь: «Слушайте, моя песнь о начале. Была пустота, и все было одинаково. Тишина охраняла все. Отец сказал, чтоб земля и солнце стали быть. Солнце и земля, села! Она зачала от солнца и родила яблоню, человека и пчелу. Села! Солнце лежало и правой руке Отца, а в левой — земля…» Факел посылает струйки дыма вверх. Иафет пришивает мандату на плащ Мадая. Вторит Хамову голосу глухая кожа тимпана: «Были пустоты и глубины наполнены водами мрака. В них отражался Отец. Тот, который был отражением, пришел неслышно. Когда был близко — выхватил землю из руки Отца и прыгнул в глубину и пустоты. Он стал тогда вторым Отцом земли. Бытие дала ему земля…» Страхом напрягается лицо Ноя. Львица облизывает губы.

Ветер ударяет по ковчегу крылом. «Тогда вздрогнуло сердце Отца. Он метнул яростной десницей солнце вслед похитителю. Он дал ему силу камня лететь, жар огня жечь. Оно качнулось, пламенной дугой летя. И тогда сорвались все шары, висевшие в глубинах и пустотах, и понеслись вкруг них, чтоб видеть, как ярость солнца пожжет грех земли. Ибо земля зачала от похитителя и родила Левиафана…» Ной гневно восстает на сына, но заглушает Ноевы слова грозное гуденье тимпана. «…бежал и уносил землю. А солнце приближало гнев, укорачивая пути и суживая кольца. Они бежали, а над ними бежали пустоты и глубины. Вечность — вот имя пробегающих над головами нашими пустот и глубин. В те дни сказал похититель: ты умрешь, думающая о солнце. Я кладу конец дням земли. Криком людей не сжалится ухо Отца. Хотя бы и я умер с тобою…» Слова разгневанного Ноя вот: — Или ты думаешь, что я поклонялся похитителю в благостную ночь завета?.. Бич опоясал голую спину Хама. Иафет пошел к ложу жены. Сим попробовал на волосе острие ножа. Хам спросил у Ноя: — Кто дал силу разуму твоему бить меня? Слова Ноя: — Долголетие жизни моей. Слова Хама: — Дает долголетие человеку остроту разума, но не самый разум! Слова Ноя: — Твоя цена — цена пса!..

…Ночь темна. Луна уходит в воду. Стоглавый увидит столько же, сколько и слепой. В ту ночь огонь поднялся и стал пожирать крышу. Семирогий вол прыгнул в воду и хотел плыть, но рога увлекли его в пучину. Он ушел в Теруан, мертвый ныне, ибо над Теруаном проплывал ковчег. Вот почему не осталось в Салиме семени семирогого вола…

Пламя сползло на стены, но встала туча и спасла жизнь всем Ноевым. Они окружили мокрые камни затушенного очага и дрожали. Был свиреп холод тех ночей. На заре, когда солнце обсушивало, Сим подошел к Хаму и сказал ему в ухо: — Когда зажигаешь дом, клади огонь не под крышу, а в основанья стен. Тот, кто зажигает, должен округлить глаза и кричать больше всех…

Приближался конец двенадцатого месяца, стал неподвижен ковчег. Заблеяла коза, лев облизал когти, на обгорелую стену вползла змея. Ной вышел на плоскость горы, лежавшей под ковчегом.

И вышел, кто ходил, вылетел, кто летал, выполз, кто ползал. Все стали на краю горы и глядели вниз.

Много озер образовалось по земле. Они гнили, но отражали голубой блеск, а вся земля была сера и зелена, потому что омертвела. Стволы, окутанные тиной, не имели листвы. Смрад, — так дышит убитый, — носился над холмами, поднялся и ударил в ноздри людей. Люди глядели и видели. На ближнем камне принес благодарную жертву Отцу пастух Ной. У пего были глаза вора, когда он раскладывал огонь. Дымились благовония, но отнимал их от ноздрей Отца смрад земли.