- Сашенька, что с тобой? - испуганно спрашивает она и хватает меня за сбитые в кровь руки. - Что с тобой, сынок?

Я прижимаюсь к ее теплым ладоням, пахнущим кислым хлебом, и плачу навзрыд, не в силах сказать ни слова. Она приносит мне воды. Я пью, а вода ручейками льется мне на грудь, и жестяная кружка стучит о зубы. Наконец я успокаиваюсь и рассказываю ей все. Я рассказываю, а она слушает и гладит меня по голове. Как когда-то, тысячу лет тому назад, в Минске. Маленькая, сгорбленная, совсем поседевшая за эти несколько месяцев, что мы живем здесь. На ней грязный ватник и теплый платок, из-под которого выбивается седая прядка, а морщины у глаз стали широкими, и почти совсем не видно поджатых, высохших губ.

- Да это померещилось тебе, соколик ты мой, - ласково говорит она и смотрит на меня большими глазами, из которых так и брызжут тоска и страх. - Приснилось это все тебе, глупенький. Ну кто это сейчас людей убивает? Дядя Петя - он добрый, он хороший, ты его, как родного отца, почитать должен. Кормит он тебя, поит, святого человека того обещался привести, который чудеса-то творит. Глядишь, и вылечит он тебя.

- Вылечит? - отчаянно кричу я. - Не вылечит, а убьет. И тебя убьет! Всех!

Мама глубоко вздыхает и бессильно опускает руки на колени. И я прижимаюсь к ним, целую их и, задыхаясь, бормочу:

- Мамочка, родненькая, увези меня отсюда. Слышишь? Ничего не приснилось мне, своими ушами слышал. Миленькая, увези…

Но она выдергивает руки и вытирает рукавом щеки! Лицо у нее становится вытянутым и злым, под набрякшими веками гаснут глаза.

- Не блажи, Сашка, слышишь, не блажи, - сухо говорит она. - Четырнадцать ведь тебе уже, не к лицу, такому большому парню мать изводить-то. И так уж извелась я, дальше некуда. А с Петром Иванычем я поговорю насчет твоих страхов. Пусть он тебя сам успокоит.

Она выходит и возвращается с завтраком. Я отворачиваюсь к стене и глухо, надсадно плачу. И тогда она наклоняется надо мной и тоскливо говорит:

- Эх, Сашка, Сашка, завязала я свою бабскую долю в тугой узелок. И порвать бы его рада, да мочи нет. Моченьки у меня, сынок мой дорогой, нету. Поломанная я вся, ничего от меня не осталось. Тень одна, да и той уже недолго землю топтать.

И, пошатываясь, спотыкаясь, выходит из комнаты.

- Мама! - кричу я ей вслед, но она не оборачивается.

Постепенно я начинаю успокаиваться. Утренний разговор мне самому кажется просто страшным сном. Но как же свистящий самовар? Мама ведь только что вынесла его на кухню. И блюдечко вынесла, из которого старик чай прихлебывал. Нет, не сон, не сон это! Мама ничего не соображает. Не зря дядя Петя сказал, что из нее веревки можно вить. Совсем она запуталась, и помощи мне от нее ждать нечего.

Я подтягиваюсь к подоконнику и опять изо всех сил кричу в окно:

- Люди, где вы! Помогите, люди!

Кричу, пока голос у меня не начинает сипеть, как наш самовар. И - ни души. Неужели на всем, земном шаре не найдется людей, которые услышат меня и выручат из этой страшной беды? Наверно, нет. Наш дом стоит на отшибе, у самого леса, и дорога обходит его стороной. Да и нет на ней никого, на этой дороге. Только ветер подтирает лужи клочьями грязной соломы.

И тогда я вспоминаю о Кате. Она придет, она ведь обещала. Я расскажу ей все, она пошлет дяде Егору телеграмму и соберет народ. Она обязательно придет! Она не даст, чтобы меня убили.

…Только бы не пришла она слишком поздно.

ПОЖАР

Понедельник, вторник, среда… До воскресенья осталось всего три дня. А там… Почему так быстро летят дни? Раньше они тянулись медленно-медленно. А теперь летят.

Кати нет. Наверно, Танька Копылова опять стала дразнить ее, и она переживает свои обиды и молится богу, чтоб он превратил Таньку в жабу. А обо мне совсем забыла. И даже не знает, что с утра до ночи я не свожу глаз с дороги и жду ее больше всех на свете - эту раскосую Катьку в резиновых сапогах, с жиденькими льняными косичками.

Дяди Пети тоже нет. Как исчез в то утро, в понедельник, так и не появлялся. Вместе с бабкой угнал куда-то продавать кабанов и корову: ведь после воскресенья он должен отсюда навсегда исчезнуть. А мама на работе. Она работает на ферме, за шесть километров, и днем домой не приходит - с утра на столике оставляет мне и завтрак, и обед. И совсем не хочет меня слушать, хотя я вновь и вновь пытаюсь ей рассказать все, о чем говорили в то утро дядя Петя и «брат» Гавриил. Она не верит ни одному моему слову, плачет и шепчет свои молитвы.

Я лежу на кровати. Мурза сидит на цепи. Она тихонько повизгивает. Видно, мама забыла ее накормить. Она тоже не любит Мурзу, как и я.

Осталось три дня, всего три. Я уже не плачу и не кричу - после понедельника я могу разговаривать только шепотом. Сорвал голос. Я лежу и думаю. О чем? Обо всем на свете.

Почему одни люди добрые, а другие злые? Вот тетя Таня, например, или дядя Егор. Они добрые. Тетя Таня и ругалась на меня иногда, а все равно она добрая. И Ленька. Как он мне ракету помогал делать! Почти целую неделю по вечерам из дому не вылазил. Дядя Егор над ним даже посмеивался, говорил, что убежит его девушка к другому. А Ленька краснел и невпопад колотил молотком.

Я знаю Ленькину девушку. Она к нам приходила. Ее зовут Глаша, Глафира Филипповна. Она дружит с Ленькой еще со школы, учились вместе. Теперь она моя вожатая, старшая пионервожатая нашей школы. Это она посоветовала Леньке привести ко мне Веньку и его команду.

Глафира Филипповна несколько раз приходила к нам узнавать, как идут у меня дела, а сама все время косилась на дверь, за которой тяжело топтался Ленька. И мне было смешно, что она такая большая, а скрыть ну ничего не может.

Венька нашу старшую вожатую немного недолюбливает. Но я думаю, это потому, что он слишком горячий и ему иногда от нее попадает. Как за ту историю с металлоломом, когда ребята из дому керогазы да медные тазы притащили, а Венька не приказал им тут же разнести этот «лом» обратно.

Венька, Венька… Я никогда не забуду, как прибежал он ко мне в тот день, когда мы ждали профессора Сокольского. Как стоял, смущенный, у порога, а вода с него лила в три ручья, и по полу растекалась настоящая лужа. И сам Венька стал не рыжим, а черным. А как он к экскаваторщику пристал? И экскаваторщик тот хороший. Не прогнал его все-таки, дал за рычаги подержаться…

Интересно, научился Венька управлять экскаватором или нет? Наверно, научился. Он ведь потом самым лучшим другом у экскаваторщика стал. Прибегал чумазый, весь в масле. И все рассказывал, как он дома сам свои рубашки стирает. Его мама так и сказала: «Хочешь мазаться - пожалуйста, но грязным чтоб я тебя не видела». И он стирал рубашки в ванной. Так стирал, что дырки протирал. А потом она учила Веньку штопать эти дырки.

Вот и мама у Веньки хорошая, хотя я ее ни разу не видел. А моя мама? Моя тоже была хорошей. Давно-давно, миллион лет назад. Сейчас она злая, глаза у нее запали. И что-то в ней поломалось. Она сама сказала.

И бабка злая, как старая ведьма. И сундук у нее угрюмый. Вон как замком оскалился. И дядя Петя злой, и старик, хоть и говорит таким ласковым, неторопливым голосом. И все «бешеные», наверно, злые. Иначе чего бы они здесь орали и корчились?

Хотя нет, видно, все-таки не все. Вон ведь Катькина мама, даром что косички ей повыдергивала, а пять рублей на валенки прятала. А тетенька с ребенком? Как она его потом целовала да укачивала…

А дядя Петя не только злой, он хитрый. Опутал мамку мою и всех опутал. И старик… Как он про магазинщицу говорил…

Так почему же все-таки одни люди добрые, а другие злые? Рождаются они такими, что ли? Это волки рождаются, злыми, как ни крути, кого-то они резать должны, иначе с голоду подохнут. А люди? Вот работала мамка на фабрике, и все у нас было. Или дядя Егор. Ну зачем ему кого-то за глотку хватать, если у него все что надо есть, и все заработанное. Как это он себя называл? «Потомственный пролетарий»! А дяде Пете заработанного мало. Да и сроду я не слышал, чтоб он о своей работе говорил. С тех пор как мы сюда приехали, вообще ничего не делает. Только болтается где-то да подсчитывает, сколько за кабанов наторгует. А добра у него с бабкой полон дом. Вон сундучище какой! Наверно, трактор не увезет. И денег, я однажды подсмотрел в щелку, у дяди Пети тьма. Он их пересчитывал, когда дома никого не было, и у него тряслись руки. Значит, он и есть самый настоящий волк. И бабка… И старик. Как же им прожить, если они других грабить не будут?..