В Новом Свете Сьенфуэгосу доводилось встречать неистовых каннибалов, которые были при этом самыми верными супругами, и их распутных противников, не способных обидеть даже мухи; доводилось ему сражаться бок о бок с туземцами, верными своему долгу, против предателей, готовых убить родную мать.

Возможно, эти пятеро мужчин, что сейчас удалялись от берега, приняли бы его с распростертыми объятиями, но вполне вероятно, что они бы тут же связали его и принесли в жертву какому-нибудь глиняному идолу.

Так что, если он хочет благополучно вернуться домой, нужно соблюдать осторожность. Но хуже всего то, что некому было рассказать Сьенфуэгосу о жизни и обычаях тех народов, которые могли встретиться ему по пути.

«У меня два глаза, — думал он, — но почему-то я чувствую себя слепым, идущим наугад. А хуже всего даже не то, что я могу споткнуться и сломать шею, а то, что моя гибель будет напрасной».

Когда же воины — а это, несомненно, были воины, вооруженные до зубов — исчезли из виду, канарец решился продолжить путь, бдительно оглядываясь по сторонам. К вечеру он достиг широкого кукурузного поля; стебли поднимались так высоко, что не осталось сомнений: эти растения выросли не по странному капризу природы, а посажены рукой человека.

Сьенфуэгос двигался медленно и осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, который мог предупредить его о близкой опасности; но ничто не говорило о присутствии близкой угрозы — ни звуки, ни запахи.

В воздухе витал лишь густой запах дыма и соблазнительный аромат жареного мяса и кукурузных початков. Подобравшись ближе, Сьенфуэгос заметил столб дыма на расстоянии броска камнем.

Невдалеке слышались приглушенные голоса.

Он решил затаиться и дождаться наступления темноты.

Напряженное ожидание казалось бесконечно долгим, поскольку темнело здесь намного позже, чем в Санто-Доминго или на Кубе, и это говорило о том, что он отклонился далеко к северу.

На него вновь нахлынули воспоминания, и сердце сжалось от ностальгии; но уже в следующую минуту подумалось, что, если его обнаружат, он вполне может стать частью того самого жаркого, чей дурманящий запах сейчас витает над безбрежным кукурузным полем.

С наступлением темноты Сьенфуэгос подобрался поближе к краю поля, откуда разглядел деревню примерно из тридцати хижин, расположенных полукругом у большой площади с видом на море, посреди которой горел огромный костер.

Он различил с полсотни суетящихся человеческих фигур — мужчин, женщин и детей, они казались вполне миролюбивыми, но все же он предпочел не рисковать.

Канарец, конечно, не мог знать, что туземцы принадлежали к западной ветви племени семинолов — отважных воинов, готовых любой ценой защищать свои богатые земли от захватчиков, но при этом они никого не трогали, если их к этому не вынуждали.

И, конечно, они не были людоедами.

Они возделывали поля, где растили кукурузу, дыни и тыквы, а также занимались охотой, рыбной ловлей и собирали дикие плоды в обширных лесах. Многие одевались в меха соболей, которых добывали при помощи хитроумных ловушек в северных болотах, где и укрывались сами в случае серьезной опасности.

Они бы не причинили никакого вреда чужестранцу, пришедшему из-за моря, которое они всегда считали краем света; но Сьенфуэгос, разумеется, не мог этого знать, а потому после долгих раздумий вновь решил соблюдать осторожность.

Наконец, костер начал догорать, а человеческие фигуры одна за другой стали исчезать внутри хижин, пока у костра не осталась лишь пара караульных. Тогда Сьенфуэгос решился пройти мимо деревни по берегу моря, стоя по грудь в воде, чтобы не оставлять следов на песке. Лишь когда деревня и кукурузные поля остались далеко позади, он вновь углубился в лес.

Рассвет застал его в миле от индейской деревушки, и он решил дать себе заслуженный отдых. Канарец проспал до полудня, а проснувшись, наскоро поел. Но, уже собираясь пуститься в путь, заметил поблизости красивую девушку с роскошной гривой черных волос и одного из могучих воинов, которых видел вчера. Как раз в эту минуту парочка решила предаться страстной любовной игре, так что Сьенфуэгосу оставалось либо дожидаться, пока они закончат, либо делать изрядный крюк.

«Вот черт! — подумал он с досадой. — Столько кругом места, так нет, приспичило им кувыркаться именно здесь, больше негде!»

Так или иначе, ему ничего не оставалось, как набраться терпения и вернуться в укрытие, стараясь не думать о самом скверном. Лишь час спустя горделивый воин и прекрасная черноволосая девушка, утомившись от страстных игр, решили окунуться в море, где долго плескались, смеясь и гоняясь за волнами, а чуть позже, взявшись за руки, вернулись в деревню.

Видимо, этот вечный любовный ритуал все совершают одинаково, независимо от расы, обычаев или места жительства. Вздохи, ласки, смех и страстные стоны мало чем отличаются на разных континентах, и, глядя издали, как женщина кладет голову на плечо любовника, припадая к нему щекой, Сьенфуэгос представил, что видит себя и Ингрид, выходящих из озера на далекой Гомере.

В конце концов он пришел к выводу, что от этих людей не стоит ждать ничего дурного.

И всё же...

Он вновь пустился в путь, и в последующие два дня был занят лишь тем, что шагал, ел и спал.

4   

Он не мог поверить своим глазам.

То, что сначала показалось не более чем обычным заливом почти в три мили шириной, усеянным несметным количеством крошечных островков с мангровыми зарослями, которые огибало мощное течение, неуклонно стремящееся на юг, оказалось устьем огромной реки. Никогда не встречал он на своем веку подобных рек; никогда даже не слышал, что существуют на Земле реки столь гигантских размеров.

Трижды Сьенфуэгос пробовал воду и трижды убеждался, что она совершенно пресная, без каких-либо признаков солености. Поневоле ему пришлось признать, что это не просто странное место, где впадает в море река обычных размеров; нет, это действительно огромная масса грязно-бурой, но совершенно пресной воды, неустанно текущей день за днем, час за часом, минута за минутой, из глубин этой неведомой земли.

Боже ты мой!

Каких размеров должна быть земля, чтобы собрать, накопить и вернуть в море такой громадный поток воды?

На Гомере не было рек — за исключением небольших ручьев, через которые он мог легко перепрыгнуть; даже на таком большом острове, как Санто-Доминго, устье реки Осамы не превышало двадцати саженей в ширину; река на Твердой Земле, по которой ему когда-то довелось плыть, была значительно больше, но ничто, ничего на свете не шло ни в какое сравнение с тем зрелищем, что сейчас предстало его глазам.

Цивилизованному человеку, каким, впрочем, канарец так по-настоящему и не стал, невозможно даже представить, чтобы в море каждую секунду извергалось почти двадцать тысяч кубометров воды.

Сьенфуэгос устроился меж корней кедра на вершине небольшого холма, завороженно любуясь течением гигантской Миссисипи, что на языке семинолов означает «большая вода». В эти минуты канарцу вспомнилось, как Ингрид несколько лет назад рассказывала ему о своем родном Рейне, по ее словам, важнейшем водном пути в Европе. Но даже пресловутый Рейн показался бы лишь струйкой ослиной мочи в сравнении с тем, что Сьенфуэгос видел теперь.

«Это невозможно! — повторял он снова и снова. — Не может быть, чтобы на свете существовали подобные реки!»

Ни один мозг не мог вместить даже мысли о том, что вся эта масса воды течет на протяжении шести тысяч километров; это все равно, что представить, будто бы Рейн из рассказов Ингрид решил изменить направление и течь к заливу Кадис, по дороге становясь все шире и глубже.

Ошеломленный этим великолепным зрелищем, канарец в первую минуту пришел в ужас, все еще не в силах поверить, что на свете может существовать настолько огромная река, к устью которой его принесло морское течение. Когда же он наконец пришел в себя, то убедился, что это и в самом деле река. Тщетно пытался он найти в своей памяти подходящие для нее слова, но смог произнести лишь, завороженно глядя на медленно текущую воду: