Время от времени глядя вверх, он с удивлением замечал, что порой к реке с обеих сторон вплотную подступают отвесные скалы высотой в тысячу метров.

И впрямь впечатляющее зрение, хоть и жутковатое.

Никогда прежде, даже в штормовую ночь посреди бескрайних просторов океана, он не чувствовал себя настолько маленьким и слабым.

Со всех сторон его окружала девственная природа.

Он все еще не мог понять, как такому маленькому потоку воды удалось прорыть столь глубокое русло. Запрокидывая голову, чтобы взглянуть на гордые вершины гор, он поневоле задумывался, сколько миллионов лет потребовалось этой жалкой речушке, чтобы опуститься на ту глубину, где она протекает теперь.

Земля безумцев!

Ближе к полудню он разглядел впереди полог белой пены и поспешил выбраться на берег — подальше от неведомой опасности.

При ближайшем рассмотрении это оказался водопад пятиметровой высоты, и единственной опасностью здесь была угроза разбиться о скалы, а потому Сьенфуэгос предпочел обойти водопад по берегу, немного отдохнуть, а затем, добравшись до того места где течение вновь обретало прежнюю неторопливость, продолжить плавание.

В эту ночь он уснул на песке, убаюканный журчанием потока.

На следующий день он обнаружил, что вся нижняя часть ущелья по обе стороны русла, прежде совершенно голая, здесь покрыта густой растительностью — в основном кустарником, но порой встречались даже небольшие рощицы, где во множестве гнездились всевозможные птицы и запросто можно было встретить зайца или семейство белок.

Здесь Сьенфуэгос задержался еще на пару дней, чтобы поохотиться, наесться мяса и закоптить его впрок, а также нарубить веток и сплести из них своего рода плот, и уже на нем продолжить плавание вниз по реке и не мочить больше бедра и ягодицы.

Неразлучный шест и здесь сослужил добрую службу, помогая отталкиваться от скал и измерять глубину. Теперь путешествие можно было назвать если не комфортабельным, то, по крайней мере, сносным.

Сносным — да, но по-прежнему нескончаемым.

Подавляющее величие бескрайних прерий сменилось грандиозными нагромождениями красных скал плато. Теперь очередной грандиозный каприз потерявшей совесть вселенной выразился в бесконечных поворотах реки, медленно огибающей высоченные пики, словно единственной ее целью было как можно дольше петлять и не впадать в море — или куда там, черт побери, она должна впадать...

То река несла его на юго-восток, то вдруг резко сворачивала на север, а через какое-то время вновь поворачивала на восток, извиваясь меж двумя горами, чтобы потом снова вернуться к прежнему направлению. При этом река текла так медленно, и путь ее был столь запутанным, что в конце концов обозленный Сьенфуэгос не удержался от возгласа:

— Ну и куда тебя несет, шлюхино отродье! Или ты собираешься продержать меня здесь до самой старости с мокрой задницей? Ты уж определись, в конце концов, куда тебе надо!

Но Колорадо, казалось, решила проявить себя самой нерешительной на планете рекой, ей требовалось проделать множество кругов, изгибов и поворотов, прежде чем добраться из одной точки в другую.

В конце концов Сьенфуэгос решил, что когда Бог создавал эту чертову реку, прямых линий еще не существовало.

Он потерял счет дням, но теперь его это мало заботило, поскольку он давно утратил всякую надежду когда-нибудь вернуться домой и увидеть семью.

«Если Сильвестре, паче чаяния, был неправ, а прав Колумб, утверждая, что Земля круглая, — подумал он в полной растерянности, — то получается, чтобы вернуться на Кубу, я должен отправиться в Барселону».

А впрочем, он уже давно начал подозревать, что Земля не плоская и не круглая — она свернута в спираль.

«Творец всего этого — если он, конечно, действительно существует — только зря потратил время, ведь он начисто лишен какого бы то ни было чувства пропорции, — размышлял Сьенфуэгос. — Надо же было до такого додуматься: в одном месте нагромоздить горы, в другом — создать громадные равнины без конца и края, в третьем — безбрежные океаны, еще где-то — жаркие безводные пустыни, а в каком-нибудь совсем уж затерянном углу — непролазную сельву, где неделями и месяцами идет дождь, — он невольно перекрестился, чтобы хоть немного успокоиться. — И вот теперь — эта проклятая река! Вот уж точно, сеньор Создатель, если бы вы были честны с самим собой, то признали бы, что создали полное безобразие. Даже мой младший сын умеет делать куда более добротные вещи».

Он старался не думать о детях, об Ингрид, Арайе, о своей чудесной и безмятежной жизни до той злосчастной ночи, когда ему вздумалось отправиться на рыбалку, поскольку знал — как только он начнет предаваться воспоминанием, ничего стоящего в голову уже не придет.

Предавшись воспоминаниям, он не только рисковал напрасно потерять время, но и утратить всякое представление о том, кто он и где находится.

Сьенфуэгос двигался по изгибам реки, почти невидимый в темноте и неслышимый для того, кто не был настороже, как он сам, зная, что от каждого из этих чувств зависят его шансы на выживание.

Долгие годы постоянной игры со смертью и череды опасностей научили его улавливать малейшие перемены в окружающей обстановке. Вот и теперь он сразу насторожился, ощутив необычный запах.

Это был запах дыма и горящего дерева, но не запах степного пожара, рожденный жестоким капризом природы, нет, к этому запаху примешивался легкий, едва уловимый аромат жаркого.

Огонь, зажженный людьми. И этот огонь красноречиво давал понять, что люди, которые его зажгли, чувствуют себя в полной безопасности, если так беспечно позволили распространиться вокруг ароматам дыма и жаркого.

Сьенфуэгос спрятал под грудой камней большую часть имущества, а также маленький плот, отставив при себе лишь верный шест, большой нож и еще один поменьше, и пустился вплавь по течению, по-прежнему стараясь держаться как можно ближе к берегу.

Так он преодолел около трехсот метров бесконечных изгибов, прежде чем за очередным поворотом — на этот раз налево — перед ним не открылось спокойное тихое озерцо, в которое в этом месте разливалась река. Его размеры было трудно определить в потемках.

На противоположном берегу озера светились огни нескольких костров, вокруг них он разглядел множество человеческих фигур. В скором времени индейцы принялись петь и плясать под гулкий бой барабанов, и в какой-то миг Сьенфуэгос не на шутку испугался, что дикари решили пригласить на пир в качестве «особо почетного гостя» его доброго друга Сильвестре Андухара.

Он никак не мог избавиться от этой мысли, несмотря на все заверения андалузца, что ни один индеец из семьи сиу или какого-либо из окрестных племен не станет есть человечину, поскольку они считают это худшим из человеческих пороков.

— Хотелось бы верить, что ты не ошибся, — произнес Сьенфуэгос, словно Андухар мог его услышать. — Очень хочется верить, что дикари и впрямь считают каннибализм пороком, ведь в противном случае боюсь, я потерял тебя навсегда.

Ему пришлось долго наблюдать, как туземцы едят, пьют, хохочут, поют песни, ходят туда-сюда, после чего канарец понял, что шумная попойка затянется еще надолго, а сам он в этой ситуации мало что может сделать — во всяком случае, до тех пор, пока не рассветет и он не сможет оценить при дневном свете, что собой представляет индейская деревня и насколько надежно она защищена.

Поэтому он выбрался на противоположный берег озера, почти в пятистах метрах от деревни, и очень медленно, почти ощупью полез вверх по крутому склону, пока не добрался до группы скал, за которыми можно удобно спрятаться от зорких глаз туземцев, когда настанет день.

Там он крепко уснул, несмотря на то, что песни и пляски индейцев продолжались почти до рассвета. Когда же наконец настало утро, Сьенфуэгос обнаружил слева, метрах в тридцати, маленькую пещеру и не задумываясь двинулся ползком прямо к ней.

Пещера была не слишком глубокой — как раз такой, чтобы удобно в ней поместиться, но оказалась превосходным убежищем, к тому же из нее открывался прекрасный вид на индейскую деревушку.