И думать начинаешь сам о себе с грустной строгостью. Проходят знакомые, здороваются с тобой. Здравствуйте. Вы, наверное, тоже заметили, что сегодня пришла осень? Как вы все мне дороги, и как я мало всем вам сделал хорошего. Ведь вы гораздо лучше, чем я думаю о вас. Мне нужно бы вам что-то сказать или просто улыбнуться и заглянуть в глаза.

Где-то за Порховом шагает путник в шляпе и сапогах, с глазами, похожими на окна старой и доброй избы. Он спросит, как пройти в соседнюю деревню. Я расскажу ему дорогу и буду смотреть ему вслед, будто его провожаю.

Наступит вечер. Ветер всё будет шуметь. У соседа в саду будет кто-то греметь тарелками и вполголоса вспоминать кого-то. Облака пойдут ниже и быстрее. В своей маленькой кроватке уснёт моя дочь. Уснёт, не зная, что сегодня уже началась осень. Она будет кого-то звать во сне — наверное, там, в сновидениях, она с подругами купается в речке или собирает цветы...

А я буду думать о ней, и мне будет жаль, что когда-нибудь она станет жить на свете без меня. Как мало я успел ей сделать хорошего! А она спит и ещё не думает об этом.

Я к полночи тоже усну, мне будет сниться лето, жаркие грозы, тёплые воды омутов, и в них русалки, и девушка на поле аэродрома. Она стоит и машет кому-то в воздух, и глаза её удивительно напоминают мои.

ОКТЯБРЬ УЖ НАСТУПИЛ

Уж роща отряхает ранний иней на заре, когда поднимается ветер. Дорога смёрзлась, пруд застыл. Далеко гуляют в полях голоса гончих собак и будят уснувшие дубровы.

Дни поздней осени бранят. Но как бранить холодное и чистое течение осенней полой воды? Когда ты чувствуешь её дыхание, взгляд. Вода смирна, вода как бы вслушивается в тревожную поступь морозов. Как будто тихая улыбка сожаления светится на умолкнувших полях, а по лесам ещё играет багровый цвет. И мглой волнистой дышит полдень, и солнце изредка блеснёт над лесом. Мухоморы стоят ещё, как живые, но уже проморожены и сверкают огненно. День краткий гаснет, досуг вечерний полон полусна, полувоображения. Как будто ты влюблён, легко и радостно. Снова молод и счастлив.

И словно ты плывёшь сквозь этот шум и говор листопада, раскинул руки, смотришь вокруг помолодевшими глазами. И не можешь найти больше никаких других слов, кроме самых простых и лёгких, как говор ручья: "Унылая пора! Очей очарованье!"

Опять стоишь и повторяешь, не повторяешь, а дышишь сиянием и лёгкостью слов этих сердца:

— Унылая пора! Очей очарованье!

ПОД СВОДАМИ РОЩ

Под соснами вчера лежал туман. За ночь выпал мороз, и на ветви рощ поднялся иней. Поднялся бы иней и в небо, но такой голубизны, такого света небеса колыхались над Михайловским, что иней замер и просто ликовал на деревьях.

Сегодня Синичья гора, обелиск над могилой, собор — всё вознеслось вместе с деревьями, как облако, и стояло в небе, подобное неслыханному царству. Такие царства строит солнечный мороз в полдень, и те колышутся, мерцают от каждого внимательного взгляда. За лесом вдали кто-то ударил в колокол. Потом ударил ещё. Доносились удары из Михайловского — там отбивали время, как во времена Пушкина.

Когда идёшь бором, то кажется — взбираешься высоко в горы, а долины, распадки — всё остаётся далеко внизу. Ранним летом здесь бегут ручьи, а зимой тут положил свои петли заяц. Входишь под сосны бора, от шагов и от дыхания иней начинает колыхаться и осыпается. Иней повисает в тихом воздухе и зажигает над путником небольшую морозную радугу. Так долго ходишь по рощам вокруг Михайловского. И своды сосен осыпают над тобою свой иней.

Возвратишься поздно ночью. И среди тьмы в глаза светятся радуги, что зажигали среди поляны иней, солнце и сосны.

МОРОЗ И СОЛНЦЕ

День чудесный сияет на снегах вдоль Сороти. Река замёрзла не совсем, под горою за Савкином дымится у берега ключ. Лёд размыт его неторопливым течением. Здесь от Сороти поднимается дымок, словно чьё-то спокойное дыхание. И трудно поверить, что вчера ещё злилась вьюга, гудела в трубе и звенела по стёклам. В мутном небе неслись низкие тучи. И только под утро зажелтела сквозь вьюгу луна.

А сегодня и не узнаёшь небес, равнины. Снег блещет на солнце. Лес прозрачен. Вся комната янтарным озарена сиянием. И печь трещит весело. И думается легко. И не устоять у окна.

Скорее. Уйти на солнце, на мороз. Шагать по Маленцу. Дышать воздухом ледяным, как ключ, и юным. Прикрывать глаза ладонью и смотреть вдаль, за берег. Видеть, как замерли в голубом небе синие столбы дыма от деревенских изб. И даже не колыхнутся. Слышать, как прошёл сосняком автобус на поляну и звонкие голоса школьников посыпались под гору, к Сороти, в Зимари.

Идти или стоять с перехваченным дыханием и только повторять слова, которых красочней и звонче не найти в сию минуту:

— Мороз и солнце, день чудесный!

РОДНИК И ОБЕЛИСК

Я не пойду в зимний полдень под гору из Савкина к роднику. Там над нетерпеливой чистой водой солнце поставило облако морозного сияния. Уже издали видно, как свет переливается в облаке. А когда подступишь ближе, сразу поймёшь, что это не просто облако, не совсем уж такой необыкновенный свет. Это чаша. Сияющая чаша висит над родником. И как бы ты ни хотел пить, к этой чаше робко прикоснуться. Ведь она вся светится, а свет над родником переливается и колышется.

И для чего же ранним и туманным утром лета мне спускаться под гору к этому ключу? Там вдоль реки туман уже рассеялся и светлое небо ширится над озёрами. А здесь, над ключом, стоит голубоватый лёгкий и высокий парус. Он готовится в путь и трепещет. Сюда сейчас опасно приходить: того гляди под парус этот ступишь, проснётся в снасти ветер — и нет тебя. Уплыл. Совсем далеко.

Уже весной, во время ледохода, ночью совсем спускаться к роднику не стоит. Его не видно. Кругом разлив. Разлив подступил к деревне, к горке. И только в глубине живёт и бьёт сквозь полую воду родник, над тем самым местом, где встаёт луна. Вернее, месяц. И долго месяц над водой стоит. Кругом проходят пепельные льдины. А месяц тут по льдинам рассыпает мелкие колокола. Те блещут и звенят.

Я выйду к роднику в осенний светлый полдень. Когда увижу, как лист кленовый трепещет над ключом. К нему слетаются другие. С того, с этого берега. Вот их уже толпа. Вот стая. Вот вытянулись, превратились в облако. Вот поднялись и встали, словно обелиск. Багряным обелиском листвы над родником обернулись. И шелест в обелиске слышен.

Теперь опущусь на колено, утоплю в воде ладони, наберу широкую пригоршню. И поднесу к глазам. Потом окину взглядом всё, что только видеть можно, преклонив колено возле Сороти.

ВЕСЕННИЙ ЗВЕЗДОПАД

Почки уже готовы, но листвы ещё нет.

И с вечера пойдёт ровный лёгкий апрельский дождь. Он повесит на каждой почке по серебряной прозрачной серьге. Серьги будут покачиваться от ветра и от собственной тяжести, и свет переливаться будет в них полновесно и прозрачно. Так серьги превратятся в звёзды.

Ночью при тучном и властном сиянии луны звёзды будут капать с той молоденькой берёзки в тёмную, в бездонную воду озера. И будут медленно тонуть там во мраке, кружась, вращаясь, но не растрачивая света.

Так под берёзой к утру светиться будет уже глубокое таинственное облако звёзд, такое светящееся и вытянутое конусом.

До рассвета, пока не встанет солнце.

НЕПОСЕДЛИВЫЙ МЛАДЕНЕЦ

У меня под горой народился маленький нежный ручей. Я это чувствую, я слышу издалека. Не пойти ли теперь да взглянуть на него? Под горой, среди хрусткого и зернистого снега, среди мёртвых, иссушенных временем и морозами листьев травы — сверкание и шелест.

Тут крошечный беспомощный младенец. Он дышит чуть приметным, совсем ещё наивным, но уже тревожным сном. Он медленно колышется от сонного дыхания и — светится. Тут солнце влажной доброю ладонью накрывает новорождённое его теченьице. Тут, среди мокрого и счастливого снега весны.

К вечеру опустится морозец. Он закуёт послушные и звонкие овраги, колеи, пригорки. Ну как же тут уснуть? И среди ночи придётся мне спуститься под гору, к ручью.