— Об утрате божественного призвания, — предложил Данглар.

— Вот, — кюре кивнул в сторону майора. Словно хорошую отметку поставил.

— Внезапной или постепенной?

— Какая разница? Внезапность ощущения — всего лишь завершение постепенного подспудного процесса, который вы, может, и сами не замечаете.

Рука кюре обрушилась на муху, но она тут же вырвалась в просвет между большим и указательным пальцем.

— Что-то вроде оленьих рогов, когда они из кожи вон лезут.

— Если угодно. Личинка идеи зреет себе в укромном уголке, внезапно обретает крылья и взлетает. Призвание нельзя потерять ни с того ни с сего, как книгу. Впрочем, книга рано или поздно найдется, а вот призвание — вряд ли. И это лишнее доказательство того, что оно уже давно бесшумно катилось под откос, не ставя меня в известность. Потом в одно прекрасное утро вдруг прозреваешь, потому что ночью, ничего не почувствовав, прошел точку невозврата. Глянул в окно — вот женщина на велосипеде проехала, снег на яблони лег… и становится тошно, и век манит за собой.

— Еще вчера ценил я долг миссионерства

И кафедру предать считал за изуверство.

Все превратилось в прах, исчезло без следа,

И я с самим собой простился навсегда.

— Да, что-то в этом роде.

— То есть вы не особенно переживаете из-за кражи мощей? — спросил Адамберг.

— Вы хотите, чтобы я переживал?

— Я собирался вам предложить натуральный обмен: я бы обещал найти святого Иеронима, а вы бы мне рассказали что-нибудь о Паскалине Виймо. Но полагаю, такая сделка вас уже не заинтересует.

— Как знать? Мой предшественник, отец Реймон, с ума сходил по менильским мощам и прочим святым реликвиям. Я не оправдал его надежд, но все-таки что-то во мне еще теплится. Так что хотя бы ради него я готов поискать святого Иеронима.

Обернувшись, кюре обвел жестом книжные полки за своей спиной и указал на толстый фолиант под колпаком из оргстекла, царивший на пюпитре. Древняя книга буквально притягивала к себе Данглара.

— Все это мне досталось от него. И книга, разумеется, — он почтительно кивнул в сторону пюпитра. — Подарена отцу Реймону отцом Отто, умиравшим в Берлине под бомбами. Хотите посмотреть? — добавил он, взглянув на Данглара, не спускавшего глаз с сокровища.

— Да, признаюсь. Если это действительно то, что я думаю.

Кюре улыбнулся, почуяв знатока. Он несколько раз затянулся, нарочито затягивая паузу, словно подготавливал эффектный выход звезды.

— Это «De Sanctis reliquis», — сказал он, смакуя каждое слово, — в полном издании 1663 года. Можете посмотреть, только страницы переворачивайте пинцетом. Книга открыта на самом знаменитом месте.

Кюре как-то чудно прыснул, а Данглар тут же направился к пюпитру. Наблюдая, как тот снимает стекло и склоняется над книгой, Адамберг понял, что капитан не услышит больше ни единого слова из их разговора.

— Одна из самых известных работ про мощи, — с некоторой развязностью сообщил кюре. — Стоит дороже, чем самая ценная кость святого Иеронима. Но продам я ее только в случае крайней необходимости.

— Значит, вы все-таки интересуетесь мощами.

— Я к ним отношусь с пониманием. Кальвин называл торговцев мощами «разносчиками дряни», и я готов с ним согласиться. Но благодаря этой дряни в святых местах появляется своя изюминка, помогающая прихожанам сосредоточиться. В пустоте сосредоточиться трудно. Поэтому мне, по большому счету, безразлично, что в раке святого Иеронима лежали в основном овечьи останки и даже кость из свиного пятачка. Отца Реймона это очень веселило, но он доверял свой секрет — подмигнув, как умел он один, — лишь вольнодумцам, способным вынести это прозаическое разоблачение.

— То есть как? — удивился Адамберг. — У свиньи в пятачке есть кость?

— Есть, — все так же улыбаясь, сказал кюре. — Такая маленькая элегантная косточка, правильной формы, вроде сердечка. Мало кто знает о ее существовании, что и объясняет сам факт ее нахождения в раке Мениля. Считалось, что это какая-то загадочная и потому страшно ценная косточка. Благодаря клыку нарвала у нас появился единорог. Волшебный мир служит складом для непонятных вещей.

— Так вы сознательно оставили в раке кости животных? — спросил Вейренк.

Снова пролетела муха, и кюре занес руку.

— А что такого? — ответил он. — Человеческие кости там тоже не имеют отношения к Иерониму. В то время мощи шли нарасхват, как горячие пирожки, все заказы молниеносно выполнялись — таким образом у святого Себастьяна оказалось четыре руки, у святой Анны — три головы, у святого Иоанна — шесть указательных пальцев и так далее. У нас, в Мениле, запросы поскромнее. Зато наши овечьи кости датируются концом XV века, а это весьма почтенный возраст. Дрянь животного или человеческого происхождения, не все ли равно?

— Получается, грабитель наворовал себе объедки жаркого? — сказал Вейренк.

— Нет, представьте себе, он их рассортировал. И унес только человечину — нижнюю часть большой берцовой кости, второй позвонок и три ребра. Тонкий знаток предмета либо кто-то из местных, прознавший про постыдный секрет раки. Поэтому, собственно, я его и ищу, — он показал на экран компьютера. — Пытаюсь понять, что у него на уме.

— Он собирается их продать?

Кюре покачал головой.

— Я обшарил весь Интернет, изучая объявления о продаже, но ни слова о берцовой кости святого Иеронима не нашел. Это неходовой товар. А вы что ищете? Говорят, вы вырыли тело Паскалины. Жандармы уже проводили следствие по поводу упавшего камня. Несчастный случай, короче говоря. Паскалина никогда и мухи не обидела, и за душой у нее не было ни гроша.

Кюре резко опустил руку — на этот раз муха попалась в ловушку и тут же требовательно зажужжала.

— Слышите? — спросил он. — Как она реагирует на стресс?

— И правда, — вежливо согласился Вейренк.

— Может, она посылает сигналы бедствия своим собратьям? Или вырабатывает энергию, необходимую для побега? А насекомые умеют волноваться? Вот в чем вопрос. Вам приходилось слушать звуки, издаваемые агонизирующей мухой?

Кюре приблизил ухо к зажатому кулаку, словно подсчитывая, сколько тысяч ударов в минуту производят крылья юного существа.

— Мы ее не выкапывали, — сказал Адамберг, пытаясь вернуться к Паскалине. — Мы пытаемся понять, почему кто-то потрудился вскрыть гроб через три месяца после ее смерти, чтобы добраться до головы.

— Господи Боже, — выдохнул кюре, отпуская муху, которая взмыла вертикально вверх. — Какая мерзость.

— Другую местную жительницу постигла та же судьба. Элизабет Шатель из Вильбоск-сюр-Риль.

— Ее я тоже хорошо знал, Вильбоск входит в число моих приходов. Но Элизабет похоронена в Монруже — из-за раскола в семье.

— Именно там ее могилу и осквернили.

Кюре внезапно отодвинул от себя компьютер, потер левый глаз, чтобы прекратить дрожание века. Адамберг подумал, что утрата призвания утратой призвания, но этот человек, судя по его причудливому поведению, вероятно, все-таки страдал депрессией. Данглар переворачивал страницы пинцетом, поглощенный изучением сокровища, и не мог помочь ему сфокусировать внимание хозяина.

— Насколько мне известно, — начал кюре, вытянув большой и указательный пальцы, — существуют две причины осквернения могил, одна другой ужаснее. Это либо животная ненависть — и тогда тела раздирают в клочки…

— Нет, — сказал Адамберг, — до тела не дотрагивались.

Кюре загнул большой палец, отказавшись от первой гипотезы.

— Либо животная любовь, и от первой до второй, увы, один шаг. Любовь, отягченная патологической фиксацией сексуального характера.

— Паскалина и Элизабет являлись объектом чьей-то любовной страсти?

Кюре загнул указательный палец, отказавшись и от этой гипотезы.

— Они обе были убежденными девственницами, поверьте мне. Воистину неприступная добродетель, сто раз подумаешь, прежде чем ее проповедовать.

Данглар навострил уши, спрашивая себя, как следует толковать это «поверьте мне». Он переглянулся с Адамбергом, который знаком приказал ему помалкивать. Кюре снова придавил пальцем веко.