— Рассказывайте, — предложил Рябинин, возвращая паспорт.
Сторож удивлённо хлопал ресницами, но всё-таки заговорил:
— Глаза раскрываю, а кругом темь, как у смолу попал…
— Подождите-подождите. Давайте сначала.
Теперь сторож воззрился на следователя, прямо-таки испытывая физическую тяжесть, словно ему предложили решить дифференциальное уравнение.
— Откудова?
— Ну, с самого начала.
— Это, значит, откудова?
Пожалуй, сторож был прав: смотря что полагать за начало.
— С момента принятия магазина.
Он вздохнул, разгладил лацканы пиджака, покосился на таволгу и сказал:
— Обыкновенно. Продавцы ушли, замки на месте, седаю в будку и сидю. То есть сижу.
— Дальше.
— Чего дальше?
Пособия по тактике допроса рекомендовали выслушивать показания свидетеля в форме свободного рассказа. Рябинин понял, что свободного рассказа не будет — нужно тянуть информацию по ниточке, по жилочке. Странно: ведь сторож должен захлёбываться словами после этого ковра. А может, он слишком потрясён, чтобы говорить? Или замешан в этой краже? Тогда почему оказался в рулоне и почему проспал там почти весь день?
— Как вы оказались в ковре? — прямо спросил Рябинин.
Сторож вежливо кашлянул на таволгу и тихо ответил:
— Бог его знает.
— Что вы дурачка-то строите? — не сдержался Рябинин.
Он мог допрашивать напористо, менять тактику, ловить на оговорках, напрягаться и переживать — всё это он мог, если перед ним сидел закоренелый преступник. Но перед ним сидел свидетель, сторож универмага, помощник следствия, обязанный лишь рассказать всё подробно и точно, без затраты сил следователя, которых на сегодня уже не осталось.
— Какой же я дурачок? — обиделся сторож.
— Я не сказал «дурачок», — мягко возразил Рябинин, — а сказал, что вы строите из себя дурачка.
— Я дураков сам не люблю, — сообщил сторож и вроде бы улыбнулся, подвигав на скулах жёлтой кожей, походившей на промасленную бумагу. — Я люблю умных.
Рябинин не ожидал, что сторож пользуется понятием «умный» — это слово в его устах прозвучало как иностранное. Возможно, беседа о дураках — умных сделает свидетеля разговорчивее.
— Как же вы их различаете? — спросил Рябинин, и вправду заинтересовавшись.
— Умного различаю по ушам.
— Как это? По форме раковин?
— Нет.
— По мочке?
— Нет.
— По оттопыренности, что ли?
— Не-ет. Ежели ушами не хлопает, то умный.
Рябинин усмехнулся, как надсмехнулся: не над сторожем, не над неожиданным концом диалога, а над собой, над своим интересом к этому разговору.
— Как же вы универмаг ушами прохлопали? — жёстко спросил он.
Сторож опять кашлянул в таволгу, и Рябинин её переставил на другой угол стола. Лёгкая белёсая пыль едва заметно легла на серую папку, словно рассыпали манную крупу, — опадали микроскопические таволгины цветики.
— Кабы не спал, то не прохлопал бы.
— Вы заснули?
— Попил чайку, никого нет, дай, думаю, посижу во дворе на прозрачном воздухе. Сел на ящик — и как у смолу окунули…
— Во сколько это было?
— Так, чтобы не соврать, часиков в одиннадцать вечера.
— Когда же проснулись?
— А когда меня это, раскутали…
Невероятно: сторож проспал в ковре с одиннадцати ночи до четырёх часов следующего дня.
— И ничего не помните?
— Как у смолу окунули.
Получалось, что спящего сторожа отнесли в универмаг, в отдел культтоваров, и закатали в ковёр. И он спал, как та сказочная красавица.
— Вы-то чем объясняете такой сон? — недоумевал следователь.
Сторож пожал плечами, отчего лацканы на пиджаке встали дыбом и торчали, как два острых рога:
— Может, какой гипноз ко мне подпустили…
Зазвонил телефон.
— Да, — хрипло выдавил в трубку Рябинин.
— Устал? — спросил Петельников.
— Твой голос тоже не очень звонок. Как термос?
— В чае большая концентрация снотворного. Позже химик скажет, какого.
— Я так и подумал, — вздохнул Рябинин.
— А чего вздыхаешь?
— Надеялся на хорошего свидетеля…
— Отыщем других, — бодро заверил инспектор. — Только не пойму, зачем его спрятали в ковёр.
— Чтобы сон не тревожить, чтобы не закричал, чтобы сразу не вылез, чтобы мы обнаружили его как можно позднее…
— А не хотели его унести вместе с ковром?
— Нет, не хотели — ковёр синтетический.
Рябинин положил трубку и только сейчас вспомнил, что начал вести дело не своей подследственности: ведь сторож не убит. Нужно идти к прокурору.
Сторож спокойно поглаживал пиджак, словно вся эта история его не касалась. Она его и не касалась — он спал. И обокрали ведь не его квартиру, а государственный универмаг.
— Вы снотворное употребляете?
— Таблетки, что ли?
— Да, для сна.
— Ни к чему.
— Неужели не заметили в чае привкуса?
Сторож захотел кашлянуть. Он глянул на угол стола — таволги там не было; тогда перевёл взгляд на другой угол, но тянуться к далёкой вазочке не решился. Рябинин уже знал, что сторож откашливается перед теми вопросами, на которые ему не хочется отвечать. Почему же сейчас не хочется? Ведь его спросили о вкусе чая…
— Ещё раз: почему вы не заметили привкуса в чае?
— Я не этот, не чаёвник. Просто так, для сугрева.
Сторож нагнулся и долго откашливался под стол, в ботинки следователя. Рябинин шевельнул ногами — сторож это воспринял, как приказ вылезать. Когда он поднял голову, то напоролся на острый взгляд следователя, который не верил ему и блестел большими очками, словно они засветились от злости хозяина.
— А дирехтору не скажете? — спросил сторож.
— Смотря что.
— Чай не раскумекал… Мозги у меня были с водкой перемешавшись.
— С какой водкой?
— Маленькую перед чаем употребил.
Вот отчего долгий сон — снотворное с водкой действовало сильнее.
— А где стоял термос?
— В моей будке.
— Кто мог туда войти?
— Все шастают. И продавщицы, и шоферюги, да и с улицы кто мог. Ворота днём не закрыты, а я на часок ране прихожу.
Видимо, Рябинин смотрел на свидетеля недобрыми глазами. Не пей сторож водку, он заметил бы в чае привкус и вылил бы его. Не пей этого чаю, он бы не уснул. Не усни, он бы помешал краже. С вором всё ясно — преступник. Его заклеймит общественное мнение и осудит народный суд. Но вот этот тихий сторож тихо останется в стороне и будет так же тихо потягивать свои «маленькие», пока не найдётся новый охотник до магазинных кладовых.
— Вы книги читаете? — спросил Рябинин, чуть было не спросив, умеет ли он читать.
— Какие?
— Ну, разные, всякие.
— Моё дело сторожить. Ночью в будке, а днём кемарим. Промежду прочим, тоже имеем заслуги. В прошлом годе заприметил гражданина с арихмометром.
— Хорошо, — вяло подхватил Рябинин.
— А в позапрошлом заарестовал мужика с писсущей машинкой.
— Какой машинкой?
— Которая с буковками.
— Прочтите и подпишите протокол.
Сторож медленно и аккуратно расписался под каждым листком, пригладил пиджачные лацканы, откровенно кашлянул перед собой и внушительно сказал:
— Ворог-то был один.
— Откуда знаете? — встрепенулся Рябинин. — Вы же спали.
— Спал-то спал, но сперва мух слышал. Чую, меня один мужик несёт, на кукорках. Я, конечно, легковесный, но двумя тащить на второй этаж способнее. А тут один пёр. Знать, второго не было.
— Логика есть, — задумчиво сказал Рябинин.
— А вот ружья у меня нет, — вдруг обиделся сторож.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Я имею подозрение на молодёжь. Которые с волосами…
Рябинин посмотрел на часы и понял, что сейчас он умрёт от скуки. Или от голода. Или от усталости. И сторож об этом догадался.
Он степенно встал и вежливо попрощался:
— Извините за компанию.
Из дневника следователя.
Допросил сторожа универмага. Семь классов образования. Родился и вырос при Советской власти — ему пятьдесят четыре. Всю жизнь прожил в городе. Ну да, были войны, голод, трудности… Но ведь всегда были газеты, книги, радио, умные люди. Были города, музеи, театры, куда доставит вездесущий туризм из любой точки страны. В конце концов, уже давно появился телевизор. Так можно ли оставаться серым? Простительна ли серость в наше время? И каким нужно быть человеком, чтобы ухитриться не тронуть свой интеллект культурой… Я считаю, что дремучесть и серость в наше время — позор. При любом образовании, при любой должности. За бескультурье надо стыдить, как за мелкую кражу. Впрочем, почему это за мелкую — судить бы надо за серость, как за крупное хищение. Нет, как за преступную бездеятельность.
Но сторож высказал логичное предположение о том, что преступник был один. Что ж: истинная мысль может посетить каждого, даже глупца, ибо она походит на солнечный луч, а солнце заглядывает даже в тёмные колодцы.
Извините за компанию.