Из-за всего этого в ансамбле царила очень нервная и выматывающая атмосфера. Взаимное недовольство и раздражение постоянно тлело, скрытое видимостью дружбы, но малейшего повода хватало, чтобы огонь вражды разгорался вновь.

Настя и представить раньше не могла, что можно так долго и мелочно выяснять отношения, поливать друг друга грязью и цепляться к словам и даже взглядам. Она была страшно поражена, когда услышала, как переругивались между собой Вероника и Александр. Все началось с того, что гитарист заявил певице в антракте:

— Мать, ты лажаешь, поешь не в той тональности.

— Что! — моментально разъярилась Вероника, у нее был такой вид, словно она готова была вцепиться Александру в волосы.

— Ты занижаешь, я никак не могу под тебя подстроиться.

— Нет, это ты завышаешь, мне все время приходится голос насиловать.

— Сашка, заткнись, — тут же встревал Андрей, — я бы на твоем месте вообще молчал, ты сегодня, видно, встал не с той ноги, постоянно не попадаешь в долю.

Заявить музыканту, что он не попадает в долю, означало нанести ему страшное оскорбление. За это можно было легко схлопотать по физиономии, что, впрочем, не раз и случалось. Когда Настя первый раз оказалась свидетельницей драки между музыкантами, она была поражена до глубины души.

Выглядело это как сцена из американского вестерна. Андрей норовил стукнуть Александра его же собственной гитарой, предусмотрительно убрав свою подальше. А однажды, когда они выступали в доме отдыха на Финском заливе, тот же самый Андрей, который вообще, как оказалось, отличался буйным нравом, разозлился на звукорежиссера и изо всех сил двинул ногой по динамику усилителя. После чего динамик пришлось выбросить на помойку, а Андрея руководство дома отдыха держало в заложниках, пока его друзья не приехали и не выкупили его.

Каждому из своих подчиненных Белов красноречиво доказывал, что держит его чуть ли не из жалости, что ни в один приличный ансамбль такого слабого музыканта все равно не возьмут. Но стоило кому-нибудь из «Цыганского двора» заикнуться о переходе в другой коллектив, Белов тут же менял тактику и пускался на всевозможные хитрости и посулы, чтобы уговорить музыканта остаться.

Настя старательно избегала конфликтов и не участвовала в ссорах и спорах. Но все это ее выматывало до крайности. Незаметно она стала относиться к своему пению как обычной, довольно тяжелой работе. Вдобавок у нее появился очень сильный стимул, чтобы продолжать работать в ансамбле. Она зарабатывала деньги, причем немалые. Надо отдать честь Белову, он ни разу не пытался ущемить ее финансовые интересы. Он понимал, что Настя для ансамбля — настоящее золотое дно. Чуть ли не каждый вечер Настя приносила домой стодолларовую бумажку.

Теперь она фактически содержала Дмитрия. Собственно, Настя не видела в этом ничего предосудительного. Ведь он болел, а значит, не мог работать. Она даже находила в этом ряд преимуществ. Теперь Настя могла смело распоряжаться деньгами, покупать то, что она любит, ходить в кафе и приглашать к Мите врачей.

Нельзя сказать, чтобы такое положение вещей очень радовало Дмитрия. Все чаще Настя ловила на себе его сумрачные взгляды, брошенные исподлобья, все реже они вели непринужденные беседы и, главное, почти перестали заниматься любовью. Это-то и было для Насти самым обидным. Она готова была любить Дмитрия как угодно, где угодно и в какое угодно время. Но он как будто нарочно отстранял ее от себя.

После напряженных раздумий Настя пришла к выводу, что Митю раздражает то, что она такая молодая, талантливая, красивая, сумела за очень короткий срок добиться того, к чему он шел долгие годы.

«Но я же не виновата! — думала Настя. — Я все это сделала только для того, чтобы стать ближе к нему, а получилось, что мы, наоборот, стремительно отдаляемся друг от друга. Нет, — вдруг поняла девушка, — конечно же, я виновата. Он просто не доверяет мне и имеет для этого все основания. Какое-то время мы действительно сближались, шли навстречу друг к другу. Но дальнейшее наше сближение невозможно, пока я не расскажу ему, кто я, откуда и зачем приехала».

5

Это превратилось в настоящую пытку. Каждое утро Настя просыпалась с твердым намерением именно сегодня все рассказать Мите. Но очень скоро Настина решимость разбивалась вдребезги о его непроницаемый взгляд и мрачное выражение лица. Каждый раз Настя словно ставила вешки на пути к правде и доверию.

«Вот сейчас, — говорила она себе, — я выпью кофе или помою посуду, и тогда начну этот разговор».

Не раз случалось даже, что она уже делала глубокий вздох и, чувствуя дрожь во всем теле, собиралась заговорить, как всегда что-то случалось. Иногда Митя спрашивал ее о каком-то пустяке, иногда звонил телефон, но чаще всего у Насти просто не хватало пороху для признания.

«Да он мне просто не поверит! — в отчаянии думала она. — Моя правда в сто раз невероятней любой выдумки. И вообще иногда мне кажется, что он совсем не хочет знать всю правду про меня, что он ее боится».

Собственные сомнения и нерешительность ужасно вымотали Настю. Она почувствовала, что теперь не только не хочет уходить из дому на работу, но и возвращаться с работы домой, где ее встречал мрачный, молчаливый и как будто упрекающий в чем-то Дмитрий.

Настя почувствовала, что ей нужна какая-то отдушина, простые и незамысловатые человеческие отношения, в конце концов, она просто хотела отдохнуть и развлечься.

Собственно говоря, такая возможность у Насти уже давно была, только девушка все не решалась ею воспользоваться. Сережа Колосов, заменивший Дмитрия в составе ансамбля, кажется, был не прочь заменить его и в жизни Насти. Настя довольно долго держала Сережу на расстоянии и наконец сломалась.

«Ничего страшного не произойдет, — уговаривала она себя, — если я проведу с ним немножко больше времени, чем обычно».

Обычно Настя каждый день проводила с Сережей около часа в кафе после репетиций. На большее она не соглашалась, хотя Сережа уже не раз соблазнял ее разными заманчивыми предложениями. Настя выбрала самое, на ее взгляд, экзотическое.

— Слушай, — сказала она ему однажды, — помнишь, ты мне предлагал совершить велосипедную прогулку по ночному Питеру. Так вот, я согласна.

Сережа ничем не выразил своей радости, только его светлые брови многозначительно полезли вверх, а в глазах на мгновение вспыхнули яркие огоньки.

— Отлично, — сказал он, — давай сделаем это сегодня. Знаешь, вечерний концерт у нас отменяется, так что сразу после репетиции можно пойти ко мне и взять велосипеды.

Сережа жил недалеко от Московского вокзала, на улице Красной Связи. Это двусмысленное название страшно рассмешило Настю. Вслед за Сережей Настя поднималась по широченной лестнице на пятый этаж старого дома. Подъезд имел весьма обшарпанный вид, зато на потолке кое-где сохранилась роскошная лепнина.

Сереже принадлежала комната в большой коммунальной квартире.

— Соседи у меня уже старые, — пояснил он, — и совсем меня не беспокоят. Правда, считают сифилитиком, — непоследовательно добавил он.

— Это как? — спросила Настя.

— Да, — усмехнулся он, — ненормальная дочка одной моей соседки все время требовала, чтобы я принес справку из вендиспансера о том, что не состою там на учете. Конечно, я отказался. Очень мне это нужно. Я там скорее подцеплю какую-нибудь гадость. Так вот, эта баба мне в конце концов заявила, что я — сифилитик. Возражать я не стал. Ради Бога, теперь они от меня шарахаются и лишних проблем не создают.

Сережина комната Насте очень понравилась. Была она огромная, с высоченным потолком и двумя узкими окнами. Настю привел в восторг облицованный кафелем камин.

— Неужели настоящий? — спросила девушка.

— Еще какой, — не без гордости ответил Сережа, — знаешь, как удобно. У нас же зимой холодина в квартирах стоит страшная, зато мне всегда тепло.

— А откуда у тебя такая мебель? — продолжала спрашивать Настя, разглядывая шкаф, комод и стулья, старинные, с резными завитушками и блестящими латунными ручками, — это ваше семейное достояние?