При всей теплоте наших отношений с Марией Федоровной я никогда не осмеливалась пытаться проникнуть в ее «тайники души». Она сама охотно вспоминала всевозможные эпизоды из своей разнообразной и неспокойной жизни; много говорила о театре, о встречах в России и за рубежом с выдающимися людьми, но очень редко рассказывала о своей жизни на Капри.

Я расспрашивала Анатолия Васильевича о его прежних встречах с Марией Федоровной, и он много рассказывал о ней. Конечно, это не было единым повествованием, это были фрагменты, отдельные эпизоды, но для меня они многое добавили к образу этой замечательной женщины.

Анатолий Васильевич вспоминал собрание в «Старинном театре» в Петербурге, на котором были В. Ф. Комиссаржевская, В. Э. Мейерхольд, Д. Мережковский с З. Гиппиус, Вячеслав Иванов, А. М. Горький и М. Ф. Андреева. Анатолий Васильевич говорил, что там, среди знаменитых женщин первого десятилетия нашего века, Мария Федоровна поразила его своей благородной красотой, именно благородство и одухотворенность ее внешнего облика произвели на него впечатление. Он, который до смешного не замечал одежды, запомнил черное бархатное платье и старинные кружева Марии Федоровны на этом вечере.

Анатолий Васильевич долго прожил одновременно с Алексеем Максимовичем Горьким на Капри. Он очень интенсивно работал тогда, ежедневно отправляясь в Неаполь для занятий в публичной библиотеке, изучал искусство Италии. Но, разумеется, свои свободные часы он проводил в обществе Горького, с которым его связывала тогда самая тесная дружба. Естественно, что дом Горького стал центром для всех русских политических эмигрантов в Италии; и этот дом Горького существовал в значительной степени благодаря энергии Марии Федоровны.

Расставшись с театром, с подпольной партийной работой, покинув родину, Мария Федоровна не могла просто отдыхать, наслаждаться красотами Неаполитанского залива и картинными галереями. Эпикурейское, потребительское отношение к жизни было ей совершенно чуждо.

Прервав свою актерскую деятельность, она с увлечением отдалась другой: сделалась не только женой, но помощником, секретарем, издателем, переводчиком Горького и вдобавок хозяйкой большого и беспокойного дома.

Все именитые и начинающие литераторы, путешествовавшие по Италии, зрелые художники и дипломанты Академии художеств, эмигранты, бежавшие от преследований царской полиции, — все находили прибежище у Горького.

Анатолий Васильевич вспоминал, и передо мной проходила вереница гостей Горького на Капри: Бунин, создавший там своего «Господина из Сан-Франциско», Леонид Андреев, Коцюбинский, Владимир Поссе, священник Петров, Скиталец, А. Тихонов.

Владимир Ильич Ленин был там самым желанным гостем.

Старый художник Н. П. Шлеин показывал мне свои фотографии во время работы над портретом Горького на Капри; на одной из фотографий — тоненькая, изящная Мария Федоровна остановилась в дверях, будто заглянула на минутку, занятая своими сложными обязанностями хозяйки. Скульптор С. З. Мограчев недавно рассказывал мне о своих посещениях Горького на Капри, С. Д. Меркуров часто гостил там и многие, многие другие. Приезжали к Горькому и эмигранты-рабочие без средств, без знания языка, растерявшиеся на чужбине. Все они получали в доме Горького поддержку моральную, а зачастую и материальную. Эти заботы о соотечественниках взяла на себя Андреева. Горький уже и тогда был писателем с мировым именем, у него были крупные гонорары, но приютить и прокормить десятки пользовавшихся его гостеприимством людей было нелегко и при таком большом писательском заработке. И, по словам Анатолия Васильевича, Мария Федоровна пополняла бюджет из своих средств, и когда они иссякли, занимала, подписывала векселя, расплачиваясь с одними долгами, делала другие. Платила она долги скрупулезно точно, но ей это было подчас нелегко. Случайно Анатолий Васильевич узнал, что она прибегла к займу у местного ростовщика, и посоветовал ей изменить образ жизни ее дома, сократить расходы. Мария Федоровна возмутилась.

— Нет, нет, это невозможно: Алексей заметил бы это. Он оторван от родины, но благодаря товарищам, которые приезжают к нему, он не перестает общаться с русскими людьми. Ему это нужно как воздух. Заботы о средствах к жизни я взяла на себя и справлюсь с этим.

И она действительно справлялась, тратя на это силы, нервы и те небольшие средства, которые остались у нее после развода с ее первым мужем — Желябужским. Основной целью Андреевой в тот период была изоляция Алексея Максимовича от всей материально-бытовой стороны жизни. Мария Федоровна организовала его режим, оберегая от посторонних вторжений часы его занятий, неустанно заботясь о его здоровье.

— Я не допущу, чтобы Алексей Максимович писал для денег. Его творчество должно быть свободно от мыслей о заработке. Средства для жизни дадут переиздания его книг за границей. Я связалась с рядом издательств. Я должна все уладить, не беспокоя его.

Но далеко не все, пользовавшиеся гостеприимством Марии Федоровны, умели быть благодарными. Некоторым из ее «постояльцев», не знавшим о ее подпольной работе, она казалась чересчур «аристократкой» или чересчур красивой, и эти люди, сидевшие за ее столом, брюзжали, интриговали против нее, старались посеять рознь между ней и Алексеем Максимовичем. Боролись с ее влиянием и те эсеровские элементы, которые попали в окружение Горького, и просто обыватели, сплетничавшие «от нечего делать». Неизменным другом Марии Федоровны оставался Владимир Ильич Ленин, который умел ценить ее ум и энергию.

Особое чутье у Марии Федоровны было на политических авантюристов и провокаторов всех мастей, которые в изобилии засылались к Горькому. Она обладала какой-то особой интуицией и разоблачала беспощадно всякого рода шпиков, как бы удачно те ни маскировались. Анатолий Васильевич рассказывал, как подобные типы, встретившись с Марией Федоровной, начинали метаться и «скисать», как черти перед заутреней.

Много интересных эпизодов запомнила я со слов Анатолия Васильевича. Остается только пожалеть, что он не оставил записок об этом периоде своей жизни. Под влиянием этих рассказов окрепло мое представление о Марии Федоровне как о женщине, умеющей любить преданно, отдавая всю свою энергию и все силы души любимому человеку, в высокое назначение которого она верила, через которого она служила всему человечеству.

Настоящая широкая общественная и политическая деятельность началась для Марии Федоровны после Октябрьской революции.

О своей работе в Петрограде она сама охотно вспоминала. Андреева считала своей заслугой переход такого выдающегося актера, как Монахов, в драму: до революции он был талантливым опереточным комиком и не решался начать новую жизнь на сцене. Мария Федоровна помогла ему своим признанием его драматического таланта. Андреева и сама выступала в те годы на сцене, но, по ее словам, чувствовалось, что в тот период ее больше увлекала организационная работа.

Я помню трагикомическое повествование Марии Федоровны о том, как ее — Дездемону — чуть было не задушил по-настоящему Отелло — Юрьев.

— Дали занавес, все выходят кланяться. Я лежу без движения, подошли ко мне, а я вся синяя и без пульса. Еле-еле оттерли щетками. А еще говорят: «Юрьев — холодный актер!» Не дай бог в таком случае играть Дездемону с горячим партнером — тут и щетки не воскресят!

Анатолий Васильевич рассказывал мне об этом периоде деятельности Марии Федоровны. По его словам, она была неутомима и, сама увлекаясь грандиозными перспективами, возникшими в театре после Октября, никогда не теряла чувства реальности и сдерживала таких необузданных фантазеров, как Юрьев и, особенно, Марджанов. Работая в Театральном отделе в Петрограде, Мария Федоровна не превращалась в чиновника, в «дирекцию»; даже те, кто бывали ею недовольны, не жаловались на ее крутой нрав, на ее требовательность, понимая, что имеют дело с художником.

В 1930 году Андреева вернулась из Берлина в Москву, продолжая работать в Кустэкспорте. Она была рада возвращению на родину и готова была временно мириться с работой во Внешторге, которая, по ее словам, ей ужасно надоела. Но как-то по приглашению Марии Федоровны я приехала в Кустэкспорт, в залы образцов, и была поражена — Мария Федоровна показывала свои экспонаты и давала объяснения, настолько интересные и увлекательные, что становилось ясно: за эти годы она превратилась в крупного специалиста по художественной промышленности и многое сделала для ее роста и развития. Особенно мне запомнились вышивки — украинские, вологодские, мордовские, белорусские, туркменские. Мария Федоровна указывала на особенности орнамента, технику исполнения; и я видела, какое ей доставляло удовольствие, когда хвалили собранные ею образцы.