Доронин пристально посмотрел на главного инженера. Теперь уже не только со слов Костюкова, но и по личному опыту он знал, что Венцов — далеко не бесполезный человек на комбинате. Но как сочетается в нём презрение, даже ненависть к японской кустарщине с этой нелепой оглядкой на японский метод хозяйствования?… С одной стороны, Венцов — советский инженер, работавший на крупных рыбных промыслах, человек с опытом и знаниями. Он, по-видимому, искренне мечтает о том, чтобы рыбокомбинат был оснащён передовой советской техникой. Но, с другой стороны, он явно убеждён в непогрешимости японских методов хозяйствования на Сахалине. Чем иным можно объяснить упорство, с которым он отстаивает вредную мысль о консервации комбината на зимнее время?…

Откуда же все это у Венцова? В чём тут дело?

Доронин чувствовал, что пока ещё он не в силах ответить на этот вопрос.

— Приказа о свёртывании работ издавать не буду, — сухо сказал он. — Наоборот, с сегодняшнего дня мы начнём разрабатывать план подготовки к путине. Не задерживаю вас больше.

Они расстались.

Теперь, после разговора с Венцовым, Доронин с особенной отчётливостью почувствовал свою правоту.

«Да, нужно немедленно начинать подготовку к путине. На какое-то время следует забыть обо всём том, что Москва пришлёт весной. Прежде всего необходимо отремонтировать собственный флот. Лишние единицы во время путины — огромное дело? Да и свои орудия лова тоже пригодятся. Мало ли что может случиться! Если сейчас, в период зимних штормов, невозможно перегонять флот из Владивостока, то кто знает, какая погода будет ранней весной на этом диком море?… А мы будем гарантированы тогда от любых случайностей.

Вот только люди… Да, в этом Венцов прав. Во время путины понадобится вдвое-втрое больше людей, чем теперь. Приедут же они только весной… А если опоздают? Задержатся? Или приедут перед самой путиной и уже не хватит времени их обучить, подготовить?…»

С этого вечера мысль о людях не оставляла Доронина. Составляя вместе с Венцовым и Вологдиной план зимних работ, он не мог не думать о том, что одна из самых важных проблем — проблема кадров — всё-таки оставалась неразрешённой.

Доронин поехал в райком. Но как только он заговорил о нехватке людей, Костюков сейчас же прервал его.

— Люди всем нужны, — сказал Костюков. — На шахтах тоже задыхаются, кадров не хватает. Начнёшь путину — рассчитывай на нас, поможем. А сейчас не взыщи, не выйдет.

Когда приунывший Доронин уже спускался по лестнице, кто-то крикнул сверху:

— Здорово, директор!

Доронин оглянулся. На лестничной площадке стоял человек в кожаном пальто. Черты его лица скрадывались слабым вечерним светом, видны были только густые тёмные усы.

— Не признаешь, богатый стал? — громко, с хрипотцой сказал он, грузно спускаясь по лестнице.

Доронин узнал начальника шахты Вислякова, с которым познакомился здесь же, в райкоме.

— Ну как, прижился в наших местах? — спросил Висляков.

— Понемногу приживаюсь, — улыбнулся Доронин.

— Что ж в гости не приезжаешь?

— Времени нет. А потом, к другим ездить — к себе приглашать.

— Ну и что ж? Пригласил бы.

— Нечем хвалиться. Вот устроимся — приглашу.

— Вона! — усмехнулся Висляков. — А у меня, брат, другая забота: почти вдвое могу добычу увеличить, а людей нет.

— К секретарю за людьми ходил?

— Ходил. «Жди, говорит, весны. Придут пароходы…» Они вышли на улицу. У подъезда стояли две полуторки.

— Твоя? — спросил Висляков.

— Моя, — ответил Доронин.

— А это моя. Когда-нибудь мы с тобой в «зисах» раскатывать будем. По должности положено.

Они попрощались.

На другой день Доронин снова отправился к секретарю райкома. Они проговорили около часа, а затем Доронин, не заезжая домой, поехал в гости к Вислякову.

В Шахты — так назывался теперь посёлок, где добывали уголь, — он приехал рано утром.

Чёрная угольная пыль резко выделялась на снегу. Доронин вышел из вагона и зашагал к посёлку. Со стороны посёлка, оттуда, где на фоне сопок виднелось несколько домиков русского типа, раздался тонкий, пронзительный свисток. Навстречу Доронину по едва заметной в снегу узкой колее, набирая скорость, мчался маленький паровоз, тянувший за собой длинный хвост гружённых углём вагонеток. В одной из них на куче угля сидел чумазый парень. Поезд пронёсся мимо, вздымая тучу снежной и угольной пыли. «Вот это я понимаю, — подумал Дорония, — не даром государственный хлеб едят». И он мысленно представил себе то время, когда нескончаемым потоком хлынет на берег рыба, когда пойдёт она по всей стране и где-нибудь на Украине или в Прибалтике люди будут есть первоклассную сахалинскую сельдь, добытую трудами его рыбаков.

Доронин вошёл в посёлок. Здесь уже всё казалось черным. Даже воздух был подёрнут неоседающей серой пылью.

Лебёдка со скрежетом вываливала уголь, и одна из маленьких чёрных сопок быстро росла. Двое рабочих стояли у подножья этой сопки и лопатами сгребали осыпающийся уголь. Кто-то чёрный, в ватнике и ушанке, торопливо прошёл по направлению к домикам. Пронзительно завизжал невидимый паровоз, лязгнули буфера вагонеток, и все это снова покрыл скрежет лебёдки.

И Доронин инстинктивно почувствовал напряжённый темп работы. Это ощущение создавали и быстро растущая гора угля, и периодически повторяющийся скрежет лебёдки, и торопливая походка человека, и резкий свисток паровоза.

Перед глазами Доронина возникли пустынный, заснеженный пирс, дикие волны, вздымающиеся над стенкой ковша, и он подумал: «Да, у нас потише… Ну, ничего, придёт и наша пора».

Чёрный человек возвращался. Ещё издали Доронин крикнул:

— Не скажете, где тут начальника найти? Товарища Вислякова.

— Вислякова? — переспросил человек, подходя ближе, и вдруг взмахнул руками:-Ба! Рыбный директор пожаловал!

Только теперь Доронин узнал Вислякова. Издали его тёмные усы были неразличимы на фоне чёрного, покрытого угольной пылью лица. Вблизи же он походил на диковинного усатого негра, поблёскивающего зубами и белками глаз.

— Не узнал? — рассмеялся Висляков. — Нас, брат, сразу не узнаешь. Ну, пойдём ко мне. Наваги привёз?

— Какая сейчас у меня навага?

— Знаю я, это я так. Постой, брат, куда же это я иду? — воскликнул Висляков и остановился. — Ты уж прости, до дому доведу, а сам — на станцию. В полчаса обернусь. Заминка там у нас с платформами, понимаешь, какое дело…

Они подошли к небольшому деревянному домику, в окнах которого белели занавески.

— Вот и моя хата, — сказал Висляков и постучал в дверь. — Веруня, гостя принимай! — крикнул он.

«Жена, наверное», — подумал Доронин, но, когда дверь отворилась, он увидел на пороге худенькую, невысокую девочку, которой можно было дать не более четырнадцати лет.

— Прими гостя, Веруня, а я скоро вернусь, — сказал Висляков и торопливо зашагал в сторону.

— Проходите, пожалуйста, — очень серьёзно сказала девочка.

У неё был низкий голос, неожиданный для её возраста и вида.

Доронин вошёл.

— Раздевайтесь, папа скоро вернётся.

Сняв пальто, Доронин повесил его на вешалку рядом с брезентовым шахтёрским костюмом.

— Проходите, — повторила девочка и распахнула дверь в комнату.

Доронин зажмурился от неожиданности. Перед ним была комната, залитая светом. Казалось, что свет струится не только из окон, проникая сквозь занавески, но и из мебели: из белых, некрашеных, но аккуратно сделанных стульев, стола, буфета, из свежепобелённого потолка, из светлых обоев.

Всё это настолько отличалось от серых и чёрных цветов, к которым уже начал привыкать Доронин, что он удивлённо остановился на пороге.

— Ну, что же вы? — раздался за его спиной голос девочки.

— Сколько у вас света! — восхищённо сказал Доронин и шагнул в комнату.

— Мы любим свет. Все шахтёры любят свет. Садитесь, пожалуйста. — Она показала на диван, а сама села на стул, с достоинством выполняя обязанности хозяйки.