— Ты не пойдёшь.
И хотя на этот раз я отправляться на подвиг не собирался, но в ответ на её слова грустно вздохнул и сказал:
— А почему бы мне не пойти?
— Потому что тебя он ненавидит больше, чем нас. И именно тебе собирается оторвать голову.
«Значит, она дорожит моей головой!» Эта мысль заставила меня устремить все свои силы на поиск решения.
Взор мой стал напряжённо блуждать по комнате и неожиданно остановился на Глебе. Он не пригнулся, не спрятал взгляда. В тот день я всё время читал что-нибудь в чужих глазах. На этот раз я прочёл: «Дай мне возможность помочь вам и искупить…»
Я отвёл Глеба в сторону:
— Понимаешь ли ты, что в это жуткое положение мы попали из-за тебя?
— Понимаю.
— Я ещё выясню, для чего, с какой целью ты это сделал!
— Я сам… Хоть сейчас…
— Нет, не теперь. Ни в коем случае не теперь! Пойми: решают секунды. Мы можем опоздать на последнюю электричку. И тогда… Одним словом: готов ты на подвиг?
— Я бы… Конечно… Если бы…
— Никаких «если бы»! Готов или нет?
— Готов.
— Тогда именно ты спустишься в подвал и освободишь оттуда Племянника. Только тебе одному из нас всех он не сделает ничего. Ведь вы же сообщники. Соучастники преступления!
— Да он меня… Ведь это же я его сначала… А потом с вами вместе… Он не простит!
— О, как ты наивен! Неужели ты думаешь, что я всего этого не предвидел? Излагаю свой план коротко, или, как говорят, конспективно. Разжёвывать нету времени. Для Племянника всё должно выглядеть так… Ты не с нами. Ты против нас! Запомнил? Сначала мы силой вытащили тебя из подвала, потому что ты, как верный сообщник Племянника, хотел там остаться. Запомнил? Потом ты всё время рвался выполнить свой долг соучастника преступления и освободить Племянника из подземелья. Чтобы ты так сильно не рвался, мы тебя связали верёвками. А сами убежали на станцию… Тогда ты нечеловеческими усилиями воли порвал верёвки, кинулся на помощь сообщнику и освободил его! Запомнил? Можешь не повторять: нету времени! Скажи: ты согласен?
— Согласен… Но если он вдруг…
— Риск — благородное дело. Это известно. А тебе сейчас как раз самое время совершить что-нибудь благородное. Ты согласен?
— Согласен…
Перед всеми остальными я раскрыл лишь часть этого плана: ведь они не знали, что Глеб был сообщником…
— Мой скромный замысел осуществит Глеб Бородаев! — сказал я. — Чтобы наш бедный узник не растерзал его, всё будет выглядеть так… Поскольку дедушка Глеба таскал Племянника на руках, Глеб будто бы сразу хотел освободить его из заточения. Но мы не давали. И даже связали бедного Глеба. Когда же мы убежали на станцию, он развязался и освободил того, кого дедушка таскал на руках. Племянник обнимет своего благородного освободителя! А мы будем ждать Глеба в лесу, возле того огромного пня, на котором сидел Покойник. Помните? Так… Теперь остаётся его связать!
— Кого? — испуганно прошептал Покойник.
— Глеба, конечно! Его внешний вид должен говорить об отчаянной борьбе, которую он вёл с нами. Синяки, царапины… У тебя нет синяков?
— К сожалению, нет… — виноватым голосом сказал Глеб.
— Поищи! Иногда мы незаметно ударяемся обо что-нибудь, а синяки остаются. Надо, чтобы Племянник увидел их!
Глеб оглядел свои руки.
— А на теле? Поищи как следует!
Девочки отвернулись.
— Нигде нету… Ни одного синяка… — грустно сообщил Глеб.
— И царапин нет?
— Ни одной…
— Очень жаль. Не царапать же нам тебя специально! — сказал я громко. И добавил тихо, на ухо Глебу: — Хотя ты это и заслужил.
— Как же теперь… Что делать? — спросил Глеб.
— Ну, хотя бы расстегни рубашку, оторви от неё несколько пуговиц… Но не выбрасывай их, а держи в кулаке: покажешь Племяннику. Это будет вещественным доказательством!
Глеб оторвал пуговицы прямо, как говорится, с мясом: очень уж он хотел добиться смягчающих вину обстоятельств!
— Теперь как следует растрепли волосы! Так… Хорошо. А теперь главное: мы перевяжем твоё туловище верёвкой. А руки оставим свободными, чтобы ты мог открыть ими английский замок. Или лучше так: привяжем тебя к стулу. И ты прямо со стулом на спине пойдёшь его выпускать. Выберем стул полегче. Вот этот, плетёный…
— Я и тяжёлый… Пожалуйста…
Глеб был готов на всё!
— Давайте верёвку, — скомандовал я.
Но никто мне её не дал. Верёвки не было…
— Может быть, без неё обойдёмся? — сказал Покойник, которому очень уж не терпелось поскорее удрать на станцию.
— Не обойдёмся! — ответил я. — Царапин нет, синяков нет!.. Ещё и верёвки не будет? Надо побольше доказательств борьбы, которую вёл с нами Глеб. Чтоб Племянник поверил. Мы не можем рисковать жизнью товарища! — И тихо шепнул Глебу на ухо: — Хотя твоей жизнью можно было бы и рискнуть.
Я всё время забывал о священном правиле: не закончив расследования, не предъявляй обвинения! Забывал и спохватывался. Спохватывался и опять забывал…
Но Глеб не обижался. Острое чувство вины терзало его.
— Там, на чердаке… — сказал он. — Сушат бельё… Значит, верёвки…
— На чердаке? — переспросил я.
— Наверху… Там темно. И вообще…
— Покажи дорогу!
— Я с вами! — сразу вызвался благородный Принц Датский.
— Нет, оставайся здесь, — сказал я. — Вдруг Племянник вырвется на свободу! Придётся защищать женщин. Хоть одного мужчину надо оставить!
— А я? — тихо спросил Покойник. — Разве я…
— Да, конечно! Ты давно хотел умереть. Вот, может быть, и представится случай…
Мы с Глебом отправились на чердак. Когда мы уже выходили из комнаты, нас догнал голос, который я не мог спутать ни с каким другим на всём белом свете:
— Осторожно!
Одно только слово… Но в нём было всё, о чём я мечтал: тревога, просьба скорее вернуться и нежное обещание ждать! Так провожают на подвиг. Что встретит нас там, на чердаке? Этого никто бы не мог сказать.
Сперва мы поднялись на второй этаж, где была комната, из которой обычно неслось: «Ах, вы живы? А мы вас — бац! — по загривку! Ах, вы ещё трепыхаетесь? А мы вас по шее — трах!» Из комнаты выполз па полоска света. Я заглянул… На столе, который был без скатерти и даже не был накрыт газетой, валялась колода карт. Горела лампочка без абажура. Дальше наверх вела лестница без перил.
— Сюда… — сказал Глеб.
Мы стали подниматься ещё выше по лестнице, которая ворчливо заскрипела, хотя она и не была описана в повести Гл. Бородаева. Над ней навис бревенчатый потолок без штукатурки. Да, всё здесь было какое-то голое, словно бы неодетое: стол без скатерти, лампочка без абажура, потолок без штукатурки, лестница без перил…
Мы шли вперёд без страха!
Я сначала нащупывал в темноте ступеньку, а потом уже делал шаг: одно неосторожное движение — и я бы полетел без всякой надежды ухватиться за перила, которых не было.
Наконец мы достигли цели!
Чердак был построен в форме гроба, накрытого крышкой. Мы были внутри этого гроба. На меня приятно пахнуло гнилью и сыростью.
Я снова был в родной детективной обстановке: темно, таинственно, сквозь треугольное окно ветер заносил свист и холодные капли…
Природа, стало быть, продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: на улице, как прежде, шёл дождь.
Окно было без стёкол, а верёвки, протянутые через чердак, без белья. И тут тоже всё было голое, неодетое, словно кем-то ограбленное. Это мне нравилось!..
Казалось, из мрачных углов на нас вот-вот что-то набросится. Но этого, к сожалению, не случилось.
Протянув вперёд руки, мы пошли нетвёрдой походкой по нетвёрдому земляному полу в глубь чердака. Глеб шёл впереди. В темноте я наткнулся на что-то твёрдое и мысленно вздрогнул. А может быть, и не только мысленно. Глеб не заметил этого.
Он торопился отвязать одну из верёвок. Он очень старался: ему нужно было набрать побольше смягчающих обстоятельств.
Противоречивые чувства разрывали меня и чуть было не разорвали совсем. С одной стороны, я был благодарен Глебу за то, что он был свидетелем моего минутного падения, но не заметил его — то ли из-за темноты, то ли из-за того, что был занят верёвкой. Но, с другой стороны, я понимал: если бы не Глеб, мои нервы не расшатались бы и не дошли бы до такого ужасного состояния. «Зачем же он совершил то, что он совершил? С какой целью?» Это мне ещё было неясно.