Когда показалась «старая дача», которая вовсе не была старой, мои друзья решили вновь отдохнуть. Они боялись к ней приближаться. Да, острая наблюдательность подсказала мне, что они робели.
Глеб всегда чуть-чуть пригибался и, казалось, любил изучать землю у себя под ногами. Раньше это было от скромности, а в тот день, как я уже говорил, он боялся встретиться взглядом со мной. Со мной, который многое понял, многое знал о нём, но кое-что ещё не дорасследовал.
Однако на последнем привале Глеб подошёл и сказал:
— Ты не знаешь Григория… Его все тут… Как огня! Он ведь сидел… За драку… Сидел!
— И ещё посидит! — сказал я.
— Где?
— Не там, где раньше, но посидит. Пока это тайна.
Остальные молча переминались с ноги на ногу, но глаза их старались остановить, удержать меня. «Умный в дачу не пойдёт, умный дачу обойдёт!» — говорили взгляды друзей. И хотя я в тот день убедился, как мудра народная мудрость, но на сей раз она меня не устраивала. Я вступал с ней в конфликт!
Наконец Принц Датский не выдержал и воскликнул:
— Ты смелый, Алик! Ты самый смелый из нас!
Он уважал чужую отвагу.
— Я знаю, что мои стихи не приносят никому особенной радости, — сказал он. — Но я никак не могу отвыкнуть…
— От чего?
— Высказывать свои чувства в стихах.
— Почему ты об этом заговорил?
— Потому что пришли мне на ум кое-какие строки. Пока мы бежали. Отойдём на минутку. И я прочту. Тебе одному!
Я понял, что ничего плохого Принц обо мне сочинить не мог. Поэтому мне захотелось, чтобы Наташа тоже услышала строчки, которые пришли Принцу на ум. Это ведь так приятно, когда тебя хвалят в присутствии любимого существа!
Я, как бы по просьбе Принца, отошёл в сторону. Но в ту, где стояла Наташа. И сказал:
— Прочитай! Не обязательно мне одному. И не обязательно тихо. Зачем же наступать на горло собственной песне?
Вот что он прочитал:
Но и сам Принц Датский никогда не был трусом. Он предложил:
— Хочешь, я пойду вместе с тобой?
— И я пойду, — сказала Наташа.
В её фразе было только три слова. И в двух из них было всего по одной букве. Всего по одной! Но слова эти обожгли меня (в положительном смысле!).
Я не собирался, подобно Покойнику, говорить, что мечтаю погибнуть. Наоборот, после трёх Наташиных слов мне захотелось продолжить своё существование, как никогда раньше! Но и, как никогда раньше, я готов был рисковать собой во имя высокой цели: спасти её маму. И всех наших мам! Папы, мне казалось, меньше нуждались в спасении.
На том последнем привале я понял, что любовь способна вдохновить человека на многое!
— Мне понятно ваше желание разделить со мной трудности, — сказал я. — Поверьте: мне очень не хочется наступать на горло вашей песне! И народная мудрость гласит: «Один в поле не воин!»
Тут я подумал, что уже второй раз за какие-нибудь пять минут вступаю в конфликт со старой народной мудростью. «Наверно, ни одна мудрость не годится на все случаи жизни!» — решил я. В тот день мысли и обобщения буквально одолевали меня.
— В данном случае, — сказал я, — совершенно необходимо, чтобы воин был в поле один. Но вы всё время будете рядом со мной! — Я взглянул на Наташу. — Ну, а если я не вернусь…
— Ты вернись в сохранности и целости! — сам себя процитировал Принц.
— Постараюсь, — ответил я.
— Ты уходишь? — с тоской сказала Миронова: она боялась остаться без руководства. Всё-таки командиром был я!
— Что ты задумал? — спросила Наташа. — Может быть, скажешь? Что ты задумал?..
— Я открою вам путь к телефону! Я устраню Племянника!
— Устранишь? В каком смысле? Физически? — испуганно прошептал Покойник. — В каком смысле?..
— В том смысле, в котором надо!
— Устранишь? — растерянно сказал Глеб. — Но ведь это… он, знаешь… Его все тут… Как огня!
«Уж ты бы помалкивал!» — хотел я ответить Глебу. Но удержался: расследование не было завершено, и я не имел права при всех его обвинить, вынести ему приговор.
— Значит, идёшь один? Окончательно? — спросил Принц.
Я чувствовал, что друзья хотят оттянуть тягостную минуту. Они смотрели так, будто прощались со мной навсегда. Это было выше моих сил. И я сделал решительный шаг: сбросил с себя пальто.
— Ты простудишься, — сказала Наташа.
— Что поделаешь? Это необходимо.
Она протянула руки и взяла моё пальто. «Если что… пусть это будет памятью обо мне», — хотел я сказать. Но не сказал.
— В случае чего… ты кричи, — попросил Принц. Он предложил это из лучших намерений.
Но я взглянул на него с удивлением:
— Кричать? Ни за что!
— Что же нам делать? Бездействовать?
— Спрятаться за деревьями и ждать моего сигнала! Когда я высунусь из окна и незаметно махну рукой, знайте: с Племянником покончено!
— Навсегда? — спросил Покойник.
— Навсегда или временно — какое это имеет значение? Важно, что путь к телефону будет свободен! Я вам незаметно махну…
— Почему незаметно? Ты маши позаметнее. А то мы не заметим, — сказал Принц.
— Будь осторожен… — тихо попросил Глеб.
«Думал бы раньше!» — мысленно дал я ответ.
И смелым, решительным шагом двинулся к даче, навстречу риску, подвигу и неизвестности!
А природа между тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью. Дождь усилился. Я знал, что друзья, следящие за каждым моим движением, видят, как ветер развевает мою одежду и как фигура моя постепенно словно бы растворяется в густой дождевой пелене…
Я вошёл в дачу. Сердце моё билось так сильно, что я придержал его рукой. И стал подниматься по «ворчливо-скрипучей» лестнице, которая не скрипела. Каждый шаг приближал меня либо к торжеству, либо… Но об этом я старался не думать.
Сверху опять донеслось бормотание:
— Ах, вы всё ещё трепыхаетесь? Тогда уж мы вас добьём! Ах, вы так?.. Тогда мы вас — бац! — по загривку!
Мне казалось, что эти слова относились ко мне. И я остановился. Но лишь на секунду. А потом, чтобы не оставлять себе времени для сомнений, быстро взбежал по лестнице. На пороге бывшей комнаты Дачника я вновь на миг задержался: распахнул куртку, разорвал свою старую рубашку на тех самых местах, где она уже была заштопана, потом и её распахнул, чтобы было видно моё голое тело. И толкнул дверь. Племянник по-прежнему играл сам с собой «в дурака».
Вид у меня был такой мокрый и растерзанный, что Племянник, мне показалось, в первую минуту меня не узнал. Но потом пригляделся и поднял своё огромное тело из-за стола:
— Это ты… парнёк?
— Я… — ответил я, дыша так, чтоб он понял, что я почти задыхаюсь.
— Сквозь стену прошёл?
— Нет… Я через дверь. Через ту, которая перекосилась и открывается только чуть-чуть. Сбросил пальто и пролез. Видите, рубашку порвал. Но пролез. Остальные застряли и вернулись обратно. А я прямо к вам!
— Чего же не смылся?
— Мне вам нужно сказать… Сообщить!
— Смелый ты, я погляжу, парнёк. А если я тебя обратно туда запихну, как сельдь в банку?
— Запихните! Пожалуйста!.. Я сам с удовольствием запихнусь. Но сначала послушайте. Я должен вам сообщить…
На его маленьком личике вновь не умещалось ничего, кроме усмешки.
— Я бы вас выпустил. Немного попозже. — Он захихикал. — Но раз вы сами хвост подымаете, смотрите, гаврики! Там ведь написано: «Не подходить!» А ты, парнёк, подошёл? Начихал, значит? Запихну я тебя обратно. И будешь сидеть тихо, будто мать родная не родила!
— Запихните! Пожалуйста! Но сначала послушайте!
— Чего там?.. — Он махнул на меня, словно на комара.
— Мы обнаружили там… исключительно интересную запись! На крышке стола. Прямо на крышке, сверху! Вы не заметили, потому что эта запись сделана карандашом и чуть-чуть стёрлась. Но зато очень важная! И адресована лично вам!