Табита слегка опьянела от ощущений, которыми дарят ее море, небо, рука Бонсера, заботливо поддерживающая ее. Она думает: «Как здесь хорошо! В морском воздухе действительно что-то есть. Вот и аппетит у меня появился. Каким пылким был Дик вчера вечером, как он меня обожает - правда, он перед тем выпил много виски».

Ей приятно, что эта догадка ее не смутила, а только помогла осознать, какой умудренной женщиной она стала. Это тоже ее воодушевляет. Между воздухом, морем и ею самой возникает какая-то общность, какая-то радостная гармония, от которой замирает сердце.

Бонсер тоже в отличном настроении, но у него это проявляется так же бурно, как накануне. Он выпячивает грудь, на ходу весь пружинит. Прижимает к себе локтем руку Табиты. - А знаешь. Пупс, здорово это у нас получилось. Как говорится, чистая работа.

Мужья, как успела обнаружить Табита, любят, когда ими восхищаются. Она видит, что Дик ждет похвал, но что-то ей неясно. Она улыбается. - Да, Дик?

- Это я насчет вчерашней комбинации. Молодец у тебя муженек, а? Вчера там, а нынче здесь, и ваших нет.

- Ты про нашу поездку? Но я как раз хотела спросить...

Бонсер хохочет. - Ох, уж эта Пупси! Между прочим, у нас теперь новая фамилия. Мы - мистер и миссис Билтон.

- Новая фамилия? Но почему...

- Потому что тоже начинается на Б.

И вдруг Табита все понимает. - Мы сбежали от счета в гостинице?

- Заплатить-то мы по нему не могли, верно?

- А твой дядя, он, значит, нас не приглашал?

Бонсер хохочет громче прежнего. Он даже остановился, чтобы всласть посмеяться. - Ох, какая прелесть.

- Он вообще твой дядя или нет?

- И когда ты только поумнеешь, малышка? Да что с тобой? Все у нас хорошо. Я тебе про то и толкую.

Табита отпускает его руку. - Ты хочешь сказать, что все это жульничество?

Бонсер, посвистывая, сдвинул шляпу на затылок и сверлит взглядом крупную молодую женщину в толпе гуляющих.

- Хороша, ничего не скажешь. Фасад что надо. Весит фунтов сто, не меньше. Люблю таких.

- Раз ты жульничаешь, я должна с тобой расстаться.

- Сделай милость.

Табита, ошеломленная таким результатом своей угрозы - а вернее, ее безрезультатностью, - взрывается: - Какой ты гадкий! Я всегда это знала.

- Какая ты умная! Я это сразу заметил.

Она спешит в пансион и собирает свои вещи. Она думает: «Да, гадкий, гадкий», и от этого ей еще горше. Она чуть не плачет. Точно эти слова ранят ее больнее, чем Бонсера.

Вдруг появляется Бонсер, веселый, в шляпе набекрень. - Можешь и не уезжать, если не хочется. Я сам уеду.

- Снял бы хоть шляпу.

Он снимает шляпу, снова надевает ее, совсем уж лихо заломив набекрень. - Будь здорова, умница.

Он запихивает свою старательно сложенную ею одежду в саквояж и выбрасывает его из заднего окна прямо на клумбу. Потом спускается в сад и через заднюю калитку выходит в переулок, где дожидается кэб. Табита видит, как он открывает дверцу кэба. Внутри мелькнула полная женская рука, большое румяное лицо - та женщина с променада. Рука хватает саквояж. Бонсер влезает, захлопывает дверцу, и кэб отъезжает. Табита думает: «Он с ней, значит, сговорился. У него уже есть другая женщина». Но не чувствует ни удивления, ни горя. Столько разных чувств на нее нахлынуло, что осталась только пустота.

Через полчаса является хозяин пансиона и с ним полицейский. Хозяин рассыпается в извинениях, но из Лондона поступил запрос по поводу счета в гостинице. Где сейчас мистер Билтон и настоящая ли это его фамилия?

Услышав от Табиты, что их фамилия - Бонсер и где мистер Бонсер, она не знает, а денег у нее нет, хозяин забывает о вежливости. Он начинает грубить. Зато полицейский - сама любезность. Он просит прощения за беспокойство, однако же обшаривает ящики комода и открывает большой чемодан. В чемодане - старые кирпичи, завернутые в газету.

Табиту доставляют в полицию, допрашивают, хотят узнать, есть ли у нее родные. Она отвечает, что нет. Ее бросает в дрожь при одной мысли, что Гарри и Эдит будут осведомлены о ее безумствах. Но полицейский уже извлек из ее сумочки адрес Гарри. Припертая к стене, она признает, что доктор Баскет - ее родственник, попросту даже брат. Гарри, вызванный телеграммой, приезжает ближайшим поездом.

7

Табита ждет его в полицейском участке и терзается. «Ладно, в крайнем случае покончу с собой». Она боится взглянуть брату в лицо. Но Гарри держится спокойно, с достоинством, хотя на вид как будто постарел. Он ласково здоровается с ней и не задает вопросов. По счету в пансионе он заплатил, и, когда они наконец сели в поезд и едут домой, он спрашивает: «Ну, как ты себя чувствуешь?», и она понимает, что упреков не последует.

- Гарри, какая же я была дура. Но ты ведь понимаешь, тут не только моя вина.

- Бонсер оставил тебя в дурах, это я понимаю, не тебя первую. Но ты бы хоть написала, а то мы беспокоились. Три месяца ничего о тебе не знали.

- И правда, уже целых три месяца. - Табита поражена, как летит время и какая же она эгоистка! - Но я честное слово собиралась написать, как только мы поженимся.

- Так вы не женаты?

- Нет, он все откладывал.

- И на том спасибо.

Просто не верится - это говорит Гарри, такой порядочный человек. Мир уже не кажется ей темницей. Выходит, ее история не так исключительна, не так ужасна, как она думала? Она целует Гарри и говорит: - Какой ты добрый, Гарри! Но скажи, неужели это тебя даже не удивило... то, что со иной случилось?

- Недаром же я домашний врач. - На ее благодарный взгляд он отвечает умудренной улыбкой. Он сам чувствует, какой он терпеливый и умный.

А Табита уже радуется, что едет домой. Она уже слышит голоса знакомых с детства комнат: «Здесь все правда, здесь ты в безопасности».

Поэтому ей странно, что в прихожей ее встречает лаем неизвестная собака, которая, как выясняется, живет здесь уже давно. В комнате у нее стоит швейная машина, гладильная доска и огромная новая корзина с выстиранным бельем. А ящики комода набиты детским приданым. Эдит, оказывается, ждет ребенка, к ним приехала ее сестра Клара, и ее поместили в маленькой бельевой, так что утюги и корзины пришлось перенести к Табите.

Эта Клара - невзрачная, тихая, похожая на Эдит, но некрасивая, уже утвердившаяся в жизни на роли семейной рабыни, которую призывают в экстренных случаях, но никогда не благодарят, скучнейшее создание, презираемое всеми вплоть до горничных, - даже она здесь сейчас более у места, чем Табита. Она остается в тени, но она знает, где что лежит, она вросла в новый распорядок, в новый быт дома. Весь день она нянчится с Эдит. А Эдит изменилась до неузнаваемости. У нее не только фигура стала другая, но и лицо, и вся повадка. Нос точно вытянулся, щеки пожелтели. Она стала меньше следить за собой. И легкий характер, прежде бывший лучшим ее украшением, куда-то испарился. Если Гарри выражает недовольство, что обед запоздал, она огрызается. Видимо, считает, что беременность дает ей право и лениться, и транжирить больше прежнего, и даже грубить.

Зато с Табитой она стала куда откровеннее. Отделавшись от Клары «Ступай себе, Кларри, ты нам не нужна», - она принимается с поражающим цинизмом рассуждать о мужчинах, о том, как неинтересно с Гарри в постели. «Он всегда молчит, только тискает меня. Ему бы священником быть».

К Гарри она снисходит с новых высот, и Табите это противно. Не ценит она расположения Эдит. Оно только усиливает ее впечатление, что родной дом стал меньше и неуютнее, что в нем стало нечем дышать. Это еще укрепляет ее решимость вырваться отсюда в самостоятельную жизнь.

8

И всю эту зиму она трудится, как никогда. Она встает пораньше и садится за рояль в холодной комнате, с красным носом, накинув на плечи шаль, и по сто раз повторяет упражнения для левой руки. Как она их ненавидит, эти упражнения для левой руки, но именно поэтому повторяет их снова и снова. Так она карает себя за свое безумство.